Андрей Ефремов - Неумолимая жизнь Барабанова
– Кнопф, негодяй, – сказал я, – а ведь ты со своими лазутчиками непременно договорился, что подашь им какой-нибудь знак. Вот, дескать, все у меня о'кей. Ну? – Кнопф сидел неподвижно. – Зайдем с другой стороны, – сказал я терпеливо. – Ты им знака не подаешь, и они едут за нами. Рано или поздно я их замечаю, и тогда тебе – каюк. Ты не поверишь, но я решил застрелить тебя. А куда мне деваться? Я бы и рад выйти сейчас из автобуса, но ведь поздно. Рассуди, я два раза стукнул тебя по башке при детях, склеил тебе руки-ноги… Нет, я не могу выйти из автобуса. Лучше я расклею тебе рот, и мы договоримся.
Мы договорились. Пока Кнопф пил кофе, мне пришло в голову, что окажись я на его месте, я сопротивлялся бы еще меньше. Нельзя сказать, что эта мысль меня удивила, не было во мне геройства. Но она меня глубоко опечалила. Вот странно-то.
Кнопф сел за руль. Знакомая «Нива» осталась у грязного сугроба на обочине. Я сидел наискосок от Кнопфа, прикрыв револьвер курткой. Когда миновали Зеленогорск, я велел ему съехать на обочину и оставаться за рулем.
– Я довезу, – сказал Володька, как в лихорадке, – тебе – никак.
– Сбрось скорость, – сказал я. – Хочешь сидеть за рулем, сиди. Но сбрось скорость.
– Не вздумай подойти ко мне! – заорал Кнопф. – Не смей бить меня по голове! Меня связать… Меня, Кнопфа! – Начиналась форменная истерика. Я боялся подойти к нему, боялся посмотреть на детей.
– Кнопф, – сказал я так спокойно, как только мог. – Я вижу, ты решил разбить автобус и угробить всех.
– Да! – ответил Кнопф, пожирая асфальт глазами. – Я дождусь подходящего места – и все.
Я встал и демонстративно сунул револьвер в карман.
– Я пошел назад к детям. Впереди ровная дорога, утесов и обрывов нет. Ты можешь врезаться в подходящее дерево, Кнопф. Если повезет, убьешься насмерть. Если нет… сам понимаешь. Ты скажи, что нам с тобой делать? Имей в виду, мы с ребятами останемся целы.
Я повернулся и пошел по проходу. И тут же долгий автомобильный гудок наполнил салон. И чем дольше звучал он, тем медленнее двигался автобус, пока не застыл у подступившей к дороге кромки леса.
Кнопф лежал лицом на руле. Потом он начал говорить такое, что вытерпеть было никак нельзя. Я ударил его в третий раз.
* * *Как видно, мы пришлись по нраву неторопливым чухонским богам. Нас никто не остановил, в баке хватило бензина, я ни во что не врезался. У дачи барышни Куус я велел детям дожидаться, погрозил спутанному по рукам и ногам Кнопфу и вышел.
Старик стоял на крыльце и обводил взором белые окрестности. На нем был неизвестный мне тулуп и какой-то треух а налипших опилках. Я окликнул его.
Честное слово, мы обрадовались оба и обнялись от души. Смрад стариковства, который он распространял последние годы, исчез, от него пахло печной золой, сухим деревом и свежим снегом. Потом отец легонько оттолкнул меня и, проверяя палкой ступени, сошел с крыльца.
– Пора гулять, – молвил он.
– Где Манечка?
Старик указал палкой в белое пространство и двинулся по тропке. Чудовищные мохнатые валенки с галошами были на нем. Сроду я этих валенок не видел.
Помню, я успел удивиться тому, как уверенно уходит старик в незнакомые окрестности, и тут же неслышно появившаяся Манечка обняла меня. Я почему-то не сразу догадался повернуться к ней лицом, и Машенька, сдвинув шапку мне на лоб, целовала затылок.
– Знаете, Александр Васильевич, с ним совсем не трудно, но я его почему-то боюсь. Он привез с собой кучу денег и три раза в день пересчитывает их. Он смотрит на меня так, словно никогда не видел и зовет «сударыней».
У Мани на ладонях были свежие ссадины. Я поцеловал их.
– Старик рассуждает просто. В неизвестном доме и люди должны быть неизвестны. Вот мы вернемся в город, и он живо вас признает. Гармония. Но вот что: куда старик двинулся так уверенно? Откуда на нем тулуп и валенки?
Манечка не отвечала. Она смотрела мне за спину, и глаза ее распахивались все шире. Я обернулся и едва не покатился с крыльца.
По выбитой в снегу узкой тропке шел, пошатываясь, Кнопф. Руки его по-прежнему были склеены, и Лисовский с Сергеем держали его за рукава. Девочки теснились позади.
– Александр Васильевич, – сказала Манечка, ловя уплывающий взгляд моего коллеги, – я его помню.
– Александр Васильевич, – сказал Лисовский серьезно, – по-моему, ему чего-то надо.
* * *Вот здесь события приняли странный оборот. От бестолкового мира, от событий, в которых я ни черта не мог понять, но все же участвовал и, судя по всему, играл какую-то роль, от всего этого нас отделяли белые поля, леса, длинная дорога. К тому же мне пришло в голову, что собравшаяся на даче у барышни Куус труппа более всего подходит для представления старинной загадки «Волк, коза и капуста». В этой загадке полагается еще мужик, управитель козы, капусты и волка. По всему выходило, мужиком быть мне. Но мне вдруг так захотелось, чтобы Кнопфа хватил кондрашка, что стало ясно – мужик из меня никудышный. К тому же неожиданная бойкость старика, который ушел неизвестно куда.
Мне вдруг пришло на ум, что лучше бы не показывать барышню Куус Кнопфу в этом доме, лучше бы исчезнуть ей, пока Володька Кнопф бессмысленно хлопает глазами и таращится по сторонам.
– Мадам! – сказал Кнопф отчетливо. Он-таки совладал с головой и глядел ясно. – Я вас узнал. В тот трагический день… – Тут он застонал и с опаскою принялся ощупывать голову, точно боясь, что она вот-вот скатится с плеч.
– Александр Васильевич! Мальчики! Что же вы ждете? Он же болен, ему же нельзя на снегу…
– Не болен! – проговорил Кнопф, отмахиваясь склеенными руками от мальчишек. – Вероломное нападение… Три подлых удара… Имейте в виду, мадам, Барабанов – негодяй.
Барышня Куус посмотрела на меня с боязливым почтением и тут же кинулась поднимать повалившегося навзничь Кнопфа. Что-то с ним было неладно после моих ударов.
Мы затащили его в дом и уложили на широкий клеенчатый диван, Бог знает, с каких пор сохранившийся в семействе Куус. Сердобольная Манечка принесла ножницы, чтобы освободить Кнопфа, но ножницы я у нее забрал. Я стал объяснять ей, как опасен Кнопф с развязанными руками, но коллега вдруг как-то особенно страшно уронил голову с подушки и не то захрапел, не то захрипел. Мы с Манечкой испугались чрезвычайно. Правда, Анюта тут же сказала, что она видела, как спал Кнопф во время ночного дежурства.
– В точности так. Только руки не были связаны. И по голове его перед этим никто не бил.
Барышня Куус особенным взглядом окинула Аню, всем велела идти умываться, а мне шепнула, что мы, несомненно, вылечим Кнопфа. Тогда я не обратил на ее слова никакого внимания, так как явился, стуча палкой, старик и начал требовать обед. Потом он наткнулся на детей, на Кнопфа на диване и напустился на Манечку:
– Мотня! Суетня!
Таким бойким я старика не видел давненько. Помню, я тогда мельком подумал о целебной силе свежего воздуха и тишины и переключился на Кнопфа.
Ясно было, что рано или поздно здоровая натура моего коллеги возьмет свое, и он очухается, и что я стану с ним делать? И вот заодно: что мне делать с детьми? Можно было отвести Анюту по адресу, который нашептала Алиса, а прочих перед этим высадить где-нибудь в городе. Но не побегут ли они в милицию? И что в это время будет делать Кнопф? Кнопфа я боялся таскать с собой и еще больше боялся оставить на Манечкино попечение. Тем временем, судя по характерному шуму, внизу садились обедать. Теперь еще и съестного понадобится куда, куда больше.
Я поглядел в маленькие окошки второго этажа. Обзор был превосходный, но если господин Лисовский возьмется искать своего сынишку, никакой обзор мне не поможет… Старикова тропка самым беспардонным образом проходила по чужим делянкам и заканчивалась у четвертой по счету дачи. Новое дело! Мне не хватало только папашиных таинственных свиданий.
Стоп! Главного мы все-таки достигли! Покуда со мною Кнопф и Анюта, мои дети в безопасности.
Я свесился с крохотной галерейки и стал звать Манечку.
Манечка взбежала по узенькой лестнице, следом за мной вошла в комнату.
– Здесь холодно, Александр Васильевич. Что нам делать, если вы простудитесь? – Она обхватила меня так крепко, что у нас обоих захватило дух. – Холодно, холодно, – шептала она, – ты обними меня крепче, крепче, мы не замерзнем тогда…
Спустя недолгое время я сидел на крашеном полу и смотрел, как барышня Куус шнурует свои ботиночки.
– Маша, – сказал я, – уж это черт знает что! Тут дети, а тут мы…
– Ничегошеньки не понимаете. – Барышня обвела комнату взором, как видно, искала зеркало, не нашла его. – Они же ждут, не дождутся, когда я приду, чтобы переглядываться многозначительно, а потом обсуждать и дожидаться, что будет дальше. А если вы, миленький мой учитель, беспокоитесь за свою репутацию, то зря. Это же теперешние дети.
О, какой у вас был день! Вы победили бедного Кнопфа. Да так, что он лежит и не может смотреть прямо. Вы привели автобус куда надо и никого не задавили. Ведь так? Вы ведь никого не задавили? Вас встретила молодая дама не хромая и не горбатая и по первому зову уединилась с вами в холодной комнате. Нет, вы и не представляете себе, как они станут смотреть на вас.
