Мария Бушуева - Лев, глотающий солнце
Передо мной стоял мужчина лет тридцати восьми, но судя по стилю одежды и прически, явно, относящийся к вечным мальчикам. Впрочем, если бы из дневника сестры я не узнала, что он ее старше, я бы решила, что ему лет тридцать… Среднего роста, с меньшевистской бородкой, с яркими глазами…
— Вы сестра Анны, — сказал он, глядя на меня, — и очень на нее похожи.
— Да?
— Я ждал, что вы придете. — Он так сильно побледнел, что под глазами сразу же обозначились темные круги. — Я даже хотел вас найти сам.
— Видите ли, — сказала я растерянно, — мне ничего не было о вас известно.
— Простите, — опомнился он, — проходите в комнату.
Я прошла в его комнату. Несколько других дверей, выходящих в крохотный коридор, были закрыты. Меня поразил царящий здесь беспорядок: казалось, в этой комнате никто не живет очень давно — во всех углах пылились коробки и завязанные, чем-то набитые рюкзаки, а под потолком, на обыкновенной веревке, какие мне приходилось видеть в дачных дворах, висели спортивные брюки и майки.
Перехватив мой исследующий взгляд, он улыбнулся в усы.
— Холостяцкий быт, — сказал он, — не пугайтесь.
Он убрал старые журналы с такого же старого кресла, на котором даже распоролась обивка, — и предложил мне сесть. По степени изношенности мебель Дубровина мало отличалась от полированных инвалидов Василия Поликарповича.
— Да я собственно к вам с одним вопросом, — лучше спросить его о ключах к сестриной квартире напрямую. — Вы бываете в квартире Анны?
— Почему вы так решили?
То ли он и в самом деле удивился, то ли сделал вид, что вопрос для него неожиданен.
— Вас там видели.
— У меня бухгалтер живет в соседнем подъезде. Мне приходится ездить к ней: знаете ли, налоговая инспекция, квартальные отчеты… — И он широко улыбнулся. Но лицо его было бледным по-прежнему.
Так, выходит круг замкнулся, и я попала в тупик. Если Дубровин был — и не раз — у своего бухгалтера — он, видимо, занимается коммерцией — то Василий Поликарпович, встретивший его во дворе, дал Ивану, говоря языком литературных сыщиков, ложный след. Мне оставалось встать, проститься и уйти. Пожалуй, следовало бы и попросить извинения за неожиданное вторжение и нелепый вопрос, но я не стала этого делать.
— А вы хотели меня найти? — Спросила я, не столько из желания узнать, зачем Дубровину я понадобилась, сколько из стремления выйти иначе из неловкого положения.
— Хотел. — Он начал нервно ходит по комнате и заговорил очень громко, почти закричал, и, несмотря на свой средний рост, сразу произвел в небольшой комнате столько суеты, что у меня тут же зарябило в глазах. Вдруг он резко остановился.
— Я любил ее! Я любил Анну! И сейчас, сейчас помню о ней каждую секунду. Мы были знакомы много лет. Может быть, и она любила меня… Но я не мог на ней жениться, когда она этого хотела. У меня уже была семья. Сейчас я один, все давно распалось. А потом, когда у нас с Анной… ну, в общем, я не стану предаваться эксгибиционизму. Потом мне перешел дорогу Филиппов! Я уверен, она только позволяла ему себя любить, как позволила потом и погубить себя… Он, бесспорно он, на девяносто процентов виноват в том, что случилось! Она была самолюбива, не могла мне простить… Знаете, однажды мы с Филипповым встретились у нее, познакомились — и он, прикинувшись ее защитником, вскоре оговорил меня… Да вы, наверное, уже прочитали об этом в ее дневнике?
— Вы знаете о дневнике?
— Господи! — Он картинно заломил руки. — Я сам был ее дневником! Она или рассказывала мне обо всем, что с ней происходило, или читала фрагменты своих записок… — Он вновь начал бегать по комнате. — Вы так похожи! Так похожи! — Кричал он — Это что-то невероятное!
Откровенно говоря, я никогда не думала о своем особом сходстве с сестрой. Может быть, у них, у всех, кто твердит мне о нашей с Анной похожести, какая-то оптическая иллюзия? Или я, живя сейчас здесь, невольно, как актриса, начала вживаться в ее образ?
— Простите, но мне надо идти, — сказала я, с трудом поднимаясь из ямы продавленного кресла. — Если хотите, позвоните мне в гостиницу. Но, скорее всего, через несколько дней мне придется улететь домой. А то вот-вот с работы выгонят…
— Я позвоню! — Он помог мне надеть полушубок. — Или заеду за вами завтра. Завтра можно?
— Пожалуй. — Мне хотелось отказаться от встреч с Дубровиным, но я никогда не умела говорить «нет». Воспитание!
— Давайте я вас повожу по городу. Вы давно не были у нас? Лет пятнадцать?
— Больше двадцати.
— Проводит вас?
— Спасибо, не надо. Меня ждут, — солгала я, а, чтобы ложь получила плотскую вещественность правды, ярко представила стоящего на углу Андрея.
И он и в самом деле стоял на углу. Только не возле дома Дубровина, а рядом с гостиницей, которую, кстати, называл на западный манер «отелем». Стоял и грузил в машину свой чемодан и дорожные сумки.
— Отчаливаю, — увидев меня, произнес он, с полуулыбкой, — желаю и вам того же. Осточертело здесь.
— И мне, — призналась я.
— Квартиру купил, — он закрыл багажник машины, выпрямился и наконец, улыбнулся широко и спокойно. — Но пришлось проявить осторожность… У вас есть минутка-другая?
— Конечно.
— Хочу вас поучить уму-разуму.
— Ну, поучите, — усмехнулась я. — Я вас слушаю.
— Сядьте ко мне в машину, а то холодно. Да и не стоит, чтобы чьи-нибудь уши нас запеленговали.
В машине было тепло: работала печка, из магнитолы текла тихая музыка. Сейчас бы сидеть и ехать хоть куда, ехать долго-долго… Закрыть глаза и очнуться в Крыму. Пусть машина медленно движется по шоссе мимо долгого моря, пусть в открытое окно залетают запахи сухой горячей травы и каких-то неизвестных мне цветов. А потом выйти, скинуть белую блузку и шорты, оставив на теле только тоненькие полоски купальника, и нырнуть в теплую воду. И качаться на волнах, и смотреть в небо, по которому скользит и скользит вечный парус одинокий…
Но Андрей быстро вернул меня к реальности тяжелого индустриального города, заговорив об агентстве недвижимости. Оказывается, продавать или покупать квартиру весьма опасно. Какой-то отдаленный шум о криминальных делах, связанных с недвижимостью, доносился и до меня, растворяясь среди болтовни театральных актрисулек. Ой, как я, оказывается, соскучилась по ним! По их миленьким мордашкам По их коротеньким ножкам! По их притворным слезам и вульгарному смеху!
— Чуть не нагрели меня, — рассказывал Андрей, — предложили однокомнатную квартиру в центре, я глянул — понравилось, как раз для моих ребят командировочных, и ремонта особого не требуется, просмотрел документы, вроде все в порядке, были прописаны двое взрослых, муж и жена, но выписались… Уже собрался оформлять договор, и тут что-то меня дернуло пойти к соседям, причем к соседям этажом ниже. Позвонил, открыл старик, объяснил я ему, мол, продал в другом городе квартиру, хочу купить под ним, что за люди в ней жили, не может ли быть так, что кто-то на квартиру заявит свои права уже после того, как я стану ее собственником. Отчего же не заявить права, говорит старикан, когда у них двое сыновей, оба в интернате, они же попивающие. А сыновья, как известно, имеют полное право на свое жилье. Откуда же, спрашиваю, вы о них знаете, если они в интернате? Так они только с полгода в интернате, как начали эти бессовестные жулики квартиру продавать, а до этого, знай, каждое утро скакали над моей бедной головой.
— Кстати, вашего соседа мужики из агентства обхаживают.
— Какого соседа? — не сразу поняла я.
— По площадке.
— Василия Поликарповича?
— Я не знаю его имени-отчества.
— А откуда знаете, что обхаживают?
— Предлагали мне его квартиру.
— Как? Разве он продает?!
— Сказали, что ему — однокомнатную в том же околотке найдут… Что-то не верится мне…
— Во дурак-то.
— И я думаю, что его наколют, как червячка на крючок. Я червяка не проглотил — другой сцапает и попадется. Будьте осторожны, Дашенька… — В голосе Андрея прозвучали нотки нежности, и я простила ему… что? Ах, Боже мой, я засмеялась в душе, простила его измену, конечно!
— Буду осторожна.
— И лучше найдите своего юриста для заключения сделки. А главное, не ходите заключать договор и получать деньги без сопровождающих мужчин. Я бы с удовольствием вас и сам сопроводил. Но — пора в путь! Жена и детки малые плачут.
— Мне будет вас недоставать, — призналась я, чувствуя, что меня начинает мягко, но упорно обнимать прилетевшая грусть. — Мне одиноко здесь. А квартира как стояла, так и стоит. Может быть, я буду ее просто обменивать. Не торчать же мне здесь до окончания века.
— До окончания века осталось всего — то уже ничего, дорогая Дашенька, но за короткий срок может произойти множество перемен: одних посадят, других освободят, у одних отнимут, а другим отдадут. Хотя мне бы лично больше никаких перемен не хотелось. Только если в обратную сторону — к милому сердцу Ильичу!
