Джеймс Риз - Книга теней
Стул поставили так, что запертая дверь пришлась прямо напротив меня. Конечно, я не могла до нее достать. Селяне все же недаром производили свои расчеты. Позади меня имелась другая дверь – та, за которой я недавно пряталась. Ее тоже заперли – я сама слышала, как за нею что-то гремело, будто и там мудрили с цепями. Справа от главного входа сразу начинались книжные полки, закрывавшие всю дальнюю стену, равно как и другую, к ней примыкающую, по правую руку от меня. Стену слева прорезали три высоких стрельчатых окна с широкими подоконниками. Проемы были так высоки, что я смогла бы в них стоять не сгибаясь, так глубоки, что на подоконнике можно было сидеть, откинувшись, словно в кресле, и так далеки от меня, что не оставляли никакой надежды на бегство. Стекла в их створках были вставлены не совсем ровно, и в переплетах играли не то блики последних лучей солнца, не то первые отблески лунного света. Среднее окно было лишь слегка приоткрыто (однако вполне достаточно, чтобы через образовавшуюся щель могла пролезть моя Малуэнда и прыгнуть с… Но какой смысл думать об этом? Как глупо!). Да, какой толк для меня в открытом окне? Разве что кто-нибудь, проходя мимо, услышит мои крики… А еще можно бросить через него записку… Нет, все не то. Разве у кого вызовет сочувствие ведьма? И что я сообщу в записке? А чем я ее напишу? Кому адресую? Марии-Эдите? Епископу? Тогда почему бы не самому Господу Богу?
И до книжных полок тоже не дотянуться. Они поднимались от пола до самого потолка; на них теснилась многовековая история ордена урсулинок. Изрядное количество томов выглядели так, словно они готовы были развалиться от малейшего прикосновения. Я даже знала , что так и произойдет, потому что провела в этой библиотеке многие часы, изучая сии древние фолианты, перелистывала многие из них, а остальные по крайней мере подержала в руках. На полках мне попадались и стопки разрозненных листков, и огромные книги с золотым тиснением на корешках, переплетенные в черную кожу. Сейчас, при тусклом свете, я не могла прочитать их названия с того места, где находилась. А длина цепи не позволяла снять с полки ни одну из них. Это казалось особенно мучительным: последняя ночь моей жизни – я в этом ничуть не сомневалась , – а мне отказано даже в таком утешении, как чтение книги, какой бы скучной она ни оказалась, – будь то хоть сборник папских булл, хоть Библия на латыни, хоть что угодно.
Вот до чего дошло.
В библиотеке царила почти полная тишина; ее нарушало лишь позвякивание цепи, когда я ерзала на стуле. Сперва за обеими дверьми, где-то далеко от них, еще слышались голоса; долетали они и через приоткрытое окно – то посылали в мой адрес проклятия те, кто рискнул выйти во двор. Но вскоре они ушли, и тишина окутала все и вся.
О, как невыразимо грустно мне было. Так грустно, что хотелось умереть. Да, умереть! Я сидела на стуле и, уставившись на колеблющийся белесый огонек свечи, ждала рассвета, ждала смерти. Но чем дольше я ожидала ее, тем сильней возрастало мое нетерпение. Так что, когда перевалило за полночь, во мне созрело желание умереть от своей собственной руки.
Я огляделась, подыскивая орудие смерти. Может, огонь? Мои тюремщики оставили несколько фосфорных спичек, но что может здесь разгореться настолько хорошо, чтобы пламя поглотило меня? Набитый соломой тюфяк… Его мне поджечь удалось бы. Нет, не годится. Чтобы устроить погребальный костер, соломы в нем явно недостаточно. Оставив мне черный хлеб, они не оставили ничего, чем я смогла бы его резать. А также ни ножниц, ни ключей, ни плотницких инструментов – ничего острого, до чего я смогла бы дотянуться. Цепи не дадут мне выброситься из окна. Стыдно сказать, но, вспомнив о Малуэнде, я стала прикидывать, какой вред могу нанести себе собственными ногтями и зубами… Но нет, увы, на такое я бы не отважилась, так что подобные мысли пришлось отбросить.
Я чувствовала себя до крайности утомленной, однако пульс мой колотился с бешеной силой, а мышцы так напряглись, что стало трудно дышать. Я изо всех сил пыталась заставить кровь медленнее бежать по жилам, заставить себя дышать глубже. И это изматывало меня еще сильнее.
Положив голову на стол, я попыталась уснуть, но тщетно: меня стали душить слезы. То, как сильно они лились, буквально потоком , поразило меня. Так продолжалось какое-то время; наконец дошло до того, что я ощутила боль в мышцах лица, живота и плеч. Нервное возбуждение, похоже, действовало наподобие яда . Да, именно так и подумалось мне тогда: наподобие яда; затем я вспомнила о вине, о разбитой бутылке… Ах, как ее мне теперь не хватало, как сердилась я на свою неуклюжесть, как мечтала обрести с ее помощью блаженный покой; в злобе на саму себя я взмахом руки сбросила на пол стоявший передо мной кувшин… Нет, я только хотела сбросить его со стола, но, сидя слишком далеко, лишь задела его пальцами; он подкатился к самому краю и замер, выплескивая содержимое. Я замерла, наблюдая за этим, прислушиваясь к бульканью, пока оно не прекратилось, смотрела, как расползается лужа.
И в это время сестра Клер не выходила у меня из головы. Она сидела во мне словно зараза. Все мысли были о ней. Я готова была опять разразиться тщетными рыданиями или впасть от ярости в бешенство. Моя душа-христианка жаждала хоть как-то заявить о себе. Интересно, думала я, теплится ли еще во мне способность прощать, словно последний тлеющий уголек среди золы гнева? И ежели да, то что произойдет, когда он догорит под ее могильным курганом? Неужели я уподоблюсь им , стану одною из них ? И кто же такие они , эти простые верующие люди, эта порода христиан, которых Сатана волнует и увлекает куда сильнее, чем Бог? Их темные умишки живут злом, питаются им; и злу они сами помогают рождаться. Они видят отпечаток раздвоенного копыта на всем, что происходит в жизни, на ее странностях и невзгодах и даже (если они действительно добрые христиане) на том, что доставляет в ней удовольствие. Поодиночке они мало на что способны, но если соберутся вместе, то их не остановить. Это они бросали на растерзание львам первых христиан, они пронзали копьями детей «неверных» в крестовых, походах, побивали камнями предполагаемых ведьм…
И вдруг я отчетливо осознала: я – одна из тех ведьм. Я – то самое «абсолютное зло», которого они так долго ждали.
Рассвет становился ближе и ближе, а вместе с ним близилась смерть. Но не моя участь меня страшила, тут все было ясно, а долгие часы, которые мне предстояло провести в ожидании неизбежного. Я погасила свечу. Лучше ее приберечь. Зажгу потом, если понадобится. Теперь мне хотелось мрака звездной и лунной ночи, хотелось затеряться в черных, тенистых глубинах библиотеки. Я закрыла глаза. Темнота сгустилась еще сильнее.
