Майя Кучерская - Тётя Мотя
И уже простившись с ним, глядя сквозь ветровое окно на плывущий по реке пароход с пестрой горсткой иностранцев на верхней палубе, услышала в себе спокойный, заторможенный, но страшно твердый голос: «Все остальное — только вопрос времени». — «Что остальное?» — занервничала она. Но голос смолк и ничего не добавил. В тревоге, чтобы заглушить его, она нажала на кнопочку магнитолы, включила погромче звук.
По радио пела девушка, хрупко и вроде бы знакомо, но Тетя редко вслушивалась в подобную музыку и девушку, несмотря на ее славу, не узнала. Она дослушала до конца песню, полную пауз и недомолвок, что-то про самолет, молчание в трубку, волосы… И впервые не Моцарт, не Брамс, не Шуберт, а простенькая дворовая мелодия, напетая этим вот трудным подростком, наверняка — сигареты, наркотики, ночи на чердаке чужого дома наверняка, — эта музыка, прежде искренне презираемая ею, отозвалась. Неведомая девчонка с короткой (как ей представлялось) стрижкой и легким немосковским акцентом пела сейчас про нее, тридцатидвухлетнюю, уставшую, еще вчера раздавленную своей семейной жизнью Тетю Мотю, разглядевшую во мраке свет, возможность счастья, купавшуюся в молоке этого света, ставшую такой же девочкой.
Сегодня Ланин привел ее в этот парк, прежде неведомый ей, в районе «Бауманской», они шли дворами, бросили машины далеко, так быстрей — сказал Михаил Львович, хотя именно сейчас торопиться было не нужно, каждый вырвал из своей жизни несколько часов. Теплого выгуливала мама, собиралась вести его в Пушкинский, потом — обедать, снова гулять и привезти только к вечеру. Коля еще ранним утром отправился летать (как он выразился) куда-то на водохранилище под Москвой. Она пружинила по слоям опавших листьев, ее выгуливал Ланин.
Главная аллея вела их к быстро нараставшим звукам музыки. «Не надо печалиться, вся жизнь впереди», — шумно бухало из-за медных лип. Деревья расступились, открыли полукруглую деревянную площадку.
На серых, истоптанных, но кое-где уже замененных новыми, светлыми досках танцевали ветераны. Так Тете показалось сначала. Но, вглядевшись, она увидела, это были просто пожилые люди, в основном бабушки. Впрочем, и ветеран здесь имелся — щупленький и совершенно лысый сморчок в пигментных пятнах, с позванивающими желтыми медалями на темно-синем парадном пиджаке, висевшем на хозяине мешком. Но старик держался молодцом, джентльменом, сводил лопатки, прищелкивал каблуками и приглашал всех бабушек по очереди.
Бабушки в темных крепдешиновых юбках, белых синтетических блузках с жабо, шерстяных кофтах, наброшенных на плечи, кое-кто и в брюках, танцевали все больше друг с другом. Солнечные лучи высвечивали морщины, дряблые шеи, изуродованные артритом шишковатые руки, лежавшие друг у друга на плечах… Пахло сыростью и чем-то еще сладковатым, шкапным, знакомым с детства. Тетя принюхалась: ну, конечно. Красная Москва, любимый букет императрицы, как объяснила когда-то мама. Несколько капель, выбитых на восковую ладошку из прозрачного желтоватого флакона с красной липучкой, которую так страстно хотелось откарябать ногтем. Старость кружилась под летящей листвой в осеннем свете, надушившись любимыми духами, припасенными тридцать лет назад.
Кавалеров не хватало — кроме молодцеватого ветерана было здесь еще три деда, но один из них, грузный, с одутловатым лицом, все больше отсиживался на лавке, танцевать ему явно было тяжело, другой, с торчащими желтыми ушами, серой бородкой-треугольником, был, кажется, навеселе и то и дело сбивался с ритма, спотыкался, его сердобольная дама однажды уже отвела его к стеночке, в глубину площадки. Отдышавшись он снова ринулся в бой, закружив другую, первую попавшуюся ему бабульку. Только третий дед — судя по лицу, обладатель богатого партийного прошлого — танцевал деловито и дисциплинированно и даму свою, подтянутую и из самых молодых здесь старушку-общественницу с вдохновенным выражением лица — не менял.
Между тем пьяненький дед снова устал и, едва дождавшись, когда отыграет очередная песня, бросил свою бабушку, трудно дыша подошел совсем близко к тому месту, где стояли среди зевак Тетя и Ланин, привалился к березе. Ему явно хотелось сесть, но мест на лавке не было, а намекать не позволяла гордость. Он раскраснелся, бородка его растрепалась, ширинка мятых коричневых брюк была расстегнута. К нему стремительно приближалась энергичная полная дама с ярко накрашенными пунцовыми губами, в темно-серой блестящей, обтягивавшей пышные формы куртке — организатор:
— Александр Потапович, пойдемте посидим в тенечке! — дама приобняла его за плечи, но Александр Потапович нахохлился, щербато улыбнулся и не дался. Тут дама заметила, что и с одеждой у подопечного непорядок, наклонилась и шумно зашептала ему на ухо. Дедушка и тут не уронил себя, опустил глаза вниз, удостоверился, что все в точности так, как сообщила ему многозаботливая дама, снова посмотрел на нее и, даже не шевельнувшись, чтобы застегнуться, отчеканил:
— Не волнуйся, Оля, там ничего нет!
Сверкнул серым глазом. Публика, наблюдавшая эту сцену, покатилась, а старик лишь после этого позволил себя увести.
Танцы продолжались. «Напрасные слова… — заливались динамики. — Виньетка ложной сути…»
И старички, как показалось Тете, из последних уже сил продолжали переминаться. Над танцевальной площадкой тянулся белый транспарант: «С днем пожилого человека!»
— Что все это значит? — тихо спросила Тетя.
— Социализация, — уронил Ланин с брезгливо-недоуменным выражением лица. — Плюс общественная работа.
Точно в подтверждение его слов рядом зазвучала чья-то бодрая речь: в двух шагах от танцевальной площадки царила все та же вездесущая Оля, к ее пунцовым губам тянулся микрофон на длинной палке — видимо, Олю снимало местное телевидение.
— Неравнодушные люди в управе предложили провести день пожилого человека, — чеканил голос невидимой ораторши, — и устроить праздник в честь наших пожилых. И вот сегодня, в этот чудесный солнечный день, мы организовали танцы и бесплатный обед под открытым небом, на который мы и пригласим сейчас всех наших участников.
— Обед? — удивилась Тетя.
— Ну да, — подтвердил Ланин. — Сначала отработать, а потом за стол.
— Ничего не отработать! — обиделась Тетя, но Ланин только молча указал ей вперед. Чуть в стороне от площадки под деревьями действительно стояли накрытые разовыми кружевными скатертями столы, высилась гора бумажных тарелок и пирамидка пластмассовых стаканчиков, уже чуть припорошенные листвой. Стульев не было, очевидно, предполагался фуршет.
