Александра Маринина - Дорога
– Мамуля, я держусь за него обеими руками, – пошутил Николаша. – Я же не виноват, что он все время выскальзывает. Такой он у меня прыгучий и увертливый, прямо как Колобок.
– Коленька, тебе осталось полтора года до поступления в институт. Ты хоть понимаешь, что, если ты не поступишь, тебя заберут в армию?
– А что плохого в армии? Все служат – и ничего.
– Как ты не понимаешь! Идет война в Афганистане. А если тебя туда пошлют? Там ведь настоящая война, а не учения, оттуда гробы приходят.
– Да ну, мамуль, что ты такое говоришь! Мне до армии еще два с лишним года, за это время любая война сто раз начнется и кончится. И вообще, я в армию не собираюсь, поступлю в институт, вот увидишь.
– Чтобы поступить, нужно заниматься, а не шляться с ребятами по подворотням и не играть в карты.
– Я все успею, мамуля, не волнуйся. – Он ласково обнял мать и зарылся носом в ее волосы: рослый, в отца, Николай в неполные шестнадцать лет был выше Любы. – Пойду проведаю, как там наша больная.
– С ней все в порядке, – сухо ответила Люба. – Садись, поешь.
– Сейчас вернусь.
Он вышел в гостиную и через несколько минут вернулся.
– Мам, там Ларка совсем одна лежит и скучает. У нее такой вид несчастный. Давай ты меня в комнате покормишь, я хоть с Ларкой поболтаю, а то на нее смотреть без слез невозможно.
Люба молча кивнула и стала собирать на поднос тарелки, хлебницу и приборы. Она была благодарна сыну за внимание к больной девочке, и сердиться на него как-то больше не хотелось. «Может, действительно поближе к окончанию школы за ум возьмется, – утешала себя Люба. – Он ведь способный, и память у него хорошая, и голова светлая, он может очень хорошо учиться, только не хочет. Бог даст, через какое-то время испугается остаться без института и сам поймет, что надо как следует готовиться и поступать».
Она поставила перед сыном ужин и подошла к Ларисе.
– Как ты себя чувствуешь?
– Спасибо, намного лучше, – вежливо ответила девочка.
– Сейчас сделаем еще один укольчик, потом будем ставить банки.
– Не надо банки, я боюсь. – Глаза Ларисы налились слезами.
– Чего ты боишься, дурочка? – улыбнулась Люба. – Это же не больно.
– Да, не больно, но зато страшно. Такой огонь синий… Я боюсь, а вдруг вы меня подожжете.
– Мама никогда никого не поджигала, – вмешался Коля. – Она мне и Лельке всю жизнь банки ставила и ни разу нас не обожгла. У нее рука легкая. А если ты боишься, то я могу постоять рядом и подержать тебя за руку. Хочешь?
– Хочу, – слабо улыбнулась Лариса. – А что у тебя на лице? Ранка?
– А, пустяки, царапина, – он беззаботно махнул рукой. – В темноте дерево не увидел и о ветку поцарапался.
Синяка с другой стороны Лариса, к счастью, не заметила.
Поздно вечером, когда все дети улеглись спать, Люба, ожидая Родислава, подводила финансовые итоги, которые оказались весьма неутешительными. Как она ни экономила, но на новогодний праздник пришлось потратиться, и на продукты, и на подарки детям, отцу и Кларе Степановне. Выплата Лизе, слава богу, кажется, последняя, с 1 февраля она должна выйти на работу. Аэлла предложила чеки Внешпосылторга по номиналу, она регулярно получала их от каких-то знакомых и всегда предлагала Романовым, потому что если покупать у спекулянтов, то получалось в несколько раз дороже, и Люба никогда не отказывалась: в магазинах «Березка» можно было купить такие вещи, которые в обычных магазинах не продавались. Родиславу очень хотелось хороший телевизор, «Грюндиг» или «Панасоник», и они копили чеки, чтобы сделать покупку. Так что, несмотря на режим жесткой экономии, чеки Люба взяла. Лекарства для Ларисы стоили недорого, сущие копейки, а вот приехавший частным образом и в выходной день врач обошелся в приличную сумму, и еще большая сумму пойдет на оплату услуг медсестры, которая будет приезжать все пять дней, чтобы ставить капельницы. Что же остается? Совсем мизер, а до зарплаты еще целая неделя. Как ее прожить? И на новую мебель опять ничего не удалось отложить.
* * *Лариса поправлялась быстро, и, когда миновали выходные и три дня Любиных отгулов, девочку вполне можно было возвращать бабушке, но Татьяна Федоровна отчего-то не торопилась забирать внучку, а Романовым самим ставить вопрос было неудобно: получалось, что они хотят поскорее избавиться от обузы.
– Ой, я вам так благодарна, так благодарна, – причитала Кемарская. – Ларочке так хорошо у вас, и с детками вашими она общается, и присмотрена, и ухожена, прямо как в раю. Все равно как с родной матерью. – В этом месте Татьяна Федоровна обычно пускала слезу. – Вот Наденька-то моя, покойница, порадовалась бы за дочечку свою. Ларочка прямо на глазах расцветает.
После таких пассажей у Любы и Родислава язык не поворачивался сказать, что девочка может возвращаться домой. Люба уходила на работу, и на смену ей ровно в девять утра являлась Татьяна Федоровна, которая делала вид, что ухаживает за внучкой, а на самом деле мешала Родиславу работать, потому что все время хотела или смотреть телевизор, или разговаривать, или пить чай. Стоило ему устроиться со своими бумагами в гостиной, как тут же выяснялось, что Ларочке надо почитать вслух или по телевизору идет интересная передача, он собирал документы и уходил на кухню, но через короткое время там появлялась Кемарская и просила разрешения попить чайку или подогреть еду для Ларисы. Родислав снова перемещался в гостиную, но тут выяснялось, что Ларисе надо спать, он уходил в детскую, но возвращалась из школы Леля и садилась за уроки. Николаша, убедившись, что за битую физиономию репрессий больше не будет, перестал обращать на Ларису внимание и изображать заботливого друга, после уроков пропадал где-то и возвращался только вечером, а вот Леля, несмотря на выказанную ранее неприязнь к соседке, вела себя доброжелательно и проводила с Ларисой все время, свободное от уроков.
Наконец участковый врач сказал, что Лариса здорова и может ходить в школу. Татьяна Федоровна переселила внучку домой, и все снова пошло прежним порядком. Любе даже показалось, что наступает какая-то новая полоса – полоса облегчения и улучшения. И Лариса выздоровела, и выплаты Лизе прекратились, и Аэлла сообщила, что югославские книжные полки и немецкий письменный стол для Лели можно будет приобрести уже через три недели, и даже очередь на румынский диван подходит быстрее, чем Люба рассчитывала. Конечно, денег на покупку всего сразу не было, но можно было обратиться к Николаю Дмитриевичу, да и у Клары Степановны кое-какая сумма отложена, она не откажет дать в долг. Одним словом, жизнь стала налаживаться.
Если бы не Лиза и ее ребенок… Люба свято соблюдала условия договора, но с каждым месяцем это становилось все труднее. Она-то рассчитывала, что со временем ей станет легче, она привыкнет и перестанет так остро реагировать на происходящее, однако все оказалось наоборот. Чем старательнее она соблюдала этот проклятый договор, тем благодарнее был Родислав, он старался изо всех сил помогать по дому и быть хорошим отцом для детей и хорошим мужем, он вел себя так, что Люба начинала любить его еще сильнее, а чем сильнее она его любила, тем больше старалась сделать так, чтобы ему ни за что не захотелось бросить ее. Она еще больше усилий прилагала к тому, чтобы Родиславу приятно и радостно было возвращаться домой, чтобы дом был, как завещала Анна Серафимовна, островом мира, согласия и покоя, а для этого следовало еще более тщательно соблюдать условия договора, и Родислав был благодарен ей за это, и… Возник порочный круг, вырваться из которого не было никакой возможности. Сейчас Люба любила своего мужа так, как не любила ни в юности, ни в первые годы их брака. И чем сильнее любила, тем болезненнее была ревность к Лизе.
