Ирина Глебова - Качели судьбы
Ларису передёргивало, чувство брезгливости и неприятия услышанных строк переходило на незнакомого ей человека. И, конечно же, она считала справедливым, что в прошлом году писатели города исключили Бабичева сначала из партии, а потом и из своей организации. Антон Антонович не всё, конечно, рассказывал девушке. Он сам был на том писательском собрании, видел, как высокий худой человек напряжённо слушал выступления своих коллег, надеясь, видимо, встретить хотя бы одну поддержку. Но были только осуждения. И тогда он сказал: «Меня трудно переубедить. Не стану обманывать вас: не смогу отказаться от своих убеждений. Люди, чьей дружбой вы меня попрекаете, честны, и я верю им. Думал, и вы меня поймёте». Тут он махнул рукой и заплакал, отвернувшись к окну. А переборов себя, добавил с горечью: «Вы же писатели, коммунисты! А думаете и решаете по указке сверху!»
Знал сотрудник КГБ, что много по-настоящему честных и искренних людей крутилось в диссидентском движении. Им показалось, что от хрущёвской «оттепели» до полной свободы один шаг и его можно взять с разбега. Саму «свободу» они представляли смутно, о её последствиях не задумывались. Их будоражила поддержка Запада, они ощущали себя людьми значительными. И через несколько лет они научились, не без помощи опытных советчиков, видеть в своей жизни только плохое, не замечая иного. Они хотят лучшего будущего! Благими намерениями…
«Благими намерениями вымощена дорога в ад» — не раз придет Ларисе на ум эта поговорка уже в восьмидесятые годы. Теперь, вспоминая свои разговоры с Антоном Антоновичем, думая о них, она понимала, что он многого не договаривал. Сейчас о диссидентах пишут восторженно, они — герои и мученики. Лариса соглашалась: да, лучшие из них были настоящими правдоискателями. Но идеалы и их воплощение так часто не совпадают. Неужели они, правозащитники, оглядываясь нынче на раздираемую противоречиями великую державу, озлоблённый, воюющий и нищающий народ, на вылезшую из всех щелей мафию, на перевёртышей-партократов, вновь правящих бал, — неужели они не хватаются за голову и не думают: «Ведь это всё сделали мы! Разве этого мы хотели?..» Сейчас ругают большевиков: что натворили в семнадцатом году! Но разве, ведя народ к революции, они думали о разрухе, гражданской войне, культе личности? Конечно, они тоже мечтали о лучшем будущем и считали, что правы… Ошибки истории повторяются!
И тогда, девчонкой, и став взрослым человеком, Лариса испытывала к Антону Антоновичу добрые чувства. Он научил её анализировать и вырабатывать собственное мнение, понимать внутренне течение внешне обычных поступков. Однажды она пожаловалась ему:
— Не понимаю, что происходит. На последнем занятии центральной студии такое творилось!..
Хоть и с некоторой неохотой, но она стала чаще ездить на центральную. К тому же, это делали почти все ребята её студии. Недавно предложили обсудить стихи Родиона Прошина. Родя охотно согласился и на последнем занятии вышел на трибуну. Он читал и новые стихи, и те, что Лариса уже слышала. И вновь она восхищалась… Да, но почему кривятся хорошенькие губки Аллочки Палиевской? Что это так раздражённо постукивает ногой молодожён Женя? Он последнее время как-то изменился, на своей литстудии бывает редко, зато здесь — всегда… Жёлчный, маленький, курчавый Саша Черняк зло строчит, не поднимая головы от блокнота, а главный оратор — юный критик Илюша Шеин, саркастично улыбается. Неужели такую реакцию вызвали стихи Родиона — новый исторический цикл? О чём же там речь? Страстное обращение к русским князьям, собирающимся на первую битву с татаро-монголами: забудьте ссоры, роднитесь, перед вами страшный враг! Автору известны последующие события, и оттого особым трагизмом наполнено его обращение. И вопреки разуму кажется: вот так, выкрикнув свою боль, он сможет исправить прошлое. Или это речь о настоящем?.. Другое стихотворение — предостережение людям, считающим, что происходящие где-то далеко события не коснуться их. Ошибаетесь! — восклицает автор. Чёрным смерчем пронеслась над страной беда, чёрными веками легла на землю. Оттого, что никто не придавал значение далёкому клубящемуся облачку в далёкой степи — пыли от копыт скачущих ордынцев…
Так чувствовала и понимала стихи своего состудийца Лариса. Странным ей казалось восприятие других ребят, но всё же того, что услышала — не ожидала.
— Зачем тянуть прошлое за уши к настоящему! Что за двусмысленные аналогии! — почти задыхался Черняк.
— Если человек так любит патриархальное прошлое, пусть едет в свою любимую деревню. Там такие отношения наверное ещё в ходу, — откровенно издевалась Аллочка.
— Где же тут поэзия? — восклицал патетически Илья. — Что за строчка: «Отчизна, Родина, Россия, высокогорные слова!»? Мне сразу пришла на ум строка из Мандельштама: «Россия, Лота, Лорелея». Вот где поэзия, музыка, проникновение в образ России! А это всё — «паровоз», сплошной «паровоз».
Лариса увидела, как склонил голову, словно упрямый бычок, крепыш Иван Кравченко. Он был прозаик и обычно в поэтические дебаты не вмешивался. Но вдруг хлопнул ладонью по столу и сказал словно даже спокойно:
— Знаете, о чём я тут подумал? Как, должно быть, травили при жизни Николая Рубцова вот такими красивыми цитатами вот такие знатоки поэзии. Что же, мол, он пишет простым русским языком? Разве можно!
Сама Лариса слушала молча, несколько оторопело. Для неё прочитанные стихи были бесспорно талантливы и значимы. Она никак не могла понять: отчего такое ярое их неприятие?
… Антон Антонович выслушал, улыбнулся.
— Ларочка! — он впервые называл её так: словно взрослый маленькую девочку. — Вы столкнулись с явлением, которое гораздо старше вас. И если литература — ваше призвание, а я в это верю! — постоянно будете с ним сталкиваться.
— Зависть? Соперничество? Ведь у Прошина уже книга вышла.
— Ну, этого добра тоже всегда будет в достатке. Однако я о другом. Славянофильство и западничество — слыхали такие термины?
— Только слыхала. — Девушка, припоминая, чуть нахмурила брови. — Но знать не знаю.
— Не удивительно. Даже когда у нас в стране шли баталии против «преклонения перед западом», и тогда о славянофилах помалкивали. Странно, но они были в опале про всех правителях: в царское время, после революции, после войны, и в хрущёвскую «оттепель». И те, кого мы называем «диссидентами» — они ведь тоже устремлены на запад и любимы там.
— Но почему?
— Знаете, Лариса, я вам лучше подберу литературу о славянохристианах — они сами себя так называли. Статьи Хомякова, братьев Киреевских… Хотите?
— Мне очень интересно!
— Вы славная девушка! — Антон Антонович положил ей ладонь на волосы, слегка погладил, опять же, как маленькую. — Мне очень нравится, что вы не боитесь откровенно признаваться, когда чего-то не знаете. Всегда поступайте так, и вас будут только уважать.
Всю жизнь Лариса так и делала — прямо и спокойно признавалась собеседнику: «Нет, я этого не знаю». Даже перед молодыми своими студийцами.
Тот разговор запомнился. Он дал молодой поэтессе новые знания и, главное, — направление жизненных и творческих привязанностей. И ещё поняла она одну вещь.
— Хорошо, пусть ребята из центральной литстудии знают больше меня, — сказала она. — Но они так молоды! Неужели уже такой раскол?
— Само по себе ничего не бывает, — согласился её собеседник. — Что говорил на том занятии руководитель?
Руководитель… Упрекнув Аллочку в нетактичности, Сашу — в категоричности, Илью — в горячности, он сам очень деликатно, но всё же обрушился — другого слова трудно подобрать, — на стихи Прошина. Нет, он не отказал ему в мастерстве. Отметил удачные рифмы, ритмические переходы, образность. Но… неверная трактовка исторических событий, недопонимание того прогрессивного, что происходило в стране во времена потомков Чингиз-хана. Да и это частое повторение — «татары», «монголы» — к чему? Не попытка ли возродить в людях ненависть к братским ныне народам?.. Говоря всё это, руководитель постоянно повторял, что очень ценит поэтический дар Прошина — «вы же знаете, ребята, у него неплохая книга вышла». Но прочитанный цикл… нет, это явно авторская неудача!..
— Ну что ж, — пожал плечами Антон Антонович. — Всё ясно. Такими вещами, как направление умов молодёжи, руководят взрослые опытные люди. Они знают, что делают…
* * *— Но ведь и вы занимались тем же, дорогой Антон Антонович! — Викентий покачал головой. — Направляли Тополёву, учили её так, как вам казалось правильным.
— Конечно, — охотно согласился пенсионер, — так я и делал. Жаль, что наше общение скоро прервалось.
— Рассказывайте дальше, — попросил Кандауров. — Только сначала вот что: зачем всё-таки нужна была вам эта девочка? Информацию от неё, как я понимаю, вы почти не имели. Наверняка были более серьёзные осведомители. Признайтесь, дядя Антон, вам просто было с ней приятно общаться?
