Юрий Иванов-Милюхин - Соборная площадь
— Бабы, — негромко позвала Татьяна, пятясь задом ко входу в цех. — Бабы, сюда. Убивают…
— Ясно, вздохнул Арутюн. — Пойдем отсюда, здесь делать больше нечего.
Сплюнув на пол, я резко развернулся и пошел к выходу из Дома быта. Только сейчас, после случившегося, глаза начали раскрываться на эту семейку по–настоящему. Какая же Татьяна ядовитая пакость, змея подколодная. Неужели у нее ничего не осталось за душой! А было ли? Вспомнилось, как эта толстая корова гульнула от Виктора с одним знакомым. Поехала с ним на машине в Маныч за рыбой и прямо в кабине «отоварилась».
— Почти всю дорогу подскакивали на колдоебинах, шоссе под Манычем земляное. Но тяжела, — смеялся знакомый, — Сидение аж до бензобака едва не продавили.
Виктор тоже рассказывал о своих любовницах. Особенно об одной, живущей где–то в сторону Военведа. Около года заныривал он к ней, может, и сейчас не бросил. Значит, не любили друг друга. Никогда. Зачем же тогда живут вместе? Из–за квартиры? Из–за Пашки? Развелись бы, как я в свое время, и дело с концом. Странное существование, полусонное, полное лжи. Такого не пожелаешь и врагу. Недаром вторая жена, тоже Людмила — везло мне на это женское имя капитально — в очередной их приход к ней в гости, естественно, с новыми сплетнями обо мне, просто с мужем выгнала обоих на улицу, не дав досказать наполовину выдуманную историю до конца. О свершившемся факте поведал тоже Виктор. Правда, с сожалением. Он питал чувства к моей жене и не хотел порывать с ней взаимоотношений даже после нашего развода. Наверное, похотливые, а не дружеские, как пытался представить. Да Бог с ним. Маленький, ущемленный в правах крестьянский сын, вечно мнивший себя эдаким наполеончиком и на формовке, и в бытность свою депутатом райсовета, куда выбрала его бригада грузчиков с режимного завода. Положенного срока он не продержался. Ленив, туповат, абсолютно равнодушен к людским проблемам.
— Поехали к Виктору, — выйдя на улицу, бросил я Арутюну через плечо. — Если и этот скот откажется вернуть вещи, то я обращусь к крутым.
— Да, брат, попал ты в переделку, — пробурчал тот. — Клянусь, я верю каждому твоему слову. Среди ваучеристов ты зарекомендовал себя с лучшей стороны. Но как тебя могли кинуть твои истинные друзья, — в голове не укладывается. Сколько раз мы довозили тебя, пьяного в умат, домой. Ничего не пропадало.
— Вот именно — довозили, — скользя по гребням замерзшей грязи, откликнулся я. — А эти сволочи и не подумали. Боюсь предполагать худшее.
— Ты о чем?
Я долго молчал, не в силах продолжать дальше. Слишком страшным показалось то, о чем я думал. Неестественным, из ряда вон выходящим.
— Что ты хотел сказать? — повторил вопрос Арутюн.
— Да понимаешь, Татьяна не хотела меня отпускать. Пашка на пороге горницы злой, издерганный. Витьку, правда, не заметил. До этого они втроем за дверью грызлись. Когда еще лежал на полу в коридоре, почудилось, что они хотят обчистить, а потом бесчувственного выволочь из дома и бросить. Вдобавок кто–нибудь из них треснул бы по башке. А если бы остался жив, сказали бы, что сам ушел и на улице нарвался на грабителей. Попробуй, докажи потом, что не так.
— Да брось ты, — засомневался Арутюн. — Неужели они способны на такое. Деревенская баба, наглая, правда, как танк.
— Сейчас все способны на все. Время такое, — вспомнил я слова Виктора, когда они с Пашкой грабили меня. Теперь сомнений в этом не осталось вовсе. — Кто еще, если не они. Ну, падла, везет. То соседи с товарищами, то друзья… Дальше некуда.
Мы пересекли площадь перед торговым центром на Северном жилом массиве, дождались трамвая.
— Слушай, может, тебя переклинило? Сам рассказывал, что очнулся в подъезде незнакомого дома. Без туфель, без шапки, с вывернутыми карманами, — продолжал сомневаться Арутюн в салоне трамвая. — Хотя поведение этой бабы явно паскудное.
— Все перед глазами, как на ладони. Это потом меня снова развезло, потому что бояться было некого и не за что, — процедил я сквозь зубы. Чувства обиды и ярости не умещались в груди. — Одного не пойму, почему так долго поддерживал с ними дружеские отношения. Наверное, от проклятого одиночества. Понимаешь, я на заводе был гадким утенком. Ссоры с начальством. Резкие статьи в прессе. Награждали за труд и тут же наказывали за непокорность. Витька был единственным, кто оказался рядом. Он развелся, я тоже. Жены, и старые, и новые, работали в цеху, практически в одной бригаде, только мы на формовке, а они в стержневом отделе. Теперь понимаю, что одно это и сближало. А так мы разные. Он потенциальный коммунист. Ярый, потому что понял, если слушаться начальников да повиливать перед ними хвостиком, то можно достичь каких–то высот. А потом, как множество освобожденных в цеху и на заводе паразитов, ходи да поплевывай по сторонам, получай высокие оклады. В общем, начальствуй. А я глубоко презирал этих скользких людей, в основном, дебилов, не могущих связать двух слов. Видно же, кто чего стоит. Мало того, я сын репрессированных родителей, родился в лагере. Тьфу, суки, даже на учет в КГБ поставили как абсолютно ненадежного, с антикоммунистической родословной. Несмотря на заслуги в работе и творчестве — ударник, лауреат — в партию мне путь был категорически заказан. А Витьке нет. Помню, как он переживал развод с первой женой. Катастрофа, конец карьере. Не боль за оставленных жену и детей, а за измаранную биографию «выходца из крестьянской семьи». А у самого семь классов образования. Идиот очередной.
— Что–то ты погнал на него, — ухмыльнулся Арутюн. — То с распростертыми объятиями принимал, не знал, чем угостить.
— Предательство это, понимаешь? Предательство. Я никому его не прощал. Ни жене, ни даже детям.
— А до этого он не предавал?
— Предавал не раз. Но когда против тебя идут из–за разногласия в политических взглядах, это одно, а когда из–за корыстных целей — совершенно другое. До этого случая он у меня иголки не украл.
— А сосед со всей семьей? Новый друг Андрей, другие. Постоянно пьют за твой счет, воруют.
— Потенциальные алкаши. Украл — пропил. Наливаю я им сам, по доброй воле. Пускаю в дом тоже по одной причине — от одиночества. А здесь меня обокрал настоящий друг, с которым за двадцать пять лет сожрали не один пуд соленой формовочной земли пополам с горячим потом. Мало того, отобрал золото с целью не пропить, а обогатиться за мой же счет. За счет человека, которого сам при любом удобном случае называл лучшим другом. Раз называл, значит, с моей стороны должна быть взаимность. Я не предатель.
— Ясно. О чем ты будешь говорить с ним сейчас?
— Не знаю. Мне просто стыдно смотреть ему в глаза.
— Я советую тебе напирать. Не теряйся как с его бабой, — подсказал Арутюн. Иначе ничего не добьешься. Скажи, что это дело так не оставишь. Приедут, мол, с базара крутые ребята и устроят такую разборку, что сам будет не рад.
— Попробуем.
На проходной завода «Электроаппарат» нам дали номер телефона, по которому можно было дозвониться до бригады грузчиков. Виктора позвали только после того, как я сообщил, что приехал от его жены, и что она чувствует себя плохо. На другом конце провода долго пережевывали известие. Наконец женский голос сообщил:
— Она ж только звонила Пережогину. С ней было все в порядке.
— Обстоятельства изменились, сударыня, — настойчиво сказал я в трубку. — Пусть отложит дела и придет на проходную. Срочно. Я жду здесь.
— Ну… хорошо.
Виктор появился минут через десять, бледный, растерянный. Пугливо озираясь по сторонам, подошел ко мне.
— Где золото? — резко подался я к нему.
— Не знаю. От нас ты ушел с ним, — не поднимая головы и часто моргая, он слово в слово повторил то, что нам стало известно от Татьяны. И добавил: — Я на другое утро приехал к тебе, но тебя не было дома.
— Виктор, если не вернете все, что отобрали, то вам будет плохо. Тем более, золото чужое, — я многозначительно кивнул на заросшего черной щетиной Арутюна.
— Но ты веришь, что это не я, друг? — запаниковал тот. — Я у тебя никогда гроша ломаного не брал.
— Верю. Эта идея принадлежит Пашке с его матерью. Она все хочет обогатить своего единственного толстокожего сыночка, — я с силой вогнал ногти в ладони. Все было ясно, но боль оттого, что меня предали, не отпускала. — Я тебя ни в чем не обвиняю и забочусь лишь о твоем благополучии. Мало того, случилось это по пьянке. Вернешь вещи, и мы забудем досадный инцидент. Как ничего не было.
— Да, лучше по–хорошему, — грубым голосом поддакнул Арутюн. — Вы же друзья, а друзей кидать нельзя.
Тысячу раз Виктор повторил, что он ни в чем не виноват, юлил, заискивал, вновь пытался завести прежнюю шарманку, в том числе о каком–то ноже. Но, в конце концов, что–то в нем сломалось. Может, заговорили остатки совести.
— Хорошо, к концу рабочего дня подойдешь на проходную, и мы вместе съездим ко мне домой. Найдем и курточку, и золото. Никуда они не пропадут.
