Уилл Фергюсон - Счастье™
– Нет, – сказала Мэй. – Я не согласна. Мир должен быть не таким.
– А вот хрен! – вскричал Эдвин. – Миру-то все равно. От реальности никуда не денешься. Нельзя просто закрыть глаза и поверить, что нет ни старости, ни смерти, ни разочарований. Есть, Мэй. Хотим мы того или нет. Жизнь – это череда проблем, но она дается один раз. Мы не можем себе позволить ее проспать, потому что второй попытки не будет. Dum vivimus, vivimus! Будем жить, пока живется.
Но Мэй была из тех немногих людей, кто способен ответить Эдвину ударом на удар, словом на слово, термином на термин, и его латынь она парировала своей «непереводимостью».
– Kekau, – ответила она. – Индонезийское слово. Значит «пробудиться от кошмара». Но сейчас происходит нечто совершенно другое. Мы пробуждаемся не от кошмара, а к мечте. Мир наконец-то просыпается. Становится сказкой. Доброй-доброй сказкой. Воздушной и сладкой, словно… – Она запнулась.
– Словно сахарная вата, – подхватил Эдвин. – Приторной и иллюзорной. Мир воздушного сахара. Вот до чего хотят нас довести.
– Не довести. Пробудить.
Эдвин один за другим кинул на кровать еще несколько журналов.
– Смотри, я нарыл старые журналы со сплетнями о знаменитостях. Помнишь, что такое сплетни? Эти журналы битком набиты скандалами и душещипательными историями. Можно ощутить и жалость, и негодование к совершенно незнакомым людям! – Он поднял над кроватью потрепанный чемодан. Внутри звякнуло стекло. – Виски. Джин. Гашиш. Сигареты. Даже… – и он жестом фокусника извлек металлическую палочку, – …помада.
Но Эдвин все меньше походил на волшебника и все больше на коммивояжера, исчерпавшего запас трюков. Автоматически схватил с телевизора листок.
– Ха-ха! – провозгласил он, к этому времени его «ха-ха» стали заметно натянутыми. – Что у нас тут? Порнуха! Тринадцатый канал, домашнее видео. Теперь можно пожить чужой интимной жизнью. Заплатить и поглазеть, как в течение десяти минут незнакомые люди веселятся так, как нам не светит за всю жизнь! – И он включил платный канал. Появилась дрожащая картинка нездорового зеленого оттенка. – Порнуха, Мэй! Люди используют друг друга. Вот смысл жизни.
Сияющая девушка и кудрявый мужчина, оба в белых купальных халатах, лучезарно улыбались в камеру.
– Вот, смотри, – обрадовался Эдвин. – С минуты на минуту начнется акробатический, абсолютно немотивированный секс.
Раздался голос диктора:
– Следующий сюжет: бывшие порнозвезды делятся своими сокровенными чувствами.
– Что? – Эдвин едва не поперхнулся. – Бывшие порнозвезды? Бывшие?
Девушка отбросила назад длинные светлые волосы, которые из-за плохого изображения казались болотно-зелеными:
– Я прочла книжку Тупака во время съемок моего последнего фильма, сиквела «Соси рядового Райана», и подумала: «Вот это да! А он соображает…»
– Нет! – завопил Эдвин. – Хватит болтать. Раздевайся!
Но ей, безмятежно улыбаясь, уже вторил молодой человек:
– Последний раз я снимался в «Не себя я чувствую сегодня», и хотя этот фильм обладает несомненными художественными достоинствами, я чувствовал…
– Чувствовал? – вскрикнул Эдвин. – Не чувствуй. Не думай. Делай. Давай же! – Он уже бурно жестикулировал. – Вы оба позорите человеческую сексуальность! Постыдились бы людям на глаза показываться!
Медитативное блаженство Мэй было разрушено окончательно. Она поднялась, поправила простую голубенькую юбку (эту юбку в стиле «как попало» она достала из шкафа утром).
– Все, Эдвин, я пошла. Я дала тебе последнюю возможность, и напрасно. Тебе нечего мне предложить, лишь старые журналы и затхлый сигаретный дым. Все это… – она обвела взглядом комнату, – прошлогодний снег. Я выросла из этого. Я изменилась, Эдвин. Мир изменился. Брезжит новый день.
– Новый день? И что это будет за мир? Ни души. Ни смеха. Настоящего смеха. До колик в животе и до темноты перед глазами. На небесах и в раю, Мэй, не смеются. Нас ждет мир, который позабыл, сколько печали в настоящем смехе. Слезы и смех – две стороны одной медали. Их не разделишь. Nemo saltat sobrius! «Здравомыслящие не танцуют». Так в восемнадцатом веке сказал Джеймс Босуэлл, но эти слова актуальны и сейчас. Нам нужны пороки. Нам нужна пушистая сахарная вата, ведь жизнь печальна, коротка и мимолетна. Почему мы так любим играть в кого-то? Почему нас пленяет всякая ерунда? Да потому что эти мелочи просто необходимы. Не абсолютное блаженство придает жизни смысл, а все эти дурацкие мелочи.
Но Мэй его больше не слушала, Эдвин с таким же успехом мог говорить со своей тенью. (Что, в общем-то, он и делал.)
– Мэй, я не знаю, в чем смысл жизни, но точно знаю, что самые важные слова человеческого языка – это «Вот если бы…» и «Может, когда-нибудь…» Наши ошибки и несбывшиеся мечты. То, о чем жалеем, и то, чего жаждем. Вот что делает нас такими, какие мы есть.
Он ждал ответа. Проблеска надежды. Но напрасно.
– Эдвин, мне жаль тебя.
Она сняла дверную цепочку и вышла – навстречу солнечному свету и блаженству.
Подавленный и побежденный, Эдвин улегся на усыпанную пороками кровать. Если бы он только догадался ее догнать, развернуть к себе и поцеловать… Она ждала этого. Ждала и не оттолкнула бы. Ни сейчас, ни вообще. Скорее всего, ответила бы страстным и отчаянным поцелуем, как утопающий ловит ртом воздух. Но мы об этом никогда не узнаем.
Это лишь догадка, поскольку Эдвин позволил ей уйти. Позволил вызвать такси, позволил одной ждать на обочине, закрыв глаза, под теплым осенним солнцем. Ждать чего-то – или кого-то.
Глава сорок первая
На экране телевизора в мотеле «Синяя птица» появилось знакомое лицо. Лицо из прошлого, и Эдвин застыл от удивления. Благодаря спутнику на «Канале Тупака Суаре: Сплошное Счастье™ Круглые Сутки» (раньше он назывался «Сеть Жаркого Секса: Сплошной Трах Круглые Сутки!») возникла физиономия Рори-уборщика (он же Рори – финансовый гений). Приятный ведущий с пустым счастливым взглядом и вялой, почти апатичной улыбкой сказал:
– Итак, мистер Уиллхакер… или, если позволите, Рори…
От его почтительности Эдвина затошнило.
– Мошенник! – крикнул он телевизору. – Мошенник!
Рори рассуждал о нынешних проблемах в сфере экономики, которые назвал «перестройкой», а не «катастрофой».
– В каждом кризисе содержатся зачатки новых возможностей, – безмятежно вещал он. – Мы стали свидетелями поворотного момента мировой истории, превосходящего по значению даже промышленную революцию. Из этого грандиозного переворота, этого великого перелома расцветет новый экономический порядок, словно цветы после ливня.
– Словно грибы, – завопил Эдвин. – Ядовитые грибы из вонючего дерьма!
– Минуточку, – прищелкнул языком ведущий. – Безработица растет, федеральные запасы сведены к нулю, а некогда великие отрасли…
– Подождите, – Рори поднял палец. – Я против слова «великий». Почившие отрасли должны были умереть. Ведь деньги существуют не сами по себе. (Эдвин моментально распознал афоризм из книги Тупака.) Они неотделимы от сферы морали, честные они или нет. Работорговля была преуспевающей развитой отраслью. Но разве стоит оплакивать ее исчезновение? С экономической точки зрения, она – из разряда «великих». Порочные индустрии – будь то производство табака, алкоголя или модной одежды – ушли в прошлое. На смену приходит новая реальность, в ее основе любовь, а не алчность и соблазн. Теперь счастье должно стать источником богатства, а не наоборот. Это всегда было роковой ошибкой – раньше мы думали, что с помощью денег можно обрести счастье, на самом деле все наоборот. Мы копили все больше и больше вещей, все больше материальных благ и думали, что так в нашей жизни появится смысл. Это всегда было нашим основным заблуждением.
– Вы говорите о конце эпохи соблазна. Имеется в виду соблазн в библейском смысле? Может, мы забываем уроки Эдема? Возвращаемся в океаническое состояние, состояние слепой веры, предшествовавшее первородному греху? (Ведущий, бывший католический священник, в поисках блаженства устремился на телевидение.)
– Греху? – переспросил Рори. – Что для вас грех? Для меня это лишь симптом душевного неблагополучия. Последствия греха могут быть ужасны, но сам по себе грех – плод непонимания. Если мы знаем, что такое добро, и правильно его понимаем, мы сделаем все правильно. Правильно с моральной точки зрения. В этом смысле соблазн – будь то экономика или личная жизнь – всегда вызов. Вот вам пример. Когда я работал инженером-смотрителем в высоченной башне, где располагались тысячи офисов, мне представилась роковая возможность раздавить человека, которого я, мягко говоря, недолюбливал.
– Вы употребляете глагол «раздавить» в переносном смысле?
– Нет, что вы. Я хотел раздавить его физически. Он залез в пресс для мусора, что, как вы понимаете, не соответствует правилам безопасности. Стоило мне нажать на кнопку, и все…
