Вячеслав Бондаренко - Взорвать «Аврору»
К охранникам подошла небольшая колонна рабочих. Они несли плакаты и транспаранты с надписями «Да здравствует Октябрь», «Ура вождям революции». Впереди шел пожилой усатый рабочий в нарядном пиджаке и брюках, которые раньше именовали «пасхальными».
– Стоять! – шагнул вперед один из ГПУшников. – Куда?
Усатый с усмешкой оглянулся на своих.
– Во дают, а?.. В третий раз уже спрашивают… – Он повернулся к чекисту. – Судостроительный завод имени Марти, делегация на встречу с вождями. Руководитель – Смирнов Илья Пантелеймонович.
– Показываем спецпропуска, готовим вещи для осмотра, – спокойно скомандовал ГПУшник.
Усатый вынул из внутреннего кармана пиджака спецпропуск и протянул чекисту. Тот внимательно изучил текст, сличил фотографию на пропуске и шагнул вперед.
– Руки поднимаем.
– Ишь ты, – ухмыльнулся усатый, поднимая руки, – прямо как на войне.
– А мы и есть на войне, товарищ, – отозвался чекист, охлопывая карманы рабочего. – Только тут стреляют из-за угла.
На набережной Рошаля – бывшей Адмиралтейской, у моста Лейтенанта Шмидта, тоже стояла цепь ГПУшников. Они только что развернули какой-то грузовик, который теперь, рыча, маневрировал посреди мостовой.
Елена только что пересекла мост и шла к цепи независимой походкой, ни на кого не глядя. Когда она попыталась пройти сквозь оцепление, ее задержал за рукав невысокий чекист.
– Вы чего, товарищ? – удивилась Елена.
– Пропуск, гражданочка, – с мягким украинским акцентом сказал чекист.
– Какой пропуск?
– Специальный. До набережной.
– А я там живу, – улыбнулась Елена.
– Где – там? В Зимнем дворце, что ли?
– Набережная Рошаля, 16, квартира 47.
– Гражданочка, – наставительно произнес чекист, – так тем более у вас должен спецпропуск быть на сегодняшний день.
– Ах, бумажка эта с печатью? – удивилась Елена. – Так ее, наверное, домработница в другую сумочку сунула, дура старая… Ну и задам я ей!..
Елена снова попыталась миновать оцепление, но чекист нахмурился.
– Стоять, ходу нет!!!
– А, мы хамить любим? – удивилась Елена.
– Да что ты с ней цацкаешься, Петро? – встрял в диалог второй ГПУшник. – Это ж известно кто… С ними вот как надо… – Он попытался было взять Елену за плечо, но она с неожиданной силой перехватила его руку. – Ах, еще и нападение при исполнении?
– Да нет, дорогой мой, – тихо сказала Елена. – Это ты на меня напал при исполнении.
Она вынула из сумочки и поднесла к глазам ГПУшника удостоверение.
Оба чекиста склонились к книжечке. «Предъявитель сего ФИРКС Елена Оттовна выполняет особое задание Ленинградского областного отдела О.Г.П.У. Все партийные, советские, гражданские, военные и административные органы обязаны оказывать ей содействие. Начальник Леноблотдела О.Г.П.У. МЕССИНГ».
Чекисты изменились в лице.
– Гражданочка… то есть товарищ Фиркс… – забормотал украинец. – Извините, не хотел вас ничем…
– А вы меня и так ничем. – Елена прошла сквозь цепь охраны и, обернувшись на ходу, издевательски бросила: – Удачной службы, товарищ.
– Спасибо, товарищ Фиркс, и вам того же, – растерянно отозвался чекист.
Гримершей оказалась молоденькая курносая девчонка в кожаной куртке. Она усадила Владимира на складной стульчик прямо посреди тротуара и, к общему удовольствию столпившейся вокруг публики, принялась за работу. Через десять минут гримерша отступила на шаг, полюбовалась сделанным и подмигнула зевакам:
– Ну как?
– Классно сделано, – одобрительно загудели вокруг.
– Железная работка!
– Вылитый беляк, – отозвался кряжистый мужик в поношенном тулупчике. – Только у этого физиономия больно умная…
– А теперь – одеваться, – скомандовала гримерша и, перетряхнув пару узлов, громоздившихся на тротуаре, подала Сабурову шинель с полевыми погонами прапорщика – одна звездочка на одном просвете невнятно-бурого цвета.
Он медленно, осторожно взял эту неизвестно чью шинель. Коснулся пальцем звездочки на погоне…
Такие же погоны были на шинели, которую прапорщик Сабуров надел после окончания своего ускоренного выпуска, в декабре 1914-го. Три месяца он провел в запасном полку, расквартированном в Минске, а потом отправился на фронт в составе маршевой роты: два офицера, двести нижних чинов…
Воинский эшелон несся сквозь ледяную ночь. Сипло, коротко покрикивал в темноте паровоз. А Сабуров пил сладкую мадеру, сидя в купе вместе со вторым офицером маршевой роты – подпоручиком Кохом. Владимир никогда еще не пил так много до этого. В его студенческие годы алкоголь не был в моде, а в военном училище он был под жесточайшим запретом, да и не достать его было после введения сухого закона.
И вот теперь – жарко натопленное купе, пьяное крымское вино… И острое, воспаленное лицо Якова Валерьевича Коха, он будет помнить это имя и это лицо до самой смерти.
Кох говорил:
– Я знаю, прапорщик, что погубит Россию. Ее погубит еще одна проигранная война. Судите сами, две предыдущие войны мы проиграли… Я имею в виду русско-турецкую – да-да, не спорьте, тогда Россия своими руками и ценой огромных жертв вырастила целый фронт антирусских государств на Балканах, а потом на Берлинском конгрессе под давлением Европы отказалась от возможности разбить Турцию, – и русско-японскую. Третьей страна не выдержит. Чтобы государство было крепким, оно должно быть победоносным. Иногда память о победе важнее, чем сама победа, этой памятью страна может жить десятилетиями…
И еще он говорил:
– Если Россия падет в хаос, а она балансирует на его грани, единственный, кто сможет вступиться за поруганную страну, – это русский офицер. Конечно, не все офицеры смогут обнажить оружие, с тем чтобы, если нужно, воевать со своим собственным народом. Но те, кто сделают это – те погибнут со славой. Ибо сражаться с иностранным врагом – для этого нужна только доблесть, а сражаться с врагом своим, русским – для этого нужны еще ум и гражданское мужество…
Еще Кох говорил:
– Вы боитесь смерти? Ну и зря. Для истинно верующего христианина смерть не представляет никакой опасности. Это же мостик… Мостик от недолговечного и временного к бесконечности, к тому, что мы не можем постичь своим слабым умишком…
Поезд шел, подпоручик Кох качался с ним вместе. Сабуров глотал сладкое вино, впитывал, изумлялся, думал… Этот разговор запомнился навсегда.
Поручик Яков Валерьевич Кох был убит германской пулей «дум-дум» на рассвете 10 сентября 1915 года, сразу после форсирования реки Вилии, в тот миг, когда он наклонился, чтобы стряхнуть с сапога засохшую грязь. Кто теперь его помнит?
– В чем дело, товарищ? – услышал Владимир нетерпеливый голос гримерши. Она смотрела на него с насмешливым недоумением. – Что-нибудь не так?
– Все так, – с трудом стряхивая воспоминания, отозвался он. – Только ведь мне сказали, что мне предстоит играть юнкера, а тут – прапорщик…
– Прапорщик, юнкер, какая разница? – равнодушно пожала плечами гримерша. – Вы сейчас подождите минут пятнадцать, и пойдем вместе на площадь. Там охрана, вас просто так не пропустят.
Ждать пришлось не меньше часа, потому что помрежу худо-бедно удалось наскрести для массовки сорок желающих, и их нужно было загримировать и одеть. Возглавлял шествие «юнкеров» сам помреж. В арке Генерального штаба их задержали чекисты.
– Массовка для театрализованного праздника «Десять лет», – объяснил помреж, помахивая спецпропуском. – Юнкеров веду.
Владимир затаил дыхание, когда рослый, с непроницаемым лицом ГПУщник двинулся вдоль ряда застывших «юнкеров». Те невольно ежились под взглядом чекиста, не сулившим ничего хорошего.
Но все обошлось. ГПУщник повелительно махнул рукой, и понукаемая помрежем массовка послушно затрусила дальше, по направлению к крашеным деревянным трибунам…
Если бы Владимир видел себя в зеркале, он бы понял, что чекист даже при большом желании не смог бы его узнать. Фотография, которая была на руках у работников ОГПУ, изображала элегантного молодого человека в штатском с коротко подстриженными усами. А тут перед чекистом стоял небритый, бесконечно уставший мужик лет сорока, в шинели, с темными от недосыпа глазами, да еще густо перемазанный дешевым гримом.
Колонна молодежи торжественно шествовала посреди проспекта 25 Октября. Над головами колыхались плакаты «Молодежь города Ленина верна делу революции!», «Десятый Октябрь – ура!», «Да здравствуют наши вожди – Сталин, Ворошилов и Киров!». В толпе резко выделялись несколько огромных, выше человеческого роста, кукол из папье-маше, изображавших главных врагов СССР – лидера итальянских фашистов Муссолини, папу Римского Пия XI, финского маршала Маннергейма и польского – Пилсудского. «Муссолини» был, как и положено, в черной рубашке со свастикой, «Маннергейм» и «Пилсудский» – в мундирах с аляповатыми орденами, а «Пий» – в рясе, тиаре и с крестом.
