Ирина Глебова - Качели судьбы
И, сидя в осеннем скверике, в пустынной аллее на обсыпанной листьями скамье, Лариса говорила очень внимательно слушавшему её человеку:
— Судите сами: у Роди Прошина почти год назад вышла книга — первая из нашей литстудии. У Ивана Кравченко — сборник рассказов. А недавно издан коллективный сборник молодых поэтов города. Там почти все авторы — ребята из центральной студии, из наших — я одна. Но зато у меня самая большая подборка! Да разве это всё появилось бы без Вениамина Александровича? Он сидел с нами, составлял подборки, дорабатывал, в издательство, как на работу ходил! Ведь это так трудно — первую книгу выпустить! И мне он говорит: «Пора готовить книгу». А вот у Жени Дашевича ничего не выходит. Хороший поэт, и Вениамин Александрович его тоже любит, как всех нас, и помогает. Но считает, что до книги ему ещё надо дорасти, поработать. Вот так…
Лариса покачала головой. Она точно знала: никому из её друзей-студийцев не приходило в голову размышлять — кто какой национальности. Потому и обвинения в адрес Вениамина Александровича смешили, но и возмущали.
У сотрудника службы безопасности были добрые карие глаза, седые виски. Он слушал так внимательно, говорил с таким уважением. Как искренно благодарил он её за помощь!
— Теперь нет никаких сомнений: анонимка — грязный поклёп! Вы, Лариса, всё так наглядно представили.
И её наполняло гордое, восторженное чувство. Ещё бы! Она помогла отвести нелепые подозрения от любимого учителя! Этот симпатичный человек, Антон Антонович, дал ей возможность сделать это. Как она ему благодарна!
ГЛАВА 20
Через много лет, вспоминая первую встречу и первый разговор с Антоном Антоновичем, Лариса подсмеивалась над собой. Конечно же, кагэбистам было прекрасно известно всё то, о чём она тогда с таким запалом ему рассказывала. И было ли вообще то анонимное письмо — предлог к её вербовке? Но она не сердилась на кагэбиста. Он был приятный, умный человек. Пока она общалась с ним, считала, что причастна к благородному делу: ограждению хороших людей от происков подлецов. Антон Антонович не заставлял её кривить душой, не требовал информации. Скорее, сам посвящал её во многое из того, что происходило вокруг и с чем девушка до сих пор не сталкивалась. Ещё во время первой встречи их разговор продолжился легко и непринуждённо. Оказалось, что Лариса почти ничего не знает о литературной жизни города.
— Вы не бываете на центральной литстудии?
— Бываю, но редко. Мне там не нравится.
Не так давно Вениамин Александрович сам сказал своим студийцам:
— Ребята, надо «выходить в свет». Бывайте на занятиях и в центральной литстудии. Там вы, правда, ничему не научитесь, но общаться всё же надо.
Он оказался прав. Туда ходили не учиться литературному мастерству, а именно общаться. Лариса привікла к ритму занятий своей студии. Это была настоящая школа. К каждому обсуждению готовились тщательно. Стихи или прозу размножали под копирку и раздавали заранее ребятам. Их рецензии были не просто хвалебные или ругательные: главным считался анализ недостатков, деловые советы. Ларисе случалось сгоряча не принимать замечания, сердиться: «Нет, меня не поняли, всё не верно!» Но через недолгое время, просматривая стихи, она с удивлением видела: а ведь правы были ребята и руководитель… Уже через год таких литстудийских занятий девушка ощутила, насколько стала сильнее и опытнее в поэзии, как сразу замечает самодеятельность, банальность в стихах других начинающих.
На центральной литстудии оказалось много шума, дискуссий, болтовни, но никакой толковой работы. Все собирались в старинном здании, где размещалась городская писательская организация. Был там небольшой уютный зал с трибуной. Вот на эту трибуну выходил молодой поэт или прозаик. Он читал, а студийцы в зале пересмеивались, бросали реплики, говорили о своём, а то и выходили на балкончик курить. Потом все дружно кричали: «Перерыв!» — и шли в соседнюю комнату играть на бильярде. Кое-кто на ходу просматривал только что читанную рукопись — заранее к обсуждению здесь не готовились, всё делалось спонтанно, с наскока. Вернувшись в зал, все дружно набрасывались на выступавшего, причём часто невпопад, толком ничего не запомнив. Жёсткая критика не пугала Ларису: у себя на студии они тоже друг другу спуску не давали. Однако тут, на центральной, преследовались иные цели — дать понять молодому, что он бездарь, осмеять, позабавиться. Были, правда, здесь свои «неприкасаемые» — студийцы-корифеи, непризнанные гении. Этими можно было только восхищаться. Вокруг них ютились подпевалы, которым тоже перепадала частица снисходительного признания — «способный малый».
К своему удивлению, в этой разношерстной компании Лариса встретила Аллочку Палиевскую — свою бывшую одноклассницу. Вместе они доучились до восьмого, потом Аллочка переехала жить в другой район и Лариса её совсем не видела. Теперь же это была холёная, волнующе-полная, томная молодая женщина. Палиевская успела уже «сходить замуж» и «вернуться», писала исключительно любовно-интимную лирику. Она взялась было опекать бывшую подружку, но Лариса приезжала на занятия редко, и Аллочка скоро потеряла к ней интерес.
Нет, Ларисе совсем не нравилось на центральной студии, хотя у неё почти сразу появился шанс войти в число признанных. А дело было так. Одно из занятий оказалось «пустым»: желающих читать не нашлось. Тогда писатель, руководивший студией, неожиданно сказал:
— У нас тут есть ребята из кружка машиностроительного завода. Может быть, они почитают? Вот молодая поэтесса Лариса Тополёва…
Ларису резануло пренебрежительное «кружок», но волнение и желание выступить пересилили обиду. Она пошла к трибуне. Прочитала немного, стихотворений пять, а последним — своё любимое, об ипподроме. Всё-таки год занималась верховой ездой.
Рванёт узда, взметнётся пыль,
Осядет на моих ботфортах,
И шляпу ветер, злой и гордый,
Швырнёт в истоптанный ковыль.
На шпорах не остыла кровь,
В подковах раскалились гвозди,
И, взбудораженный до злости,
Храпит и рвёт поводья конь…
Когда возвращалась через зал на своё место в последнем ряду, вся была в напряжении. Прикусила губу и сжала кулаки. Знала: кто-то непременно подколет. И точно: один из подпевал, записной остряк, дождавшись, когда она приблизится, громко сказал:
— Кобылячьи стихи!
Не дав ни секунды на паузу, развернувшись к нему, Лариса отпарировала:
— Жеребячья реакция!
Зал грохнул хохотом. Остряк растеряно вертел головой, а она без остановки прошла и села. Только лицо горело. А в перерыве один из корифеев сам подошёл к ней, сказал доброжелательно:
— У тебя, девочка, хорошие стихи. Мы тут после занятия соберёмся компанией, присоединяйся.
Но она со своими ребятами сразу уехала домой. И появляться на центральной литстудии особенно не рвалась.
* * *Антон Антонович был с Ларисой согласен.
— Да, обстановка там не столько творческая, сколько разгульная. Я понимаю ваше нежелание в неё окунаться. Но коль вы уже выбрали литературную стезю, бывать там придётся. Хотя бы для того, чтоб быть в курсе писательской жизни города.
Ещё на первой встрече он рассказал девушке кое-что интересное из этой писательской жизни. Предложил и в дальнейшем поддерживать отношения. «Буду вашим советчиком и информатором. Вы писатель начинающий, неопытный. Я же, как вы догадываетесь, человек хорошо осведомлённый. Помогу во многом разобраться». Лариса была счастлива. Как повезло ей! Такой друг и советчик из такой романтической организации!..
Антон Антонович слово своё держал: много рассказывал сам, почти ничего не выспрашивал у неё. Встречались не часто — раз в месяц, иногда чаще, иногда реже. Он звонил, и она приходила в тот самый сквер, на ту аллею. Гуляли, разговаривали. «Не приходилось вам встречаться с Бабичевым? Или слышать о нём?» Лариса отрицательно качала головой: «Слышала краем уха — вроде исключён из Союза писателей». «Хороший был поэт, начинал мощно. Один из первых его сборников назывался «Октябрьские зарницы» А потом, где-то в середине шестидесятых годов, познакомился с писателями Даниэлем и Синявским. Эти уже публиковались за границей под псевдонимами Абрам Терц и Николай Арак, клеветали на свою страну. Их вскоре осудили, но Бабичев через них уже общался с антисоветчиками из окружения Сахарова… Слышали о таком? Тоже краем уха? Ну, я вам потом расскажу… Попал под их влияние, стал активно участвовать в деятельности «Международной амнистии» — такая вредная организация, которую очень поддерживают спецслужбы Запада и США. Это идеологический диверсант в нашей стране, и Вадим Бабичев стал его агентом. Стихи начал писать злобные, оплёвывать всё, чем мы живём. Советский народ называет свиньёй, пожирающей свой помёт…»
