Юрий Иванов-Милюхин - Соборная площадь
Цивилизованный мир в очередной раз скупо поаплодировал победителям, не спеша, однако, с налаживанием тесных экономических контактов, когда Белый Дом наконец–то взяли. Но жизнь потихоньку стала выправляться и без посторонней помощи. Строптивых заключали в «Бутырку», в «Матросскую тишину» и в прочие тюрьмы. Цена на ваучеры медленно, но твердо поползла вверх. Народ снова поволок припрятанное на черный день добро на базар. Забот прибавилось. Теперь мы работали без оглядки назад, уверенные в том, что на полгода — год мир обеспечен. А по прошествии сего времени приватизация благополучно завершится. Главное, не упустить дарованного Богом случая сейчас. Потом же со склоченным капитальцем будет легче искать свое место под солнцем. Хоть на любимой, не говоря о загранице, Родине, не раз удивлявшей мир очередными реформами. Глупость, она бесконечна и необъятна. Как сама Россия. А у России путь свой…
Вот и подошел Новый 1994 год. Сумку мою приятно оттягивали полтора миллиона рублей. Тысячу раз я хотел купить хотя бы подержанный автомобиль или, в крайнем случае, съездить за границу, чтобы пусть одним глазом увидеть, как живут капиталисты. Но все не получалось. То в середине декабря узнал, что в августе моя дочь Юля от первого брака родила внучку. Она жила в квартире, оставленной ей матерью. Надо было как–то помогать дочери, матери–одиночке, сводить концы с концами, потому что с прежней работы ей начисляли гроши, а на внучку от собеса она получала две или три тысячи. Да и Людмила моя, хоть по–прежнему ничего не требовала, была под боком. Отец ее продолжал пить, мать еле передвигалась из–за болезни сердца. Сама Людмила стойко переносила тяготы последнего месяца беременности. Я мотался с одного края на другой, стараясь выделять обеим небольшие суммы. Но не баловал. Разве что по пьянке, когда шлея накрепко зацеплялась под хвост. Все шло более–менее гладко. Но в тот день — теперь я точно знаю, это произошло шестнадцатого декабря, — я возвратился с базара домой рано. Арутюн зарядил меня двадцатью тремя граммами золотого лома и несколькими изделиями, попросив их продать, — у меня как раз объявился богатый купец. Сложив товар в мешочек, и приплюсовав свой запас, я намеревался по утречку двинуть к купцу, а затем уже, от него, снова на базар. Не успел поесть, как в передней раздался звонок. На пороге стоял мой бывший корешок по формовке Витька Перегожин. Ему я всегда был рад. Даже в одной из книжек сделал героем повести, вернее, одним из участников событий. И хотя пить совсем не хотелось, мало того, домой тоже ехал почему–то с неохотой, я сразу потащил друга, большого любителя вмазать, в магазин. К литровой бутылке «Распутина» и плоской с «Амаретто» прикупили еще баночного пива, сосисок и прочего. Виктор не упирался. Он давно знал, где я промышляю последнее время. Пошла гулять Россия. Под воспоминания о работе в литейном цеху, о кольцевом и автоматическом формовочных конвейерах, о рекордах, о дружбе семьями, мы осушили обе бутылки, запили их пивом и даже смотались еще. Затем я играл на гитаре, вместе мы в полный голос прогорланили не одну песню. После чего пришла пора хвалиться достижениями на новом трудовом фронте. Я показал бабки, золото, монеты, рассказал о секретах работы на ваучерах, предложил другу переходить ко мне напарником.
— Не-е, совесть не позволяет, — пьяно улыбнулся Витька. — Я лучше бригадиром грузчиков на «Электроаппарате». Ни забот, ни хлопот. Зарплата нормальная. Танька моя, правда, промышляет вязаными кофточками. Наворует шерсти в Доме быта на Северном и там же свяжет. А потом продает. Иной раз подключаюсь и я. Но это когда в охотку. Ты меня, барсука, знаешь.
— А Пашка? — спросил я о неродном его сыне, вспомнив, что тот год как вернулся из армии.
— Пашка по шабашкам, — засмеялся друг. — С бригадой строителей коровники по колхозам воздвигает. Ты за него не беспокойся, этот рыжий черт хоть кого обкачает.
— Не женился?
— Не-а, и не думает… Здоровый вымахал, не узнаешь. Когда ты у нас последний раз был? Год назад почти?
— Да-а, время летит.
— Ну. Танька о тебе вспоминает. Меня все подначивает, мол, вот писатель молодец, и книжки успевает писать, и деньгу большую заколачивать. А ты, мол, недотёпа.
— Слушай, давай махнем к вам? — завелся я. — Шампанского возьмем, шоколада, цветов. Сто лет не виделись.
— А чего, давай, — согласился Виктор. — Она обрадуется.
— Только я сразу захвачу с собой весы, золото и прочее. Завтра как раз в вашем районе нужно быть. Пересплю у вас и погоню. Есть богатенький клиент.
Насчет того, что Танька обрадуется, я не сомневался. Выпить за чужой счет толстая жена друга была не дура. Отсчитав сто тысяч рублей, и сунув мешочек с золотом во внутренний карман недавно приобретенной кожаной куртки, я натянул меховую шапку, и мы вышли за дверь. Такси мы поймали быстро. Отоварились на маленьком базарчике Северного жилого массива тоже. Кажется, я накупил даже лишнего, потому что подарки мы несли вдвоем, в том числе и пару бутылок русской водки в придачу к французскому шампанскому. На ногах я стоял более–менее твердо, голова тоже еще что–то соображала. Даже помню радостные восклицания необъятной Татьяны, открывшей мне дверь. Но после первого стакана перед глазами поплыло. Танька вместо водки почему–то налила домашней самогонки, постоянно привозимой ею от родителей, живущих в Маныче. Мол, свою надо допить, а потом за гостевую приниматься. Сын ее, рыжий растрепанный Пашка, мотался туда–сюда с будто приклеенной слащавой улыбкой. Наконец он утащил неродного отца в зал, и они принялись громко о чем–то спорить. Татьяна услужливо подоткнула наполненный мутной жидкостью второй стакан, ни на секунду не прерывая потока льстивых слов. Но мне было уже достаточно. Мозг еще как–то контролировал происходящее, а вот тело служить отказывалось напрочь. Свалившись на пол, я с трудом дополз до ведущего в зал коридорчика, приткнулся носом к плинтусу, мечтая лишь об одном — отключиться полностью до утра. Так было противно, невыносимо тяжко, что я тысячу раз успел проклясть предложенную самим же поездку к другу. Ломало, перекашивало, хотелось выхлестнуть содержимое желудка. Горячими волнами рвота подступала к горлу и … откатывалась. И зачем надо было глушить проклятую самогонку. Года три назад я приходил к другу с одной из своих женщин. Мигом опорожнив принесенное с собой, мы взялись за Татьянину самогонку. Тогда тоже трясло как в лихорадке, а потом наступил необъяснимый страх. Я с трудом добрался до собственного дома, наказав себе никогда больше не посещать эту квартиру, потому что бывшая со мной женщина огорошила странным признанием:
— Она тебе жутко завидует.
— Кто?
— Жена твоего друга, прямо из кожи готова вылезти. Ты как–то рассказывал о своей семье. Думаю, в вашем разводе она сыграла не последнюю роль. У тебя было все: квартира, обстановка, деньги, чем ты постоянно хвастался. Этого делать не стоило. Они страшно завистливые люди. Советую держаться подальше, потому что никакие они тебе не друзья.
Тогда я обиделся, прогнал женщину. Но визиты прекратил, продолжая принимать Виктора только у себя дома, чтобы выслушать очередные жалобы на неустроенность. Старые гвозди выдернуть из дерева жизни труднее. Хотя давно чувствовал на подсознательном уровне, что все так и есть на самом деле, как с единственного взгляда со стороны сумела разглядеть знакомая.
Шум голосов в зале возрастал. Виктор вроде бы как отбивался от наседающих на него Татьяны с сыном. Я вдруг ощутил неладное, подумал о том, что заряжен чужими ценностями под завязку. Не знаю, почему эти мысли пришли в оглушенную алкоголем голову именно в квартире друга. Казалось бы, надежнее места не сыскать. Неимоверным усилием воли собрал волю в кулак, поднялся, сунул ноги в туфли, направился к входной двери. Выскочившая из комнаты Татьяна попыталась удержать, но я продолжал упрямо рваться на улицу. Недоверие к людям, неожиданно ставшим чужими, придавало силы. И Танька уступила, отошла в сторону. Спустившись на лифте, я вышел из подъезда. Был глубокий вечер, где–то около полуночи. Рыхлый днем снег под ногами затвердел, морозец усилился. На воздухе стало немного легче. Сориентировавшись, я твердыми шагами пошел по направлению к трамвайной остановке. Уверенность в том, что доберусь до собственного дома, укреплялась с каждым шагом. Вот и угол длинного здания, за которым прямая дорога к проспекту Королева. Вокруг тихо и пустынно. Неожиданно сзади раздались голоса. Обернувшись, я увидел раздетых, спешащих ко мне Виктора и Пашку.
— Отдавай золото, — без предисловий потребовал незаконный сынок друга. Я видел, как опасливо переминается он с ноги на ногу, как неуверенно прячется за его спиной Виктор, оглядываясь по сторонам.
— Какое золото? — опешил я.
— Которое у тебя в кармане куртки.
