Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 11 2004)
— Богородица Преславная, подай милости Твоея на грядущий день, матушка!
Кланялась до земли, разгибала спину медленно и снова шептала все горячей и умиленнее:
— Радости источник, красавица пречистая, яблоня во цвету!
Она почти каждое утро находила новые слова хвалы, и это всегда заставляло меня вслушиваться в молитву ее с напряженным вниманием.
— Сердечушко мое чистое, небесное! Защита моя и покров, солнышко золотое, Мати Господня, охрани от наваждения злого, не дай обидеть никого, и меня бы не обижали зря!”
Дедушка злится, слыша все это:
“— Сколько я тебя, дубовая голова, учил, как надобно молиться, а ты все свое бормочешь, еретица! Как только терпит тебя Господь! <...> Чуваша проклятая! Эх вы-и...”
Вот и еще одно возможное объяснение странной “религии” бабушки. “Чуваша”! Языческая кровь бродит в ней и в детях, взрывая изнутри когда-то насильно привитое ее народу христианство. Культ Богородицы ближе ей, чем иудео-христианский Бог, которому молится дед Василий. Да она просто не понимает Бога как первооснову и первопричину мироздания. Кто Его-то родил?
Понятное дело — Богородица!
И хотя Алеша, уже обученный дедом церковной грамоте, объясняет ей, что это не так, бабушка все равно сомневается. Она язычница чистой воды, воспринявшая от христианства идею милосердия, но так и не став церковной христианкой в строгом смысле. И это нравится Алексею. Не столько идея милосердия, сколько подмена Бога — Богородицей, Матерью мира, а значит, и его Матерью! Вот зачем он целовал Богородицу в губы.
Но это, в конце концов, означало страшное. Предавая Бабушку, “теплого” бога, “убивая” этого бога в себе, он “убивал” в себе Мать и такой ценой становился самостоятельным человеком. О да, конечно, эти дорогие “могилы” оставались в его душе! Они продолжали питать его творчество, притом лучшие его стороны. Но “отсохшие”, по его выражению, части сердца были уже невосстановимы. Отправляясь в Казань, будущий Горький заключал договор с новым богом, упрямым и любопытным. Да, этот новый бог был ближе к “Богу дедушки”, как Его понимал Алексей. Но и ближе к тому, о чем писал Мережковский, глубоко понявший религиозный дуализм Горького, но не знавший его реальных истоков.
А истоки? Вот они: “...отца опустили в яму, откуда испуганно выскочило много лягушек. Это меня испугало, и я заплакал. Подошла мать, у нее было строгое, сердитое лицо, от этого я заплакал сильнее. Бабушка дала мне крендель, а мать махнула рукой и, ничего не сказав, ушла. Все об отце (курсив мой. — П. Б. ). Мало. Я бы, наверное, больше оставил моим детям и, уж во всяком случае, не забыл извиниться перед ними в том, что они обязаны существовать по моей вине (наполовину по крайней мере). Это обязанность каждого порядочного отца, прямая обязанность...” (“Изложение фактов и дум...”).
Став невольным отцеубийцей, маленький Алеша лишился не только отца, но и матери. “Я лежал в саду в своей яме (опять яма! — П. Б. ), а она гуляла по дорожке невдалеке от меня с своей подругой, женой одного офицера.
— Мой грех перед Богом, — говорила она, — но Алексея я не могу любить. Разве не от него заразился холерой Максим <...> и не он связал меня теперь по рукам и по ногам? Не будь его — я бы жила! А с такой колодкой на шее недалеко упрыгаешь!..”
“Медаль на шее”, “колодка на шее”. “Женщинам, имеющим намерение наслаждаться жизнью, — жестоко замечает Горький о своей матери, — ничем не связывая себя, следует травить своих детей еще во чреве, в первые моменты их существования, а то даже для женщин нечестно, сорвав с жизни цветы удовольствия, — отплатить ей за это [одним или двумя существами, подобными мне]...” (“Изложение…”).
Сколько “могил” было в сердце этого юноши, когда Алексей отправлялся на пароходе в Казань, оставляя в Нижнем погибать прбоклятый каширинский род и так и не найдя живого человека, который на полных правах поселился бы в его душе, где не нашлось места ни Богу, ни отцу и ни матери? Единственный человек, кто мог бы претендовать на это вакантное место, была Бабушка, Акулина Ивановна. Зимой 1887 года она упала и разбилась на церковной паперти и вскоре скончалась от “антонова огня”. На ее могиле рыдал дедушка. Алексей Пешков узнал об этом спустя семь недель после похорон.
1 Существует разногласие: как произносить фамилию Пешков? С ударением на первом или на втором слоге? Чаще произносят с ударением на первом: Пбешков. Но в повестях “Детство” и “В людях” Горький в фамилии Пешков неоднократно ставит ударение на последнем слоге, тем самым указывая, что его и его отца следует именовать Пешкбовыми. В этом есть и определенный символический смысл. Отец и сын в молодости были бродягами.
2 Очевидно, “фельетонами” Сологуб иронически называет части повести, которая печаталась порциями в газете “Русское слово” с конца августа 1913 года по конец января 1914-го.
3 Мережковский имеет в виду статью Горького “Две души”, опубликованную в журнале “Летопись”.
4 Начало “Летописи жизни и творчества...”, где идет речь о детстве и отрочестве Горького, можно отнести к научной биографии лишь с очень большой натяжкой, ибо многие данные там даются со ссылкой на автобиографическую трилогию Горького, то есть на художественные тексты.
5 Мать В. С. Сергеева приходилась сестрой бабушке А. Пешкова.
6 Сравнительный анализ образа “Детства” и реальной бабушки Акулины см. в интересной книге Л. Спиридоновой “М. Горький: новый взгляд” (М., ИМЛИ РАН, 2004).
Розовое и голубое
Столяров Андрей Михайлович — писатель, публицист. Родился в 1950 году в Ленинграде. Окончил биологический факультет ЛГУ. Печатается с 1984 года. Автор одиннадцати книг. Лауреат нескольких литературных премий. В «Новом мире» публикуется впервые.
Сейчас, видимо, ни у кого уже не вызывает сомнений, что началась какая-то глубинная перестройка основ современной цивилизации, происходят фундаментальные сдвиги в структурах, образующих базис нынешнего мироустройства — форматы мировоззренческих и социальных систем принципиально меняются.
Обычно это связывают с переходом к когнитивной (постиндустриальной) фазе развития: явлениями глобализации, унификации мира, исчезновением национальных государств, распадом парадигмальной реальности, плавлением идентичностей и так далее и тому подобное.
Все это, разумеется, правильно. Однако если суммировать аналитику последнего времени, то можно легко убедиться, что фиксируются в основном процессы деструкции, фиксируется то, что уходит: постмодернизм, постиндустриализм, постматричная реальность, постгуманизм, постхристианство.
Между тем, как нам кажется, гораздо важнее процессы не «пост», а «прото» — важнее та принципиальная новизна, которая только еще зарождается и которая будет определять собой новую мировую реальность.
Попробуем эту цивилизационную новизну обозначить.
Здесь сразу же можно отметить важное обстоятельство. До сих пор все переходы между различными фазами глобальной цивилизации — переход от архаической фазы к фазе традиционной, переход от античности к Средним векам, переход от Средневековья к Новому времени — хоть и представляли собой системную катастрофу, то есть приводили к тотальной смене экономических, социальных, культурных и религиозных структур1, однако не затрагивали организующей основы цивилизации — биологической сущности человека. Цивилизация в любом случае оставалась антропоморфной — с гуманизированными форматами всех ее несущих характеристик.
Механика этой антропоморфности достаточно очевидна. Техносфера, то есть совокупность всех технических признаков цивилизации, обладает собственным потенциалом развития. Любая техническая инновация, от спичек до космических кораблей, конечно, осуществляется человеком, но ни в коем случае не произвольно, а лишь по логике существующего в данное время технологического горизонта. Нельзя построить двигатель внутреннего сгорания, пока не будет открыта плавка металлов, возгонка нефти с выделением из нее фракций бензина, пока не будет изобретена система механических передач, пока не станут известны принципы промышленного конструирования. Инновационный процесс вырастает из этой логики и в момент своего проявления подчиняется только ей. Автор изобретения не может выйти за обозначенные пределы. А потому каждая крупная техническая инновация первоначально неудобна для человека. Она более сформатирована «для себя», нежели для него. Вспомним хотя бы первые велосипеды, автомобили, телевизоры, самолеты — крайне громоздкие и ненадежные в эксплуатации. Управление ими было сродни искусству.
