Александр Корчак - Не лучший день хирурга Панкратова
– Позади, – прогудел из-под одеяла Панкратов. – У тебя лысина, у меня гастрит. Впереди язва. И кому я такой нужен?
– Да прекрати ты на себя наговаривать, оглянись, пентюх! Ого. У тебя температура уже под сорок. И чего мы тянем? Пойду операционную готовить, а ты под присмотром полежи. Договорюсь с кем-нибудь из сестер, лады?
– Не надо, Витя, я уже договорился.
– Понял! Вот и молоток, – расплылся он в улыбке. – А говоришь – старый!
– Старый я. Да и Ларке скоро сорок пять стукнет...
Лариса бросала вещи
в стоящие на полу сумки. Лыжные костюмы – белый и ярко-красный с полосами. К обеим шапочки, шарфы, перчатки прочие причиндалы – все продумано на высшем художественном уровне. Вечернее платье для ресторана, уютные свитера ручной работы на случай посиделок и потрясающе соблазнительное ночное белье. Все это она сшила и связала сама, и выглядели вещи отменно – хоть на витрину самого престижного бутика выставляй.
Мастерить Лариса любила с детства. Играла не в лысых пупсов, а в принцесс, для чего стандартным совковым пластмассовым куклам клеились на лысую голову роскошные парики из распущенных веревок, малярных кистей, витых шерстяных ниток, полученных путем кропотливого распускания старой кофты. А потом всем куклам шился полный набор туалетов – для приемов, для верховой охоты, для путешествия, а главное – для бала. Проживать эти красавицы могли в тех местах, где есть замки, фрейлины, принцы, а отнюдь не пионерки или советские служащие. В некотором смысле Лариса в своих кукольных фантазиях предвосхитила те времена, когда ее и впрямь затейливые коллекции одежды пришлись кстати новым леди нового, потянувшегося к красотам государства. Но вот отвоевывать свое место под солнцем расцветающей отечественной моды высокого полета Ларисе пришлось не просто. К счастью, в ее характере проявились те качества, которые она – нежное дитя интеллигентной семьи – в себе и заподозрить не могла: умение толкаться, упрямо идти к своей цели, глотая обиды и пряча подальше угрызения совести.
Но главное все же состояло в том, что Лариса была совсем не бездарность. Лепить из повидла пули научила ее та скупая на радости действительность, в условиях которой формировалось ее творческое кредо «в человеке все должно быть красиво». Про тело и душу все знали, про одежду забыли, производя швейных монстров на конвейерах многочисленных швейных фабрик.
Как-то, отдыхая с родителями на Черноморском побережье, Лариса поспорила с прикинутым во все дефицитно-импортное ухажером, что сумеет выглядеть не менее элегантно, чем Софии Лорен на каннском фестивале во всем, что угодно, кроме продукции фабрики «Красная большевичка». Ухажер принес исходный материал – найденный на берегу, дырявый и пропахший морем мешок из какой-то колючей дратвы. Ларисе не понадобилось даже ночи на превращение «тыквы в карету». Уже вечером, тоненькая и загорела, она вышла на приморскую набережную в новом туалете. Конечно, это был не стиль великолепной гранд-дамы экрана Софии Лорен. Но многие королевы гранжа отдали бы за этот шедевр наскучившие туалеты Версаче и прочих Живанши.
Да, ей нравилось преображать отвратительное в прекрасное, жалкое в поражающее воображение. В общем – она чувствовала себя волшебницей, превращающей одежных золушек в принцесс.
В бедноватые совковые времена Ларису останавливали на улице дамы, просили продать то перешитый из дубленых тулупов жакетик, то невероятно стильный костюм из матрацного тика. А уж вязаные вещи под руками Ларисы обретали особый шик, что тоже было совсем не просто.
Вначале надо было купить несколько мотков дешевой тесьмы, потом долго ее распускать. Зато таких цветов и такого качества шерстяной пряжи в магазинах никто никогда не видел. Было кое-что и у «несунов». Но финансы молодой семьи «пели романсы». Андрюшка в ординатуре получал 90 рублей, а 40 давали на поддержание жизни родители. А сколько надо было? Вадьке на детсад – отстегивай, за кооперативную квартиру взносы вноси. А она сама – студентка, да еще с фантазиями. Бутылка с молоком стоила 30 копеек, без молока – 15. И надо было всегда точно рассчитывать, сколько сдать пустых, что бы хватило на полные, то есть и на кашу сыну, и на кефирчик Андрюше, который он бутылками выпивал на ночь прямо из горлышка, сорвав зеленочную крышку.
Одно было богатство – три книжных полки, заставленные коньячными бутылками, да какими! «Камю», «Наполеон», да все в фирменных коробках, не говоря уже об армянских пяти-звездных! Это зрелище наповал сразило вызванного прочистить раковину слесаря. Ему полагался трешник, но его не было, зато был предложен коньячный выбор. Крепкий и много повидавший мужчина так и сел на табурет, узрев в почти пустой молодежной хате такие сокровища. Ему хотелось попробовать и то и это. Так и просидел до утра с Андрюшей на кухне, дегустируя противные, но такие дорогие напитки. На всю жизнь запомнил мужик ту ночь.
Замужество Ларисы, конечно, многие считали мезальянсом. Отец – профессор-кибернетик, мать – экономист. Талантов у единственной дочери хватало, кроме одного – умения завоевывать поклонников. Длинноногая, тихая Лариса считала себя плохонькой, в компаниях отсиживалась по углам, случайных ухажеров с брезгливостью прогоняла. И тут явился он – на дачу к Татке Измайловой, празднующей двадцатилетие. Было уже поздно, и дым поднимался коромыслом к темным деревянным потолкам веранды, запотели цветные стекла, за которыми замерла снежная, голубая от полной луны ночь. Он вошел, на секунду задержался в дверях, наверно, присматриваясь в полутьме и дыму, и почему-то пошел прямо к Ларисе.
– Вы здесь всех знаете, леди, представьте меня. Я – Андрей Панкратов, хирург. – Лариса растерянно огляделась. Хозяйки дома – Татки, в самом деле, не было видно, наверно, целовалась с кем-то на втором этаже.
Лариса протянула Андрею похолодевшую вмиг руку, и он выдернул ее из трясины просиженного дивана. Они чуть не стукнулись лбами и долго смотрели друг другу в глаза с испугом и ожиданием. Ведь впереди у них была целая жизнь, и оба сразу это поняли.
Потом случилось незабываемое. Андрюша сел за старенькое расстроенное фортепьяно и заиграл щемящую мелодию из всенародно любимых «Шербурских зонтиков». Он никогда не учился играть, подбирал по слуху, но делал это с такой уверенностью и вдохновением, будто в прошлой жизни был, по крайней мере, Моцартом. Под эту мелодию и прошла их любовная история. Стала саундтреком лирической драмы под название «Доктор и модельерша». Спустя многие годы, стоило лишь Лариске услышать эту музыку, и где бы, с кем бы она ни была -являлся Андрюша – такой, как тогда – с волнистой каштановой прядью на лбу, глазами завоевателя и руками прирожденного музыканта. Этим рукам предстояло, однако, не извлекать гармонию звуков, им предстояло кроить, резать, пилить, зашивать. В сущности, супруги занимались почти одним и тем же – спасали и улучшали мир. Она имела дело с неживой материей, он – с живой. Но как далеко разнесло их течение!
