Татьяна Огородникова - Очаг вины, или Любовь, диагноз и ошибка одного нейрофизиолога
Через неделю после резкого вмешательства Милы Маша легла в диагностический центр, чтобы привести себя в порядок. Она решила начать новую жизнь.
Прошло довольно много времени, прежде чем депрессия осторожно начала отступать: Мария потихоньку стала мечтать о будущем. «У меня все еще впереди. Милка права – жизнь в тридцать лет не заканчивается. У меня наверняка будет семья, и много-много детей. Я рожу столько, сколько пошлет Бог, я буду самой лучшей матерью в мире и очень хорошей женой. Маша стала с увлечением читать кулинарные книги, пытаясь запомнить наизусть рецепты бухарского плова, борща с пампушками, пельменей с телятиной, теста для домашней лапши... Мария почти воспряла. Пребывание в клинике пошло ей на пользу. Если бы не анализ... Если бы не этот чертов анализ, который ее заставили пересдавать три раза. Когда былая прыть и напористость почти вернулись к Маше, она стала требовательной и бескомпромиссной:
– Что за черт, вы можете мне сказать, почему с первого раза нельзя сделать правильный анализ? Я что, не так лежу, или стою, или я тухлятиной питаюсь? Что не так?
– Не кричите на меня, – тихо отозвалась лаборантка. – Я не имею права говорить, что у вас так или не так – я не ваш лечащий врач. Но если вы не прекратите кричать, я скажу.
Маше почему-то стало страшно, она вмиг собралась и тихим голосом, почти шепотом, сказала:
– Я не буду, простите. Но очень прошу, скажите, почему меня не отпускают!
– У вас рак, – ровным голосом ответила лаборантка и вышла.
Маша осела на пол и потеряла сознание. Очнулась уже на кровати, вокруг нее хлопотал дежурный врач.
– Ну что, получше? – обрадовался он, увидев, как пациентка приоткрыла глаза.
Она застонала и вдруг вскрикнула, вспомнив события, предшествовавшие обмороку:
– Доктор, скажите честно, это правда, что у меня... – Она снова разразилась рыданиями.
Доктор, дежуривший уже вторые сутки, не мог понять, что случилось с пациенткой, которая раньше отличалась достаточно спокойным и выдержанным, скорее близким к депрессивному, поведением.
– У нас в принципе не принято скрывать от пациентов их диагнозы. Но только после того, как мы получаем стопроцентный результат. Понимаете? – доктор пытался отвлечь пациентку скороговоркой: – Я сейчас посмотрю, что у вас там после последнего обследования. Но не стоит так волноваться, мы же в двадцать первом веке, медицина – на грани фантастических открытий, сегодня мы действительно можем творить...
– Бросьте меня успокаивать, – перебила больная. – Я хочу знать. Мне нужно знать!
Доктор стушевался под взглядом молодой женщины. Кто-то сейчас узнал бы Мисс Почин из далекого прошлого.
– Хорошо, хорошо, не нервничайте, я сейчас все уточню.
Вернувшись в палату с историей болезни, доктор застал молодую женщину сидящей на кровати с очень прямой спиной и качающейся взад-вперед, как китайский болванчик.
– Что, нашли? – спросила она, даже не повернувшись в сторону вошедшего.
– Да, вот! Давайте вместе смотреть.
Он полистал страницы.
– Действительно, у вас неприятные подозрения на опухоль, но я уже говорил – мы в двадцать первом веке! Сейчас можно творить чудеса – медицина и творит.
– Замолчите, доктор. Скажите только одно – я смогу иметь детей?
Она по-прежему не смотрела на него.
Тот тихо выдохнул:
– Не знаю... Точнее – вряд ли. – Врач почему-то не мог соврать этой нервной особе.
– Спасибо, доктор.
На следующее утро Маша сбежала, точнее, спокойно уехала из диагностического центра. Все, что ей нужно было установить, она для себя узнала.
Начало конца
Мозг легко берет на вооружение стереотипы, базируется на них для обеспечения следующего уровня деятельности и в то же время, пока может, пока есть богатство, борется с монотонностью.
Н.П. БехтереваНа этом повествование Маши прервалось. Генрих ни разу не прервал свою пациентку. Арина, подслушивая у косяка, забыла, что является нелегальным слушателем, посему откровенно сморкалась в платок и вытирала слезы. Ей было жалко девку, обреченную на смерть. Арина свято верила в теорию баланса мировой энергии, которую яростно пропагандировал Генрих. – Кто там? – раздался голос ученого, явно недовольного посторонними звуками в лаборатории. – Простите, я вам хотела предложить чая или кофе. – Арина знала, что ее ложь абсолютно прозрачна. Генрих не допускал присутствия воды или еды в рабочих помещениях. Однако ученый не обратил внимания на пояснения. – Очень хорошо, что вы здесь, Арина. Я как раз закончил беседу с пациенткой, и, боюсь, мне все ясно. Что-то мне захотелось передохнуть, закройте все пораньше. Я уйду из лаборатории через пятнадцать – двадцать минут.
Арина чуть не потеряла дар речи. Такого еще не бывало! Чтобы Генрих сам добровольно покинул лабораторию раньше времени или попросил кого-то закрыть помещение без своего присутствия!!!
Загадка разрешилась быстро – Генрих уходил с Машей. Буквально уходил вместе с Машей: подавал ей пальто, открывал дверь и вообще вел себя так, как будто они знакомы сто лет. Нет, точнее, он вел себя так, как будто наконец-то нашел свою мечту, или потерянного ребенка, или счастье.
У него давно не было таких умиротворенных и счастливых глаз. Арина поняла: произошло то, чего она боялась: глупый мальчишка Генрих решил, что влюбился. Этого не случалось со времен Эльфиры. Ну почему, почему бедного гения тянет на таких поганых, испорченных женщин? Так думала простодушная Арина, не подозревая, какие муки испытал Генрих, переживая их вместе с Машей Почин во время ее рассказа. Он буквально прожил ее жизнь, ненавидя пузатого Заблудного Мишу, выходя на захолустный подиум в поисках счастья, раздеваясь в тесных, пропахших потом закутках ночных клубов и гримерок...
После странного ухода хозяина лаборатории мозга ее обитатели неуклюже засуетились, словно предчувствуя приближение необъяснимых и страшных в своей непредсказуемости перемен. Лаборантки, то и дело натыкаясь друг на друга, пытались привести помещение в обыкновенный стерильный и причесанный вид; Максим не очень удачно притворялся, что наводит порядок в «машинном отделении»; Арина, тупо уставившись в одну точку, демонстрировала редкое безразличие к действиям подчиненных, более того, она внезапно подозрительно привычным движением запустила руку в кожаный карман кресла и, достав оттуда серебряную фляжечку, сделала большой глоток содержимого. Распивать и даже хранить в лаборатории спиртные напитки было строго запрещено, эти правила с особым рвением установила и контролировала их соблюдение сама Арина. Очевидно, дело обстояло совсем плохо... Когда главнокомандующий нарушает заведенные им самим правила, ничего хорошего это не предвещает...
Никто из сотрудников не слышал самого главного: короткий отрезок времени, который понадобился для преодоления пути от выхода до машины, был заполнен монологом ученого как ученого.
– Маша, поверьте, я не всесильный. Я могу только определить, что ваша болезнь имеет определенное начало. Как обыкновенный доктор, я никогда не практиковал и выписать рецепт счастья в виде антибиотиков, пургена, гомеопатии или мази я не могу. Да, «очаг вины» у вас есть – сформированный, почти завершенный, словом – фатальный. Но моя личная практика показала – реабилитация возможна. Вы можете завтра сделать операцию, удалить опухоль, пройти курс химиотерапии, но гарантии на выздоровление не получите все равно. Моя версия более жизнеспособна – удалить из подсознания информацию о болезни можно только одним способом: вы признаете себя виновной и компенсируете свою вину. Проблема в том, что ни я, ни вы не можем определить размер компенсации. Я продвинулся только до той стадии, что могу один-единственный раз установить, насколько и в какую сторону изменился ваш очаг вины. Поймите, совершая один поступок в жизни, вы влияете на огромное количество людей. Просто поругавшись с продавцом в магазине, вы можете стать первым звеном в цепи необратимых несчастий. Представьте, он вернется домой в плохом настроении. Выпьет рюмку водки, поднимет руку на жену, ребенок бросится ее защищать, заденет тяжелый подсвечник или вазу, которая ударит ребенка в висок... Кто виноват? – Генрих немного помолчал. – И как тут определить, кого и как наказывать?..
– Да, – словно эхо прозвучал Машин голос.
– Именно поэтому я выношу вердикт только один раз. Время определяет сам пациент. Если он сразу пошел неправильной дорогой, – все, пути назад нет. Потому что нет времени. И именно поэтому я понимаю, что каждый негативный вердикт – это однозначная смерть. Причем скорая.
Они приблизились к машине. Генрих молча открыл дверь и жестом предложил Маше занять пассажирское сиденье. Точно так же молча они доехали до ближайшего метро, где Мария, словно растворившись в воздухе, выскользнула из машины и, шепнув: «Спасибо», исчезла в переходе.
