Дуглас Кеннеди - Женщина из Пятого округа
Подсунув записку под дверь Омара, я зашел к себе в комнату, сел на кровать и попытался тщательно проанализировать все, в чем в тот вечер признался Маргит. Я снова поймал себя на мысли, что мне стало легче после того, как я освободил себя от этой тайны, хотя, рассказывая о своем позоре, я чувствовал себя униженным и беззащитным.
По дороге на работу я зашел в бар на улице де Паради. Янна, как всегда, обслуживала местных алкашей (многие из них были приятелями ее мужа). Ее глаза расширились, стоило мне войти в заведение. Наливая мне кружку pression и следом стопку виски, барменша натянуто улыбнулась.
— Что тебя принесло? — спросила она, тревожно оглядывая зал.
— Нам надо поговорить.
— Сейчас не время.
— Это срочно.
— Здесь нельзя, а уйти я не могу — все эти ублюдки наблюдают за нами.
— А ты придумай какой-нибудь предлог. Давай так, я сейчас допью и уйду. Через десять минут встретимся углу улиц де Паради и Фобур-Пуассоньер. Идет?
Я опрокинул в себя порцию виски, запил пивом и пошел; пока я шел к двери, посетители, казалось, дырявили мне спину злобными взглядами. Янна появилась в назначенном месте ровно через десять минут. Она курила на ходу и была напряжена.
— Ты в своем уме, черт бы тебя побрал? — прошипела она. — Все в баре видели, что ты пытался поговорить мной.
— Дело срочное, — сказал я. — Омар…
И я рассказал ей, что он видел нас и теперь угрожает разоблачением.
— О черт, — вскрикнула она. — Муж убьет сначала тебя, а потом меня…
— Не убьет, если сделаешь все, как я скажу.
Я выложил ей идею Маргит (хотя и утаил тот факт, кто является автором плана). Янну, похоже, это не вдохновило.
— Муж все равно поверит этой жирной свинье, — сказала она, — потому что он тоже турок. У них свои законы Если турку кто-то говорит, что его жена шлюха, значит она точно шлюха.
— Да перестань! Если ты придешь к мужу вся в слезах, расскажешь, как Омар набросился на тебя, покажешь, как он тебя лапал, да еще прибавишь, что эта скотина надралась до беспамятства — мол, не понимал, что натворил…
— Он все равно поколотит меня.
— Нет, если ты все правильно преподнесешь.
— Недим все равно это сделает, даже если поверит. Потому что будет рассуждать примерно так: я вела себя как шлюха, чем и привлекла Омара. Только за это я заслуживаю подбитого глаза.
— Тебе следовало бы вырваться из этого брака.
— Спасибо за умный совет. Мой муж возвращается сегодня ночью. Если тебе жизнь дорога, лучше заляг на дно на несколько дней — на случай, если Омар проболтается и Недим решит поквитаться с тобой.
— Уж постараюсь не попадаться ему на глаза.
— И последнее: больше не приходи в наш бар. Я хочу выкинуть тебя из своей жизни.
— Это желание взаимно, — сказал я, развернулся и ушел.
Несколькими часами позже, уже на ночном дежурстве меня пронзила мысль: залечь на дно будет задачей не из легких, особенно в таком квартале, как этот, где все друг друга знают, и при такой работе, как у меня, где точно не станут терпеть несанкционированные прогул. Внутренний голос подсказывал мне, что самое лучшее вернуться в chambre de bonne, собрать пожитки (этот процесс займет не больше десяти минут) и раствориться в ночи. Но вставал вопрос: а что дальше? Я знал и то, что своим бегством жестоко разочарую Маргит. В тот вечер — после того как я исповедовался перед ней — она возобновила разговор о моей только-что возникшей проблеме.
— Для всех было бы проще, если бы Омар просто исчез… прежде чем муж этой барменши вернется домой.
— Конечно, это был бы выход. Но… ему некуда исчезать. Насколько мне известно, в Турции у него нет семьи, да у него вообще ничего нет, кроме работы и убогой chambre de bonne. К тому же он здесь вполне легально. Даже размахивал передо мной своим французским паспортом.
— Жаль, если так. Будь он нелегалом, ты бы легко мог перевести стрелки на него. Один телефонный звонок иммиграционную службу…
— Но и он мог бы стукнуть на меня. В конце концов здесь работаю без carte de sejour.[136]
— Но ведь и твоей работы официально не существует, не так ли? Поэтому ты вне поля зрения. Как бы то ни было, если бы пришлось выбирать между версиями, представленными образованным американцем, с одной стороны, и неграмотным грязным турком — с другой, кому, как ты думаешь, поверят в первую очередь?
— Полагаю, у расизма есть свои преимущества.
— Вот именно. И ты такой же расист, как и копы.
— Или как ты.
— Ты прав. Но помни: такие, как Омар, с удовольствием нагадят на других. Золтан всегда говорил: «Никогда не доверяй другим иммигрантам. Они втайне желают тебе неудачи, чтобы убедить себя в том, что кому-то живется хуже, чем им». Поэтому да, Омар сдаст тебя, в этом можно не сомневаться. И это означает, что тебе следует сейчас же идти домой, паковать свои вещи и бежать с де Паради. Но, если ты это сделаешь…
— Я снова окажусь в бегах.
— Как после самоубийства твоей подруги… хотя тебя и нельзя винить в ее смерти.
— Я всегда буду считать себя виновным в том, что произошло.
— И продолжать себя ненавидеть. Но это твое дело. Кстати, ты не закончил свой рассказ, Гарри. Давай… расскажи мне про самоубийство.
Маргит налила мне еще стакан виски. Я выпил его залпом. Хотя я уже успел осушить полбутылки, хмель меня не брал.
— Сначала я должен рассказать тебе историю с абортом, — начал я.
— Твоя подруга была вынуждена сделать аборт?
— Нет. Было заявлено, что я пытался уговорить ее на аборт… что для меня, безусловно, было новостью. В тот день, когда я проснулся в доме Дугласа и обнаружил, что меня пасут репортеры, как будто все демоны разом вышли из преисподней. К шести вечера по всему Огайо уже разошлась новость дня: преподаватель пытается склонить студентку-первокурсницу к аборту после любовной связи… Ты пойми, я никогда — никогда! — не говорил с Шелли об аборте. Я вообще не знал, что Шелли беременна. На самом деле мне это казалось абсолютно невозможным, ведь я пользовался презервативом.
— Так откуда же взялась эта фантастическая история о том, что ты пытался уговорить ее на аборт?
— Шелли вела дневник с тех пор, как мы начали встречаться. Когда разразился весь этот скандал, надзирательница ее общежития — эдакая ходячая добродетель, ревностная христианка — провела обыск в комнате, нашла дневник и передала его декану факультета. Как оказалось, страницы дневника пестрели романтическим бредом: о том, что я любовь всей ее жизни… о моем отношении к ней — якобы я уверял Шелли в том, что никогда и ни к кому не испытывал столь страстных чувств… я не говорил этого! Еще она писала, что я обещал оставить жену и дочь, чтобы жениться на ней, — еще одна глупая выдумка. Самое ужасное, что Шелли воспроизвела, причем в мельчайших деталях, наше единственное свидание в мотеле Толедо. Именно за это и ухватились газетчики, когда содержание дневника просочилось прессу…
— Стараниями Робсона?
— Да, как я узнал позже. Пресса с восторгом муссировала описание нашего вечера любви — так дословно назвала его Шелли, — но настоящее безумие вызвали ее откровения о том, что она хочет стать матерью моего ребенка. После того как я решил порвать наши отношения воображение бедной девочки явно приобрело болезненный характер. В ее дневнике появились записи: «Как он мог так поступить со мной, зная, что я беременна?» Или: «Я хочу только одного: родить нашего ребенка, но Гарри говорит, что никогда не позволит этого». А потом появились и предвестники трагической развязки: «Сегодня я поучила результаты теста на беременность. Я буду мамой! Я помчалась в офис Гарри, чтобы сообщить ему радостную новость. Но его реакция была ужасной: ребенок должен умереть. Он схватил трубку телефона и позвонил в клинику абортов в Кливленде, попросив о приеме через три дня. Но я ни за что не дам убить нашего ребенка!» Маргит, клянусь тебе, между нами никогда не было подобных разговоров. Это был чистый вымысел с ее стороны…
— И именно в нем декан увидел Божий промысел.
— Не только декан, но и газетчики. Моя история играла им на руку: «прогрессивный профессор» соблазняет студентку, а потом, настаивает на «убийстве их ребенка». Это было подано как пример полной распущенности так называемой либеральной элиты… а Шелли представили героиней, спасающей жизнь своего неродившегося малыша. У моего дома выставили посты все телеканалы Огайо, жену и дочь, стоило им выйти на улицу, атаковала пресса. Один из журналистов спросил Меган: «Что ты думаешь об отце, который завел подружку всего на три года старше тебя?» Она расплакалась, а мне захотелось убить этого ублюдка. Показали также интервью с каким-то скользким адвокатом, который представлял интересы отца Шелли — отставного военного моряка, которого она ненавидела. Так вот, этот адвокат прямо на камеру заявил, что от имени своего клиента подает иск на сто миллионов долларов колледжу, обвиняя его руководство в том, что разрешили такому дегенерату, как я, преподавательскую деятельность. Потом еще было интервью с Робсоном. Нацепив маску скорби, он вещал о том, как это ужасно, что «бедная девушка» оказалась жертвой такого человека, как я; в заключение он обещал лично проследить за тем, чтобы ноги моей больше не было ни в одном учебном заведении Америки.
