Питер Ватердринкер - Кольцо Либмана
«Я ничего не скрываю!» — хрипло воскликнул я.
Я правда хотел, чтобы она мне верила. Только все так сложно. Я не смел ее этим обременять. «Но что именно хотел знать этот тип внизу?»
Выяснилось, что ничего особенного: что она ест, где спит, как познакомилась со мной? И не говорил ли я с ней про иконы?
— Йоханнес, — сказала она, уперев в бока руки. — Я хочу, чтобы ты ушел. Сейчас же, если наконец не расскажешь мне, что ты натворил.
В ту минуту я подумал о пьесе, которую никогда в жизни не видел, или, может быть, это был фильм? Нет, скорее, экранизация пьесы. В ней героя постоянно принимают за кого-то другого. Когда он говорит А, это почему-то воспринимают как Ю. Короче — обычная путаница, ужасно смешно, особенно в комедиях: зрители знают, что любовник сидит в шкафу, а неверная супруга утверждает, что это скребутся мыши или шуршит сбежавшая соседская кошка… Diabolo ludens…![65] Моя жизнь превратилась в водевиль. Я бы сам смеялся и даже, возможно, хохотал, если бы все не было настолько мрачно. Так гадко и смертельно серьезно.
Чтобы свести Смирнова с Абрамом Абрамовичем, времени мне было дано до 5 декабря. 5 декабря! — день сладостей и марципанов.[66] И карманы, полные соли. «Янтье, иди-ка сюда!» Я неуверенной походкой вышел к доске, было 3 декабря 1953 года, глаза моих одноклассников острыми иголками впивались мне в спину; я ничего не понимал. Уже тогда я ничего не понимал, почти полвека назад. «Смотри, простофиля, что припас для тебя Синт…» И под град насмешек мне вручили пачку поваренной соли. Да, под град насмешек, малая терция в до миноре. Удар, сразивший меня насмерть.
Консул Дефламинк смотрел на меня взглядом святоши, он едва не падал в обморок от восхищения самим собой и тем чудом доброты, которую он проявлял. «Если вы до 5 декабря не выведете инспектора Смирнова на след преступников, — увещевал меня он, набивая свою трубку табаком — то сделанное вам предложение потеряет силу. В этом случае русские предъявят вам иск за контрабанду предметов искусства. И тогда уже я, в качестве консула Королевства Нидерландов, ничем больше не смогу вам помочь…» Дефламинк выразительно посмотрел на Смирнова и вздохнул, поднося к трубке спичку. «Менеер Либман, почему вы поступали так неразумно…? (Затяжка.)… Кража национальных сокровищ, какое преступление!.. (Одна и вторая затяжка). Ну ладно, теперь уже поздно говорить… По счастью, в качестве оправдания… ваше особое психическое состояние… Но главное сейчас — ни с кем ничего не обсуждать! Вы слышали? Ни с кем… (Его лица в эту минуту не стало видно из-за дыма.)… 20 ноября прибывает наша королева. Нельзя омрачать подобный визит скандалом… Особенно осторожны будьте с журналистами…»
И он вручил мне четыре тысячи долларов, из рук в руки наличными, безо всякой квитанции. Взятка со стороны государства!
«Господин Смирнов, вы хотели что-то сказать?» — обратился консул к инспектору на своем оксфордском английском.
— Да, — ответил тот. — Нужно будет еще составить словесный портрет.
В помещение вошел представитель артистической богемы с картонной папкой и сел рядом со мной на стул. Смирнов велел мне подробно описать Абрама Абрамовича, тем временем художник, вооружившись углем и резинкой, делал на листе ватмана зарисовки. Я придал Абрамовичу подбородок и глаза старого Бринкманна, нос Финкельштейна, его же брови и лоб. Рот я придумал.
Когда портрет был готов, Смирнов сказал: «Когда вы вскоре будете возвращаться домой, внизу в холле с вами поздоровается мужчина с багровым пятном на левой щеке. С сегодняшнего дня он станет за вами присматривать. Но чур, никаких шуточек. На вид он добрый папаша, — но имейте в виду: он только что вернулся из Чечни. Как только с вами свяжется Абрамович, вы должны немедленно дать ему об этом знать. Когда вы ждете от него известий, хотя бы приблизительно?»
— Ни малейшего понятия не имею, — еще раз повторил я, без какой-либо тени сомнения или паники. Я чувствовал себя, наоборот, спокойно и на удивление бодро. — Может быть, сегодня, а может, и через три недели…
— И вот так, — подытожил я свой рассказ, — вот так я получил свободу.
Ира сидела, слушая меня, на диване, прижимая к подбородку платок.
«Так значит, никакого Абрамовича не было?»
— Нет, разумеется, нет, — сказал я, — я его сочинил.
Я ведь даже не видел никогда икон, не говоря уж про то, что никогда не держал их в руках. Правда, у них было доказательство: фотография, на которой я, в окружении исторических скелетов, передаю чемоданчик толстому русскому. Придумав Абрама Абрамовича, я во всяком случае выиграл время и мог продолжать поиски Эвиного кольца… Я надеялся встретить того бельгийца или хотя бы международного зеленщика Ханса… Да, хорошо бы кого-нибудь из них встретить… Значит, в конце месяца прибывает королева… Ее я тоже… лично могу просить…
— Йоханнес, — вздохнула Ира и плечи ее дрогнули. — Ты сам не понимаешь, что делаешь. Ты играешь с огнем. Ты не знаешь Россию. Этот тип внизу… Я боюсь…
Я не знал, как ее утешить; та женщина, которая была мне дороже всех людей, которая подняла меня с земли на улице, как комочек грязи — и я не мог ее утешить.
— Папа, теперь уже не так больно?
— Да, — говорил папа, — теперь уже не так больно. Чувствуешь? — И я в сотый раз прижимал свои дрожащие губы к пластырю с изображением Микки Мауса, которым была заклеена Мирочкина черная блестящая коленка, ее наш гномик разбил, катаясь на роликовых коньках. — Ну как, золотце? Теперь уже не так болит?
— Да.
О, моя радость! Папкина принцесса! Ты — единственное существо в моей жизни, которое я, ничего не страшась и не стесняясь себя самого, умел утешать. Мира, малышка, где ты?
29
Погода снова переменилась. С Финского залива доносит потоки воздуха, насыщенного влагой, — сегодня целый день льет мерзкий дождь. Капли дождя, словно пули, гулко дырявят снег. Интересно, каков этот город весной? Должно быть, каналы и парки хорошеют, когда природа оживает и все вновь расцветает.
Сегодня утром Ира ушла ровно в семь. В последнее время Морфей так крепко прижимает меня к ее бедрам, что в царство живых я возвращаюсь лишь с величайшим трудом. Я встал на час позже, выпил тепловатого чаю и прокрался по ступенькам вниз, в холл, где меня уже поджидал ухмыляющийся охранник. «Доброе утро, мистер, — сказал он. — В какую сторону сегодня проляжет ваш маршрут?»
Этот вопрос на почти безупречном английском он задает мне уже около недели. Я ответил:
— Собираюсь просто пройтись по городу.
И добавил, что ему, видимо, пора предупредить коллег. «На чем они там сегодня? На белой или на черной „волге“? Или просто пешком, на своих двоих?»
Это ему не нравится, — что я замечаю, что по заданию Смирнова меня несколько дней держат под наблюдением. Ну да Бог с ними, пускай! Словно я и вправду имею хоть какое-то отношение к торговле иконами. Какие же они чудаки! У того парня, который вчера провожал меня до самого кафе «Чайка» — я зашел туда в надежде встретить кого-нибудь из знакомых — были усы. Сегодня усы исчезли. «Это были искусственные усы, — сказал я Ире. — Этот тип отклеил усы».
— Или сбрил, — предположила она — она панически боится этого субъекта снизу.
Он уже задавал ей вопрос, не бормочу ли я во сне. И если да, то просил для него записывать.
— Когда же все это кончится?
— Скоро, — уверил ее я, — ибо в моей голове созрел план, который ну просто не мог не сработать. — На следующей неделе приедет королева, и я ей все расскажу. Всю историю, целиком. Это мудрая женщина, и мама у нее — просто золото.
«Только кто тебе сказал, что тебе позволят с ней говорить?» — скептически улыбнулась Ира и рассказала, что, когда в прошлом году в Петербург приезжал президент, увидеть его почти никому не удалось. Он был маленькой точкой на балконе Зимнего Дворца, не больше.
Я тоже улыбнулся, и мое сердце наполнилось горячей любовью к ней. Нидерланды — это не Россия. У нас демократия. Мы всегда можем без страха, ничего не стесняясь, обратиться к своей государыне. Я скажу ей: «Ваше Величество, найдется ли у Вас для меня пара минут? Я — Либман. Подданный, попавший в затруднительные обстоятельства…» — «Конечно, я к Вашим услугам, — ответит Ее Величество. — Либман, вы сказали? Вы немецкой крови? Какое совпадение, я тоже…» И тогда я ей все расскажу, и королева, конечно же, упрекнет консула: «Менеер Дефламинк, в чем дело? Почему вы не помогли этому бедолаге?» И потребует: «Так помогите же ему в его поисках кольца…»
А Ира, зачем на нее сердиться, когда она даже понятия не имеет о том, как живет народ цивилизованных стран? У нас на родине интересы человека, будь он богат или беден, никогда, воистину никогда, как здесь у вас, не приносятся в жертву массе. Ах, мой наивный ангел…
