Ник Хоакин - Женщина, потерявшая себя
Сквозь пролом в стене, где когда-то были железные ворота, они увидели горевшие на послеполуденном солнце жестяные крыши лачуг, ютившихся между развалинами старых домов. Повсюду, насколько хватал глаз, виднелись эти жестяные крыши, словно за стенами расположились армейские бараки.
— Представьте, как бы нам здесь спалось по ночам, когда вокруг этот сброд, — сказала мать и, повернувшись спиной к трущобам, предложила: — Давайте заглянем в гостиную.
Там, где когда-то был холл, из-под обломков стены пробивалась трава: от лестницы уцелели только четыре ступеньки. Здесь после освобождения размещались американские солдаты, и, хотя они свернули лагерь всего неделю назад, там, где раньше была гостиная, трава выросла уже по колено.
— Боюсь, я все же не смогу пригласить вас войти, — сказала мать, потому что гостиная осела и была теперь на метр ниже, чем холл, — заросшая травой лужайка, окруженная обломками камней. — Так все же зачем ты нас сюда привез, Маноло?
— По-твоему, нам не следовало сюда приезжать?
— Зачем? Чтобы сказать «прощай»?
— Когда мы убегали отсюда, нам было некогда попрощаться с домом.
— Мой бог, конечно, нет. Я отсюда выползла на четвереньках.
— А меня увели со связанными руками.
— Повезло только Конни. Дом был к ней добрее: ее не вышвырнули отсюда. Она уехала с одной из последних машин.
— В тот день я нарвала цветов для гостиной, — сказала Конни, глядя на заросший травой квадрат.
Ей показалось странным, что сейчас этот квадрат был залит солнечным светом: в гостиной всегда было сумрачно. Она подняла голову и вздрогнула: потолка не было, и на них троих, снова собравшихся в доме, смотрело небо. Засунув руки в карманы, отец бездумно приминал ногой траву; мать, грустно улыбаясь, поднялась на четыре уцелевшие ступеньки и сейчас смотрела сверху по сторонам. Вокруг бессмысленно торчали обгоревшие балки, словно прутья сломанной клетки.
— По крайней мере хоть сад сохранился, — сказала мать, — но, насколько мне видно, все деревья почернели и ни на одном нет листьев.
— Интересно, — вдруг тоже улыбнулась Конни, — а Биликен все еще здесь?
— Кто? А, Биликен! Да, мы ведь, кажется, поставили его где-то тут?
— Там, в саду, — сказал отец. — Но должно быть, и он погиб, как все здесь.
— Пойду посмотрю, — нетерпеливо сказала Конни.
Возле самого дома стволы деревьев обгорели, но подальше царил зеленый мрак: трава выросла в рост человека, над головой сплетались лианы; вся средняя часть сада превратилась в джунгли. Конни продиралась через них, согнувшись и кашляя — поднятая ею пыль забивала нос; ей приходилось отводить ветви руками, она словно плыла сквозь сопротивляющиеся заросли, и пыль лезла в глаза и душила ее. Наконец она остановилась, чихая и кашляя, и огляделась. Рядом возвышалась стена. Она отвела руками ветви кустарника и затаила дыхание. Прямо перед ней, в нише, улыбался в зеленом сумраке Биликен. Он привалился затылком к стене, а его огромный живот смотрел вверх. Она в испуге уставилась на него. Кто-то стрелял в Биликена: две маленькие дырочки на животе глядели на нее, как два глаза.
— Ну что, ты нашла Биликена? — спросил ее на веранде отец.
— Конни, боже мой, — воскликнула, обернувшись, мать, — что с тобой случилось?
Конни била нервная дрожь, но внешне она была спокойна.
— Там такой густой кустарник, — сказала она, — мне пришлось продираться.
— Ты исцарапала себе лицо и порвала платье.
— Извини, мама.
— Где-то здесь должен быть кран. Иди и умойся. Да, кстати, ты нашла Биликена?
Конни, уже бежавшая к крану, остановилась и оглянулась на родителей, которые стояли на веранде.
— Нет, — сказала она, — Биликена там нет.
И это было правдой — Биликена ее детства там не было. Не было веселого Биликена, который правил карнавалами и праздничными шествиями, не было и того доброго Биликена, что жил в саду во время войны. Сад, где она играла в детстве, превратился в джунгли, а Биликен — в зловещую и мрачную фигуру. А может быть, он всегда был таким? Она попыталась вспомнить, каким же он был раньше, но только что увиденный образ заслонил все: она видела устрашающую, отвратительную фигуру, непристойно откинувшуюся назад, раздвинув ляжки и выставив вперед огромный изуродованный живот. Как только могла она когда-то думать, что этот монстр добр? Как она могла любить его? «Все в этом мире не такое, как в детстве», — успокоила она себя, но тут же попыталась украдкой представить себя маленькой девочкой. Та одинокая длинноволосая девочка, что полдничала вместе с Биликеном под акациями, неужели она не видела, каков Биликен на самом деле? И может быть, те тайные встречи с Биликеном были не так уж невинны?
— Что ж, придется распрощаться с прошлым, — сказала мать, когда они шли назад к машине.
— Надеюсь, что и прошлое распрощалось с нами и не вернется, — сказал отец.
— Не будь таким суеверным, Маноло.
— Я оставлю здесь все, как есть.
— О мой дорогой!
— Я не хочу здесь ничего менять.
— Что ж, твое право — это твоя собственность.
— А ты можешь предложить что-либо получше?
— Я уже говорила тебе — есть люди, которые собираются построить здесь фабрику.
— Они получат этот участок, — сказал отец, — и они смогут строить здесь все, что им угодно, но только после моей смерти.
Оглянувшись назад, Конни увидела безобразные обгорелые балки, отбрасывавшие длинные тени. Теперь там все сгниет, а что уцелеет, растащат на дрова соседи; кустарник разрастется еще гуще и выше, и все превратится в джунгли, в темноту чернее ночной.
А потом, в тот ужасный день, Мачо спросил ее:
— Что случилось с вашим старым домом?
— Ничего. Там никто не живет.
— Почему?
— Там одни развалины да кустарник.
— Печально.
— Мы ездили туда — папа, мама и я — после того, как оттуда ушли американцы. Это было вскоре после войны.
— И что?
— Ничего. Мы просто посмотрели на то, что там осталось, и нам стало грустно. О Мачо, это было ужасно. Ты помнишь сад? Ну так вот, теперь там самые настоящие джунгли. По крайней мере так было, когда мы туда приехали. Я в них чуть не заблудилась.
— Вам надо было взять меня с собой.
— Но тебя тогда еще не было в Маниле.
— Ну а сейчас, когда мы вернулись — (они только что возвратились из-за границы после медового месяца), — ты не думаешь, что нам стоит съездить туда и посмотреть? Может быть, твой старик захочет подарить нам эту землю.
— Мама тогда спросила меня, хотела ли бы я жить там, когда выйду замуж.
— И что ты ответила?
— О, тогда я была просто глупой девчонкой.
— Ты отказалась?
— Когда я увидела развалины, у меня по коже пошли мурашки.
— Понимаю. Я чувствовал себя точно так же, когда после войны вернулся в свой старый дом. Поэтому я и убрался оттуда.
— Но теперь, Мачо, мне все равно, где жить, лишь бы мы были вместе.
— О, как это мило с твоей стороны! За завтраком ты всегда само очарование.
— Обедать будешь дома?
— Полагаю, да.
— Мама просила меня быть осмотрительной и не отпугнуть тебя моей стряпней.
— Она заезжала? Когда?
— Нет, ее здесь не было. Я ей звонила.
— Вот как!
— А что?
— Я пытался дозвониться до нее бог знает сколько раз.
— Зачем?
— Дорогая, в конце концов, должен же я регулярно докладывать ей, каковы твои успехи в роли жены.
— И каковы же они?
— А разве ты сама не догадываешься?
— Так ты не хочешь мне сказать?
— Почему, конечно, я могу сказать, но нельзя ли еще кофе?
— Ах, дорогой, боюсь, уже не осталось.
Мачо уехал, а она пошла к нему в комнату посмотреть, сколько у него рубашек и каких — она собиралась подарить ему несколько рубашек ко дню рождения, — и нашла письма.
Когда в полдень он вернулся, она сидела в гостиной.
— Мне все же удалось поговорить с твоей мамой.
— Да?
— Да. И я доложил ей о твоем поведении.
Он ждал, но вопроса не последовало. Тогда он спросил:
— Тебе не интересно, что я ей сказал?
— Да, пожалуй, не интересно.
— Ты не заболела?
Она не ответила.
— Ты устала. Давай тогда пообедаем.
— Обеда нет.
— Нет?
— Я думала, может, мы пообедаем где-нибудь в ресторане.
— В ресторане? Сейчас?
Неожиданно она вскочила на ноги и с отчаянной бесшабашностью крикнула:
— Да! Поедем куда-нибудь, будем есть, пить и танцевать, давай?
— Я — за. Но ты уверена, что ты хорошо себя чувствуешь?
— Конечно! — воскликнула она, поцеловала его в щеку и бросилась в спальню.
— Я буду готова через минуту! — крикнула она на бегу.
Но когда он вошел в спальню, она неподвижно сидела на кровати в одной комбинации.
— Конни, в чем дело?
— Мне надо вернуться.
