Григорий Канович - Слезы и молитвы дураков
— Бог в помощь, — бросил Нестерович, когда старший Андронов — Афиноген — заметил его.
— Спасибо, Ардальон Игнатьич, — степенно произнес Афиноген. — За грибками али дело какое?
— Какое ж в лесу дело? — схитрил урядник.
— Да мало ли какое, — сказал Афиноген и всадил в дерево топор. — Перекурим, братцы! — крикнул он на весь лес. — Милости просим, Ардальон Игнатьич, к нашему шалашу!
Так оно даже лучше, подумал Нестерович и подошел к Андронову.
Афиноген сел на пень, раскрыл кисет, достал из него махорку, угостил Ардальона Игнатьича. Каждый свернул по козьей ножке и задымил.
Присел к ним и Гурий.
Только литовцы — старик Ряуба и верзила Анзельмас — держались в сторонке. Чем дальше от властей, тем лучше. Выкуришь с властями самокрутку, а потом пожалеешь. Как бы кровью харкать не пришлось.
А Ицик и тот, в ермолке, как и водится у евреев, спорили до самозабвения. Что им он, Ардальон Игнатьич Нестерович? Они, видать, сейчас в небесах витают, разговаривают со своим Саваофом или бредут по синайской пустыне из египетского плена и от жары друг друга руками обмахивают.
Ардальон Игнатьич потягивал козью ножку, не упуская их из виду.
Зря день потратил. Зря. Исправнику Нуйкину нужен не этот… в ермолке с булавкой… ему нужен другой. Но где же он, Нестерович, выкопает для него другого? Даже в этом ему не везет. За всю свою долгую службу ни разу еще не поймал ни одной крупной рыбины… все уклейки да уклейки… А за уклейку награды не жди… От уклейки какой навар? Только раз в жизни, и то во сне, заарканил он настоящего злодея… абрага… подстерег ночью… повалил голубчика… связал намертво и — прямо во дворец к наместнику. Комнат во дворце видимо-невидимо… два дня на себе абрага тащил, весь потом изошел, чуть грыжу не нажил, пока приволок через все залы в кабинет его сиятельства… Его сиятельство открыл золотой ларь, вынул Георгиевский крест, повесил ему на грудь и сказал:
— Молодец, Нестерович! Пришел сюда солдатом, уйдешь ротмистром!
— Рад стараться, ваше сиятельство!
Наместник встал из-за стола, ввел его в какую-то комнату, а там мундиров… в глазах рябит… генеральские… полковничьи… ротмистровские… всякие.
Выбрал он себе мундир по мерке, подошел к дворцовому зеркалу и… проснулся.
Господи, подумал Ардальон Игнатьич, пуская колечки сизого дыма, ежели ты царя не можешь сюда заманить, чтобы он моих грибочков отведал, даруй мне хоть… ну, хотя бы того… настоящего, который в вице-губернатора стрелял.
— А у вас, я вижу, новенький, — сказал Ардальон Игнатьич, сплевывая махру.
— Вы о ком? — не сразу догадался Афиноген.
— О том… — И Нестерович простер руку в сторону Ицика и пришельца.
— А! — зевнул Афиноген. — Он не лесоруб… Он странник… малость того, — и старший Андронов повертел пожелтевшим от курева пальцем вокруг седого виска.
— Чего?
— У него, Ардальон Игнатьич, мозги набекрень.
— А он часом не прикидывается? — выдал себя урядник.
— Нет… Сами посудите: приходит и просит, чтобы ему лестницу сделали…
— Какую лестницу? — спросил Нестерович.
— До неба, — нарушил молчание Гурий.
— Ишь ты! — Ардальон Игнатьич погасил о сапог самокрутку.
— А ты, говорю, хоть знаешь, сколько на такую лестницу леса надобно, — продолжал Афиноген.
— Знаю, говорит, одно дерево, — перебил брата Гурий.
— Да вы не хором… кто-нибудь один, — попросил заинтригованный урядник.
— Рассказывай, — уступил брату Афиноген. — Ты же вроде обещал ему.
— Одного, говорю, дерева мало. Из одного, говорю, только до крыши можно…
— А он? — подстегнул рассказчика Ардальон Игнатьич.
— Я, говорит, покажу тебе такое дерево. И что вы думаете: подводит меня к пню, тычет в него рукой и говорит: «Это». Но это ж, говорю, пень, обыкновенный пень… А он: «Это! Это!» Смех и грех.
— А лестница-то ему зачем? — исподлобья следя за пришельцем, поинтересовался Ардальон Игнатьич.
— Я, говорит, к богу по ней поднимусь, — хихикнул Гурий. — В судный день… с докладом… И что ты, спрашиваю, ему о нас расскажешь. О вас, говорит, ничего… Я ему, говорит, только про евреев рассказываю. А вы, говорит, своего посланца ждите. Ну раз, говорю, о нас богу ничего хорошего не расскажешь, проси у своих… у Ицика… Видать, он его сейчас и уговаривает. Занятно с ним, весело. Послушаешь, и сам как будто одной ногой там…
— Где? — спросил Ардальон Игнатьич.
— На небе. Все время топором махать надоедает. Жаль только: корчмы там нет. — И Гурий снова захихикал. — Кому что, Ардальон Игнатьич, видать, корчма, она и есть наше небо.
— Уж ты, Гурий, скажешь, — одернул его Афиноген.
Они встали и снова взялись за топоры.
Поднялся и Нестерович. С минуту он размышлял, что делать: повернуть назад или подойти к тому, в ермолке с булавкой, и решил — день-то все равно коту под хвост — поговорить с пришельцем.
— Добрый день, — сухо поздоровался он с Ициком.
— Здравствуйте, — ответил тот.
— О чем люди добрые толкуют?
— О разном, — неохотно процедил Ицик.
Пришелец смотрел на Ардальона Игнатьича равнодушно, без всякого интереса и боязни, словно перед ним был не живой человек, а замшелое, не годящееся в никакие лестницы дерево.
— По-русски понимаешь? — обратился к пришельцу урядник просто и без предвзятости.
— Да, — сказал человек в ермолке. — Я говорю на всех языках.
— Так-таки на всех? — удивился Ардальон Игнатьич-
— На всех… Разве с людьми иначе договоришься?
— Верно, — буркнул ошарашенный Нестерович. — С людьми надо по-людски… Я уже тоже по-еврейски немножко калякаю… А ты издалека путь держишь?
— Смотря чем его мерить.
— Верстами, — сказал урядник.
— Я никогда не мерил свои пути верстами.
— А чем?
— Расстоянием от бога и до бога…
— Это Ардальон Игнатьич, наш урядник, — представил Нестеровича Ицик.
— Я так и думал, — сказал человек в ермолке. — Все урядники задают одни и те же вопросы.
— А ты кто? — сделав вид, что он не заметил ехидства, осведомился Ардальон Игнатьич.
— Разве урядникам важно, кто мы?
Ардальон Игнатьич остолбенел.
— А что же им, по-твоему, важно? — выдавил он.
— Где мы? С кем мы? За что мы? — вежливо объяснил человек в ермолке.
— Где вы, положим, ясно… на лесосеке у Фрадкина… С кем вы — тоже… в сей момент с Ициком… Остается узнать, за что вы…
— Но сказав, за что я, я отвечу, кто я…
— Вот именно, — ухватился за его ответ Ардальон Игнатьич.
— Но я и сам не знаю, кто я…
— Как же так? — скривился Нестерович.
— Пока мы живы, никто из нас не знает, кто мы… Только червь до самой смерти знает, что он червь. Только корова знает, что корова.
— А человек?
— Человек не знает. Полжизни был человеком и превратился в червя, полжизни был червем, а в конце стал человеком. И тот, кто говорит, что так не бывает, никогда не войдет в царство божье, — закончил пришелец.
Нет, нет, он совсем не похож на помешанного, подумал Ардальон Игнатьич с обидой, но и на разумного тоже не похож. Так кто же он? Кто?
— Кто ты? — терпение Нестеровича было на пределе.
— Кто? — пришелец на мгновение задумался, посмотрел на Ицика, на лесорубов, размахивавших тяжелыми острыми топорами, как будто среди них искал ответа, и вдруг заговорил по-древнееврейски: — Я облекаюсь в правду, и суд мой одевает меня, как мантия и увясло. Я глаза слепому и ноги хромому, отец для нищих, и тяжбу, которой я не знал, разбираю внимательно. Сокрушаю я беззаконному челюсти и из зубов исторгаю похищенное.
— Что он намолол? — повернулся Ардальон Игнатьич к Ицику. — Переведи. По-тьмутаракански я не понимаю.
— Он сказал о себе словами Иова.
— Какого еще Иова? — сердясь на свою беспомощность, спросил урядник.
— Которого господь поразил проказою от подошвы ноги его по самое темя.
— Вы мне голову не морочьте!.. Пусть ответит по-простому, по-нашему.
Но человек в ермолке молчал.
— Документ у тебя имеется? — обратился Ардальон Игнатьич к пришельцу.
— Нет, — сказал пришелец.
— Придется тебя под стражу взять… До выяснения личности. Понял?
— Понял, — кивнул человек в ермолке. — Но нет для меня оков и тюрьмы, из которой я бы не вышел.
— Поживем — увидим, — бросил Ардальон Игнатьич и приказал: — Иди!
— Отпустите его, — заступился за человека в ермолке Ицик. — Хватит с него и тех оков, которыми сковал его всевышний.
— Всевышний всевышним, а порядок должен быть, — отрезал Нестерович и подтолкнул пришельца в спину.
Пришелец лениво брел по лесу, то и дело наступал на развязавшиеся, волочившиеся по земле бечевки, спотыкался, поглядывал на синее, опрокинутое над ним небо и беззвучно шевелил губами, как выброшенная на берег рыба. Ардальон Нестерович семенил за ним, волочившиеся по земле бечевки раздражали его, змеились по мху, а из мха как назло, дразня и приковывая взгляд, торчали моховички и лисички, и даже боровик-полковник безнаказанно нежился под солнцем. Кузовок бы сейчас, мелькнуло у Нестеровича, сколько бы он по пути собрал! И вдруг Ардальона Игнатьича осенило: в балахон, в балахон! Завязать бечевками рукава и сыпь, сколько влезет.
