Питер Акройд - Падение Трои
— Тогда сдержитесь, не бейте его до крови.
Оберманн рассмеялся.
— Обещаю тебе, что я его и пальцем не трону.
Вернувшись после ужина, Оберманн лежал одетым без сна. Глубокой ночью нашарил в темноте ботинки. Тихо открыл дверь и вышел в ночную темноту.
Небо после грозы было усыпано звездами, в тихом прохладном воздухе от камней и земли Трои исходило странное свечение. На сосудах, извлеченных им из земли, он не раз видел изображение солнца, луны, звезд — колесо, круг, скопление точек. На это небо смотрели Приам и Гекуба.
Он спустился к остаткам, старых стен; ливень смыл с них большую часть земли и мусора, и они нерушимо стояли, окруженные свечением. В такую ночь, как эта, он ощущал смысл древней жизни в Трое. Ходил по ее людным улицам.
Оберманн спустился к небольшому участку, на котором начали вынимать землю на том месте, где, как он считал, когда-то стоял храм у ручья. Это был приток Скамандра, прокладывавший себе путь по плоской равнине под возвышающимся Гиссарлыком, после бури он бежал быстро. Оберманн слышал его шум в ночи и нашел то место, где звук, казалось, окружал его со всех сторон. Вот здесь был храм, был алтарь. Он воздел руки к небу и поднял лицо к созвездиям. И начал говорить нараспев:
— Будь моим свидетелем, Зевс, величайший и славнейший из богов, и вы, парки, что из-под земли мстят обманщику. Я взываю ко всем богам, чтобы они отомстили за нарушение их законов. Я называю имена Александра Торнтона и Софии Хрисантис. Пусть боги принесут им беды и печали. Тот, кто нарушил божественные законы, должен понести наказание.
Это была ритуальная формула, которую Оберманн помнил наизусть и знал, что Гомер позаимствовал ее из более древних источников.
— Я не приношу жертву, — сказал он обычным будничным тоном. — Но отдаю себя в ваше распоряжение.
В дубовой роще у склона холма ухнула сова.
— Афина Паллада, великая богиня, дочь Зевса, обладательница эгиды, ты услышала мою молитву. Светлоокая Афина, к чьим крылатым словам прислушиваются другие боги, на моей стороне.
Он услышал звук трубы, возможно, трубил сторож, охранявший раскопки. Он воспрянул духом и, поднявшись с колен, вернулся к развалинам Трои.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
София и Александр заказали билеты в пароходной конторе рядом с причалом. Из соображений экономии они предпочли верхнюю палубу, и теперь возвращались в гостиницу, чтобы забрать нехитрый багаж. Софии нужно было взять шкатулку с драгоценностями, которую она положила в гостиничный сейф.
Пароход отплывал через два часа. Им не хотелось оставаться еще на день в Чанаккале, и они взяли билеты на ближайший рейс в Константинополь. Они не знали, что известно Оберманну или о чем он догадывается, но им хотелось покинуть город как можно скорее. Ни один из них не подозревал, что Рашид видел, как они вместе уезжали из Трои.
Идя через площадь к гостинице, они увидели Оберманна. Он стоял рядом с хозяином, Асадом Думанеком, и указывал куда-то в сторону моря. Александр и София остановились и чуть было не повернули назад.
— Он не должен нас видеть, — сказала София. — Мы можем уйти на базар.
— Нет, я отказываюсь прятаться. — Он заметил ее нерешительность. — Ты боишься его?
— Боюсь? Нет. Конечно нет.
— Мы не сделали ничего дурного.
— Ты прав. Сейчас я вижу его таким, каков он есть.
— Что он может нам сделать? Мы отплываем через два часа. Пойдем. Пройдем через площадь. Помни, мы ни в чем не виноваты.
— Это он виноват перед нами. Это он должен бежать от нас.
Оберманн заметил их, когда они подходили к гостинице.
— Друзья мои! — воскликнул он, раскрыв объятия. — Я искал вас. Я тревожился за вас. По счастью, мне встретился Асад, который сказал, что вы живы и здоровы.
— Да, живы и здоровы, Генрих.
— Боги хранят тебя, София. Но мне ужасно тебя не хватает. Пора вернуться, не правда ли?
Она покачала головой:
— Нет. Я не вернусь.
— Разве "нет" подходящее слово при разговоре с мужем?
— Ты не муж мне. И знаешь это.
Оберманн смотрел на них с явным удивлением.
— Неужели законы этого мира рухнули? Или я сплю?
— Разве Леонид не сказал тебе, что я видела твою жену? Я видела фрау Оберманн.
— Телемак так забывчив. Он ничего мне не сказал.
— Удивительно. Тем более что он твой сын.
Оберманн посмотрел на нее и громко рассмеялся:
— Ты словно оракул, София. Говоришь больше, чем понимаешь.
— Я знаю, что ты лгал мне, что ты обманывал и предавал меня.
— Не надо так громко.
— Я могу прокричать это с самого высокого здания. — Ею все больше овладевал гнев.
— Не здесь, София.
— Здесь самое подходящее место. Разве не на городской площади судили прелюбодеев?
— Жестокие слова. Незаслуженные. Ты моя жена в глазах богов. Они благословили наш союз. Человеческие законы неважны.
— Твоих богов на самом деле не существует, Генрих.
— Смотри, как бы они не поразили тебя.
— Они — плод твоего воображения. Твоей гордыни.
— Думаю, этому научили ее вы, мистер Торнтон. — Оберманн повернулся к Торнтону. — Вы постоянно подрывали и осмеивали мои верования.
— Меня никто не учил, Генрих, — сказала София, — опережая Торнтона.
— Я никогда не осмеивал вас, герр Оберманн.
— Я относился к вам с величайшим уважением, — произнес Торнтон.
— Но, как я вижу, мою жену вы уважаете больше.
— Я не твоя жена.
Два-три горожанина остановились понаблюдать за ссорой иностранцев. Асад встревоженно посмотрел на них и повел Софию и Торнтона через дорогу на площадь.
— Нам не нужны неприятности. Никаких неприятностей рядом с гостиницей. Другие постояльцы…
Оберманн шел за ними, покачивая головой, словно испытывая жалость. Разговор продолжился.
— Я не сделал ничего против своей совести. Не совершил ничего дурного, — настаивал Оберманн.
— Ты лгал мне, — упорствовала София.
— Женщина, которую ты видела, умерла для меня. Она все равно что мертвая. Телемак не хотел, чтобы ее поместили в лечебницу. Вот и все.
— Мы отплываем через два часа, — сказала София.
— Если ты оставишь меня сейчас, то оставишь навсегда. Ты это понимаешь?
— Разумеется.
— Нам нужно собраться, — сказал Торнтон. — Время поджимает.
— Но кто поверит вашим лживым рассказам, мистер Торнтон? Вернувшись в Лондон, вы начнете говорить, что Троя — родина азиатов и каннибалов. Вряд ли кто-нибудь примет эту теорию. Это бессмыслица, причем бездоказательная.
— Доказательства уничтожили вы.
— Я — огонь. Я — буря. Я — ливень. Все ваши выводы сводятся к этому? Вас засмеют.
— У меня нет намерения обсуждать с кем-либо таблички.
— Чудесное молчание!
— Но я уверен, что доказательства где-нибудь появятся.
— Станете держать порох сухим. Так ведь, мистер Торнтон?
— Я напишу статью, которая будет опубликована лишь в том случае, если в каком-то другом месте будут найдены неопровержимые доказательства моих предположений.
— Браво! Как благородно! — Оберманн обернулся к Софии. — Куда вы направляетесь? — Она бросила быстрый взгляд на Торнтона. — Можешь не раздумывать, София. Я узнаю подробности вашего путешествия через секунду после того, как вы отплывете.
— Мы едем в Константинополь.
— Город цветов. Город золота. В молодости, мистер Торнтон, я любил золото. Когда я был купцом в Санкт-Петербурге, мне страшно нравилось, как истертая монета переходит из рук в руки. Вы знаете, что я когда-то был банкиром и скупал золотоносный песок в Калифорнии? Как-то, напившись своего немецкого пива, я покрыл лицо драгоценной пылью, и оно превратилось в золотую маску!
— А ты таким образом превратился в великого царя, — заметила София.
— Я уже это знал. Я знал, во мне кроется нечто, что вознесет меня. Как вы будете жить в Константинополе?
— Будем жить, — ответила она.
— Оттуда вы поплывете в Лондон. Я прав?
— Там мой дом, сэр, — сказал Торнтон.
— Британский музей придет в восторг, мистер Торнтон, видя, что вы вернулись. Вы уцелели, побывав у легендарного чудовища Оберманна. Вы станете героем!
— Сомневаюсь, что меня так назовут.
— Но вы привезете с собой бесценную награду. — Оберманн хотел положить руку на плечо Софии, но она отшатнулась.
— Я не награда, Генрих. Александр не завоевывал меня. Я еду с ним по собственной воле.
— Браво! Но ты обманываешься, София. Ты не будешь счастлива в Англии. Когда ты работала в Трое, я видел, что ты довольна, как никогда. Я помню твою радость, когда ты обнаружила лестницу.
— Разве ты не понимаешь? Я делала это ради тебя.
— Ради меня? — Он на мгновение смутился.
— Да, Генрих. Ради тебя.
— То есть ты говоришь, что любила меня, София?
