Белва Плейн - Бессмертник
Он помолчал.
— Джозеф? — окликнула она. — Пожалуйста, не сердись. Я… я просто не выдержу.
— Я что же, так страшен в гневе?
— Да. Иногда.
— Я не буду сердиться. Анна, любимая моя, позабудь об этом. Позабудь злосчастный портрет. Не стоит он стольких слов. Давай спать. — Он притянул ее к себе и, умиротворенно вздохнув, положил голову ей на плечо.
Снова вздохнул.
— Ах, как же славно, как покойно. У меня всегда есть приют, есть куда спрятаться от любых, самых страшных холодов и бурь. В эти ночные часы я могу позабыть о долгах, делах, арендной плате. Здесь я могу думать о главном. А главное — мы с тобой, ты и я. В том-то вся и суть, Анна, начало начал. Ты, я и чудесные мальчик и девочка, плоть от плоти нашей.
Она с трудом сглотнула. В горле стоял ком, ком боли и жалости.
— Вы — моя семья, моя жизнь. И я должен бороться за ваше счастье… Вот, уповаю на этого нового Рузвельта, может, с ним дела пойдут лучше, — пробормотал Джозеф уже сквозь сон.
Анна повернулась на спину. Какое доверие, какая безграничная преданность и вера! Это его доспехи, его броня, хотя сам он об этом и не подозревает. И разве поднимется рука на покой этого человека? В памяти всплыла строка из каких-то стихов; кажется, Мори учил их по-латыни. Что-то вроде: «Его хранит добродетель». Из уголков глаз по вискам стекли слезинки. Я одна, совершенно одна. Кто, кроме меня, знает, что я думаю, чувствую, о чем болит мое сердце? Кто знает, в чем я запуталась, чего страшусь, отчего не могу спать? Впереди будущее, точно огромный черный провал, и, лишь шагнув, я выясню, что меня ожидает.
Она замерла. Страх холодит тело. Подвинулась к Джозефу — такому надежному, теплому. И вдруг вспомнила, как Пол сказал: «Я хочу просыпаться, чтобы ты была рядом». Жаркая волна желания захлестнула, победила озноб, она вздрогнула, и тут же ее объяли стыд и страх. И она так же внезапно успокоилась.
На стене мерцали стрелки часов. Анна лежала с широко открытыми глазами и следила, как они отмеряют свои ночные круги.
Звонок раздался ровно в десять. Всего один — Анна ждала у телефона и не дала ему прозвонить дважды.
— Пол, я не спала всю ночь.
— Я тоже. Ты решила когда и где?
— Пол, я не могу увидеться с тобой сейчас.
— Этого я и боялся.
— Это я боюсь. Я виновата и смертельно боюсь. У меня нет сил, я не смогу побороть этот страх. Пожалуйста, пойми. И не сердись.
— Я вообще не способен на тебя сердиться. Но я безмерно огорчен.
— Пол, это так тяжело! Очень, очень тяжело!
— Ты уверена, что не нагнетаешь? Не делаешь все тяжелее во сто крат?
— Не думаю. Я же пыталась объяснить тебе вчера…
— Да, пыталась. И я понял. Но я не дам тебе обрубить связующую нас нить, Анна. Никогда.
— Я и не прошу тебя об этом. Если я буду знать, где ты, я время от времени могу посылать тебе открытки, невинные слова, которые ничего не скажут чужому глазу. Но ты будешь знать, что у нас с Айрис все в порядке.
— Погоди. Ты ведь сказала: сейчас? Не могу увидеться сейчас? Я не ослышался?
— Да, все верно.
— Тогда я буду ждать. Терпеливо ждать. И тоже буду посылать тебе открытки, чтобы ты знала, где я. У тебя есть подруги, которые любят путешествовать?
— Есть. Ты можешь выбрать любое имя.
— Договорились.
— Пол, а теперь повесь, пожалуйста, трубку.
— Еще чуть-чуть. Ты запомни одно: как только передумаешь — про встречу, про возможность быть вместе — или если я просто тебе понадоблюсь, напиши, я тут же приеду. Я уверен, что ты передумаешь.
— Пол, я вешаю трубку, — тихонько предупредила она.
— Хорошо, вешай. Только не прощайся.
Книга вторая
ПЕРЕМЕНЧИВЫЕ ВЕТРА
Перемены в жизни семьи коснулись всех, кроме Мори. Он остался в прежней школе, поскольку оттуда было легче попасть в Йель. Ну и вообще — для мальчика хорошее образование куда важнее, чем для девочки. Джозеф, разумеется, знал, что в Городском колледже учат ничуть не хуже, его окончили многие известные люди, цвет нации. Но в семье всегда считалось, что Мори одна дорога — в Йель. Почему и как возникла столь непоколебимая уверенность, Джозеф уже не помнил, но сомнению ее не подвергал, словно дал сыну обещание и теперь не мог его нарушить, не умалив себя в глазах близких. Они бы его, конечно, не упрекнули, но невысказанный упрек еще горше.
Наконец из Йеля пришло подтверждение — Морис принят, и Фридманы устроили семейное торжество. Пригласили только Малоунов. Во-первых, они знали этого мальчика «еще до рождения». Во-вторых, Джозеф припас для них важную новость.
Последней за стол села Анна, сняв фартук и повесив его на ручку двери. Ничто в их скромном быту не напоминало о прежней роскоши. Комнату украшали одни лишь серебряные подсвечники да букетик нарциссов, купленный на рынке по сходной цене. Зато стол был уставлен любимыми кушаньями: тут и фаршированная рыба в красном от луковой кожуры, подрагивающем желе; тушеное мясо с темной подливой; хрустящие картофельные оладьи; запеченная сладкая морковь с черносливом; пышные горячие булочки; фруктовый салат и яблочный штрудель — благоухающий корицей, усыпанный орехами, с пропеченной до сухой ломкости корочкой.
Наевшись, Джозеф откинулся на стуле и удовлетворенно вздохнул. Вокруг него близкие, любимые люди, все они вместе, все сыты. По нынешним временам не так уж мало.
Молодежь выбралась из-за стола, старшие остались, и тут Джозеф произнес:
— Я должен вам кое-что сообщить. На прошлой неделе я встречался с президентом банка. Я ведь все ломаю голову, пытаюсь придумать для нас подходящее дело. Сколько можно ждать у моря погоды? Мечтать, чтоб удача — как там поется? — «позвала за поворот». Я пришел к нему и сказал: «Послушайте, господин Фербанкс, вы нам кое-что задолжали. Я не имею в виду деньги, хотя мы получили по пятьдесят центов вместо вложенного доллара. Ну да ладно, я не жалуюсь, такая теперь жизнь. Но вы должны дать нам шанс заработать. Мы намерены заняться эксплуатацией зданий…»
— Кто это «мы»? — перебил Малоун.
— Погоди, дай закончить. — Джозеф предупреждающе поднял руку. — Я ему сказал: «Доверьте нам ваши дома. Мы с партнером сумеем о них позаботиться. Видит Бог, мы их достаточно понастроили, знаем нутро любого здания до винтика и кирпичика». И он сказал, что подумает!
— Он не отдаст нам дома, — угрюмо отозвался Малоун. — У банка есть свои эксплуатационщики, они работают вместе много лет. С какой стати им вдруг менять коней?
Джозеф улыбнулся:
— С какой стати, не знаю, но они это сделали. Он звонил сегодня днем. Нас ждут в понедельник.
Малоун раскрыл рот. И позабыл его закрыть. Наконец он сглотнул и завопил:
— Черт меня побери! Вот это человек! Вот это голова! Если это не гений, то кто, по-вашему, гений? И самый лучший на свете друг! Другого такого не было и не будет! Давайте выпьем за него, а уж потом за нашу удачу! — Малоун встал и поднял пустой бокал.
Анна предостерегающе сдвинула брови: Малоуну на сегодня достаточно. Но Джозеф сделал вид, что не заметил сигнала, и поставил перед другом бутылку. Хочется человеку выпить — пускай. Не такой нынче день, чтобы его останавливать. Ведь он улыбается, смеется, а они уже несколько лет не слышали его смеха!
— Послушайте, — сказал Малоун, — я хочу рассказать, как мы съездили за границу. Тот самый единственный и незабываемый раз, будь проклят тот день, когда я надумал ехать! Поскольку окажись я тогда в Нью-Йорке… а, черт, это уже другая история. Так вот. Приехали мы к родственникам в Вексфорд, этакий захолустный, провинциальный городишко. Туалет в гостинице на другом конце коридора. А холод! Не помню, чтобы я где еще так промерз. Ну, говорю я своему двоюродному братцу — он маленький такой, крепкий старичок, по дому ходит в шерстяной шапке, — я ему говорю: «Фиц, мы с женой хотим пригласить сегодня всю семью. Я закажу шикарный ужин, а ты обойди всех, позови, ладно?» Ну, он пообещал. Мы с Мери назаказывали отбивных, пирогов, того-сего и выпивки сколько душе угодно. Вернулись приодеться, спускаемся, а родственнички уж тут как тут. Сколько бы вы думали? Хотите верьте, хотите нет, но клянусь: их было пятьдесят четыре! Пятьдесят четыре рта! К счастью, у меня были при себе туристские чеки, потому что ели они словно их сто пятьдесят четыре.
Он уселся и громко расхохотался. Потом лицо его вдруг стало серьезно, и на глазах показались настоящие, отнюдь не от смеха, слезы. Он вытер их ладонью.
— Какой же я был дурак! Какой дурак! Забраться так высоко и — ухнуть в такую пропасть!
— Да ладно тебе, — сказал Джозеф. — Дело случая. Если б, к примеру, ты продал свои акции за месяц до краха, был бы сегодня миллионером.
— Это точно. А будь у моей тетки яйца, она доводилась бы мне дядькой.
— Малоун! — в ужасе воскликнула его жена.
