Мария Бушуева - Лев, глотающий солнце
Слесарь потом еще пару раз попадался Филиппову на лестнице. Но разговора у них больше не получилось. Да Филиппов и не стремился проникнуть за таинственную завесу двойной жизни Карачарова еще глубже. Скучно станет. Совсем скучно. И не будет загадки как транквилизатора, который, однако, одновременно и слегка тонизирует. Такая вот парадоксальная таблеточка. А примешь ее, сядешь напротив шефа и вместо сердечной маяты карьериста (Филиппов любил порой над собой иронизировать) испытываешь только легкое покалывание любопытства: а вдруг и правда не доктор наук правит бал в институте, а бывший завмаг, торгаш, греховодник?
Но любопытство улетучилось, едва Карачаров предложил Филиппову возглавить филиал. Не все ли равно, к т о тебе предлагает новые возможности, сулящие большие перемены — да хоть сам черт — с большой буквы и через «о» — главное, ухватить их мгновенно — хотя бы за хвост! Не упустить! И когда Карачаров, вдруг, понизив голос и как-то косо в кресле усевшись, поинтересовался, как поживает глубокоуважаемый Анатолий Николаевич, Филиппов напрягся и опять же ощутил сердечное трепыхание — опасность! — красный свет забил в глазах.
— Переживает, — лаконично ответил Филиппов, потом помолчал и прибавил, — пытается найти утешение.
Не подстроил бы чего, изобразит, что он за меня, а пронюхает про измену тестя своему клану и подложит собаку с защитой. Придется бежать за помощью к тестю…
И вечером побежал. Точнее — позвонил. Ответила его Аглая — сама любезность, как здоровье Марты, как дети, как работа., - обо всех, обо всем расспросила, однако тестя к телефону не позвала: отдыхает. Но — как только, так сразу— она обязательно передаст.
Конечно, всех деталей Филиппов рассказывать Неле не стал: к чему? Да, в общем-то ничего не выдал ей: ни главного, ни деталей. Грубо говоря, все наврал. А где не наврал, там утаил.
Все — ради тебя, только ради тебя, милая! И предам, и продам.
30
«19 июня.
Такая была сегодня гроза! Я возвращалась от Алины — и молния врезалась в землю прямо возле кончиков моих ступней. Мне кажется, ливень означает любовь, а молния — страсть. Страсть опасна, губительна: «О как убийственно мы любим» — у Тютчева, но мне кажется, он пишет о страсти. Любовь омывает и питает, как летний, сильный дождь, любовь целебна и хоть и бывают страшные последствия тропических ливней — но у них там иная, своя символика…
Когда молний вошла в землю возле меня, я испугалась. Нет, не грозы — Филиппова…
Кстати, у Алины произошло вот что: она с мужем второй месяц не живет, они поссорились, квартира их пустует, он теперь у своей мамы, она — у своей с сыном. Ей тридцать три, она старше меня, но мы вместе работаем. Она пришла к нам в институт, правда, в другую лабораторию, месяц назад, и, несмотря на разницу в возрасте, мне с ней очень легко и весело. Алина — язва и немножко стерва. У нее большие карие глаза, иногда застывающие, как омуты, а иногда сверкающие — когда она смеется и язвит.
Мы выпили с ней по бокалу «Шампанского» и она попросила меня ей погадать. Меня научила раскладывать карты Елена.
Я взяла колоду, перетасовала и стала объяснять Алине значения выпавших ей карт и карточных сочетаний. Хотя, если честно, я и сама не все сочетания знаю, а гадаю скорее интуитивно, а главное, я, гадая, стремлюсь вселить надежду, как бы стереть все негативное.
Ей действительно выпал разрыв с мужем, но я не стала портить ей настроение, а кроме того, мне так сильно захотелось, чтобы у нее — эффектной и неглупой женщины все наладилось, что я обманула ее и предсказала ей мир в семье.
— Он тебе позвонит вот-вот, — улыбнулась я, — и предложит встретиться. — И я представила, как я стою в дверях, собираясь уходить от Алины — и раздается телефонный звонок.
И что удивительно так и получилось! Я уже стояла в дверях, собираясь идти домой, и раздался телефонный звонок и муж Алины попросил ее приехать к нему для разговора.
Провожая меня, она смеялась.
— Теперь главное мне не сразу сдаться, — сказала она, — верно?
Я кивнула.
— Только не говори мне «спасибо», а то гадание не сбудется.
— Не буду ни за что!
А едва я вышла из ее подъезда, начался ветер, поднял и закружил пыль. И вскоре полил такой ливень, что в арку своего двора я влетела совершенно мокрая. И наскочила на мужчину, который стоял там и курил. Это был Филлиппов.
— Где вас носит, донна Анна? — Поинтересовался он. — Я жду в этой норе уже почти час.
— Вас просто гроза здесь задержала, не так ли? — В тон ему ответила я.
— В моей душе давно уже гроза.
— Пойдемте пить чай!
— Нет, уже поздно, я опоздаю на электричку. Меня ждут дома.
На дачу и в Академгородок он часто ездил на электричке.
— Жаль. — И я весело засмеялась. Не знаю, что на меня нашло, но смех буквально захватил меня всю в плен — я смеялась и смеялась, и не могла остановиться. И мне казалось, что мой старый дом, и лужи, и припоздавшие капли, стекающие с полукруга арки, и небо, синеющее над соседней крышей, — весь мир мой, такой молодой, такой сильный, такой живой мир, все смеется вместе со мной.
— Ну а Мэри все хохочет, будто кто ее щекочет, — пробормотал Филиппов мрачно. Он как-то мгновенно постарел. — Другими словами, «мне грустно оттого, что весело тебе».
— Хотите, я вас провожу до вокзала, — предложила я.
— Хочу.
И мы пошли по Вокзальной магистрали мимо ЦУМа с его аляповатыми витринами, мимо длинного забора, за которым что-то начали строить, мимо тополей. Мы шли и разговаривали, и я вдруг поймала себя на том, что только помню, где мы с ним идем, только знаю, что мы прошли мимо ЦУМа, мимо забора и мимо тополей, но на самом деле ничего не замечаю — будто ступаем мы с ним по огромной пустыне, где никого и ничего нет. Я остановилась и он остановился тоже — надо было перейти через дорогу— и мы встретились с ним глазами, и его взгляд буквально опалил меня, точно невыносимо жаркое солнце пустыни. Я не знаю, сколько времени мы стояли и смотрели руг другу в глаза: я тонула в огненном свете его палящих зрачков. Но он опомнился первым.
— Опоздаю, — сказал он. И голос его прозвучал глухо и хрипловато. — А опоздание смерти подобно. Идем, Анна.
Расстались мы у виадука: у Филиппова был проездной, и он побежал, не оглядываясь по каменным ступеням моста.
Мне почему-то стыдно было смотреть ему вслед — наверное, вид его такой прозаичной, оплывающей, как горящая свеча, совсем не юношеской, а мужицкой, нет, даже какой-то бабьей фигуры мог разрушить то возникшее между нами и внутри нас, и вокруг нас огненное пространство, в плену которого умирала от страха и счастья моя душа.
Но я заставила себя оглянуться и посмотреть ему вслед.
Значит, я хотела все разрушить?!
Боже мой! И этот толстеющий, среднего роста, теряющийся в толпе человек и есть твоя любовь? — Воскликнуло мое сознание. И сердце захотело засмеяться и надо мной, и над ним, хотя бы усмехнуться иронично, хотя бы прикоснуться с помощью насмешки к холодному трезвому свету бегущей за пыльно-зелеными электричками невзрачной, плюющей на асфальт, ругающейся и вечно жрущей реальности, — и не смогло. Сердце вздрогнуло — и душа понеслась за ним вслед.
Когда я вернулась домой, тетя Саша сказала, что звонил Сережа и скоро зайдет.
8 мая 1997 г.
Перечитала. Боже, сколько времени прошло с того дня. А Филиппов не исчез из моей жизни, как исчезли все, кто нравился мне когда-то. Даже Абдуллин, с которым получилось что-то вроде семейной жизни на острове, и тот, хоть и звонит мне порой, но ничего в моей душе не пробуждает — даже воспоминаний…
Тогда я еще не могла предугадать, что стану провожать Филлиппова всегда, когда он переедет жить в Академгородок, мои провожания станут нашей традицией….
Даша, сестра моя, никогда не люби т а к никого.»
Я отодвинула тетрадку, словно змею, уставившую на меня свои немигающие глаза. Я и не могу, неспособна любить т а к — отчего же во мне появилось чувство опасной черты, за которую ступить означает очутиться в иной, н е м о е й реальности?
Белые раскрытые страницы тетради, исписанные неровным, так и не ставшим взрослым почерком сестры, глядели на меня, вызывая странное ощущение, что продолжение чтения уже таит для меня угрозу, как отчаянное вскрытие пробирки с опасными для здоровья и жизни вирусами. Змея — не только опасность, но и мудрость, но укус змеи унес маленького Принца к его звезде! — а я хочу ходить по земле, видеть свет земли, любить поземному…Поземному? Это как?
На миг сестра с ее легкой грустноватой улыбкой глянула на меня из затаенного зеркала моей собственной памяти. Любовь — это всегда другая реальность, прошептала она, поверь мне. Любовь — это единственный способ приближения к истине, данный женщине. Переступив черту, ты познаешь то сокровенное свое Я, которое в ином случае обречено так и не проклюнуться на свет. Ты уже стоишь на этой черте. Ты ступила на нее, когда встреча с княгиней обрела для тебя смысл п р е д у п р е ж д е н и я. И теперь не бойся — иди.
