Верт Уильямс - Ада Даллас
Я посмотрел на мост – он рос в размерах! – а потом на Аду. Затем я снова взглянул на дорогу, опять на Аду, и вдруг машина сама съехала с шоссе и остановилась на обочине.
Я тут был ни при чем. Я этого не делал. Машина остановилась сама.
Грудь моя вздымалась, словно кузнечные мехи, а руки были холодными как лед. Я хотел что-то сказать, но не мог проронить ни слова.
"Это не ты, – думал я. – Нет, конечно, ты тут ни при чем".
Она улыбнулась, наклонилась ко мне. Я проглотил комок, застрявший в горле, и сумел только проговорить:
– Согласен.
Она продолжала улыбаться.
– Согласен, согласен!
Конечно, это был не я, а кто-то другой. Я только слышал, как этот другой сказал: "Ладно, сделаю".
– И ты не пожалеешь, – сказала она.
– Где? – спросил этот другой. – Когда?
– Там, где мы были, – совсем тихо ответила она. – В лесу.
– Когда? – спросил опять чужой голос.
Она перестала улыбаться и, взяв меня за руку, ответила:
– Через час.
Удар в челюсть. Ноги у меня стали ватными.
Она прижалась ко мне, прильнула к моим губам, уже не отталкивая мои руки, и я понял, что ради нее готов совершить десяток убийств.
– После, – прошептала она мне на ухо. – После.
Она отодвинулась и с минуту молчала, давая мне возможность перевести дыхание. Затем она сказала, тщательно подбирая слова:
– А теперь слушай. Обычно я встречаюсь с ней на шоссе у рекламного щита в трех или четырех милях отсюда. Она влезает в машину, я отдаю ей деньги и везу ее мили две к ее машине. Она уезжает, и мы не видимся до следующего раза. Сегодня я должна встретиться с ней в четыре часа. Осталось пятьдесят минут. – Она замолчала. – Что... – Она снова остановилась. – Что ты предлагаешь?
Я приказал себе думать, но не мог собраться с мыслями.
– Я... Я не знаю.
Она глубоко вздохнула.
– Что ты скажешь насчет такого плана: ты спрячешься на заднем сиденье, а когда она сядет и я поеду, ты... ты что-нибудь сделаешь.
Колесики завертелись.
– Я ничего не смогу сделать. Слишком опасно. – Небо над мостом было ослепительно синим, облака белыми и пушистыми. Я сидел в машине, замышляя убийство. – Я арестую ее, и мы отвезем ее куда-нибудь...
– Туда, где мы были сейчас.
– Пусть так. Мы отвезем ее туда.
Нам обоим трудно было досказать остальное.
– Отлично, милый, – нашлась она. – Я так и знала, что ты что-нибудь придумаешь.
В машине повисла тишина. Снаружи доносились рокот моторов, шуршанье шин. Чирикала поблизости какая-то птица, на этот раз не сойка. По зеленому полю шел человек.
– А как... Каким образом ты... Как ты это сделаешь?
– Может, мне выстрелить в нее, когда она будет брать у тебя деньги?
– Нет, это надо делать бесшумно. – Секунду она молчала. – Своим пистолетом тебе, наверное, нельзя пользоваться?
– Нельзя. Легко определить, из какого пистолета выпущена пуля. И шум от выстрела.
– А нож?
– Нож годится. Но у меня другая мысль.
Какая?
– Я просто сверну ей шею.
Я слышал, как она ахнула. Впервые она проявила свои истинные чувства. И мне сразу стало легче. Да, замышлять убийство куда легче, чем его совершить.
– Если ее найдут, не станут ли искать человека, знакомого с приемами дзюдо или с чем-то вроде этого? – спросила она.
– Может, и станут.
Мы опять замолчали.
– У меня нет ножа, – сказал я.
– У меня есть.
Она открыла свою сумку и достала небольшой нож с черной рукояткой. Я увидел на нем желтый бойскаутский знак.
– Где ты его взяла?
– Несколько месяцев назад в Капитолии побывал отряд бойскаутов. Когда они ушли, я нашла этот нож и сохранила его, сама не знаю для чего.
Я ничего не сказал. Она продолжала:
– Наверное, понимала для чего.
– Нужно что-то придумать и насчет ее машины, – сказал я. Мне явно стало лучше. Теперь это уже была обычная полицейская задача, решить которую мне предстояло, исходя из чуть других условий. – Ты знаешь, где она ее оставляет?
– Прямо на обочине. Возьмем ключи и отвезем ее куда-нибудь.
– Откуда эта женщина?
– Из Алабамы, – не сразу ответила она.
– Придется, когда стемнеет, отвезти ее машину в Алабаму. Ты будешь ехать за мной, я потом пересяду к тебе.
– Хорошо. – Она помолчала минуту. – Ты можешь снять форму?
– У меня всегда с собой спортивные брюки и рубашка.
– Тогда лучше переодеться.
Правильно. И как это мне не пришло в голову? Я понял, что все еще не хочу об этом думать. Когда ты в форме, все по-другому. Ты почти солдат или почти полицейский. А без формы ты – это ты.
Я взял с заднего сиденья рубашку и брюки, зашел за машину и переоделся.
Мы выкурили по сигарете, и Ада сказала:
– Пора.
Я включил зажигание.
* * *За целых полмили я увидел на обочине шоссе худощавую женщину в коричневом платье и коричневой шляпе. Я узнал ее в ту же секунду и сообразил, что ее мне предстоит убить.
Ада ехала медленно. Коричневая фигура приближалась, я мог различить лицо под шляпой. Оно было не старым, но и не молодым. Оно было никаким, и только ожидание застыло на нем. Лицо хищника. Нет. Паука. Только на этот раз, красотка, ты и не ведаешь, что тебя ждет. Нет, не ведаешь.
Мы были совсем близко, и я видел, что это злое лицо. Как сказала Ада, этой женщине не место на земле. Убив ведьму, я сделал бы миру одолжение. Старую ведьму-паука.
Тщетно я пытался вызвать в себе ненависть. Я смотрел на нее – она ходила взад и вперед на своих высоких каблуках, – на ее уродливое, застывшее в ожидании лицо, жадно обращенное к потоку машин на шоссе, вглядывающееся и не ведающее, что это мы, потому что она не могла знать моей машины, и думал: "Через полчаса ты будешь мертвой. Сейчас ты жива, но скоро умрешь. В течение секунды ты перейдешь из мира живых в мир мертвых и никогда не вернешься обратно. Никогда".
Я смотрел на нее, и на мгновенье мне почудилось, что это я сам стою на дороге в ожидании смерти.
Если бы я был в форме!
Я дрожал, как дрожишь, когда не знаешь, от холода или от страха. Но день-то был теплым. Я дотронулся до ножа, достал из кобуры свой пистолет и укрылся за спинку переднего сиденья. Пистолет ледяным холодом обжигал мне руку. Машина остановилась, открылась дверца, и сквозь щель у сиденья я увидел две костлявые, обтянутые шелком чулок ноги. Я поднялся, держа в одной руке пистолет, а в другой полицейский знак, и сказал:
– Сидеть тихо!
Женщина крякнула, как утка, и ее злое уродливое лицо налилось темной, как свекла, краской.
– Ты пожалеешь! – крикнула она Аде. – Подожди, ты еще пожалеешь, черт бы тебя побрал!
Она даже не обернулась ко мне, увидев пистолет и знак. Не сводя с Ады безумного взгляда, она не переставала повторять, словно утратив разум:
– Ты пожалеешь, пожалеешь.
Ада не спеша ехала по шоссе. Солнце озаряло своими лучами зеленые плантации хлопка на коричневых полях. Мы миновали приземистый белый дом, одна сторона которого была освещена солнцем, а другая оставалась в тени. Во дворе стояли мужчина и женщина и чему-то смеялись. Наша пассажирка продолжала хныкать.
– Молчать! – приказал я, ткнув пистолетом в жилистую шею.
Она смотрела теперь только перед собой, бормоча все те же слова. Я взглянул на ее жилистую шею, куда мне предстояло нанести удар, потом перевел взгляд на зеркало заднего обзора и увидел длинные черные фермы моста, сходящиеся вместе по мере того, как мы удалялись.
И снова мы очутились на той же дороге, колеи которой уходили в лес.
Я следил за лицом, которое было так близко от моего пистолета, и видел, что выражение этого лица менялось. Сначала на нем было написано удивление, потом появился испуг, означавший, что она начала о чем-то догадываться.
– Не хочу сюда. Не хочу. Куда вы меня везете?
Затем она стала кричать, и лицо ее снова изменилось – она поняла, что ее ждет.
Я ткнул ее пистолетом.
– Заткнись!
Но она знала, что терять ей нечего. Она продолжала кричать, и мне пришлось ребром левой ладони нанести ей удар по горлу. Она тяжело осела на сиденье.
Она пришла в себя, когда мы уже проехали полпути. Тогда она стала молить, не громко, не настойчиво, плачущим голосом:
– Не надо. Прошу вас, не надо.
Голос не менялся, он был ровным и лишь повторял:
– Не надо. Прошу вас, не надо.
Клянусь, я не хотел этого, я был вынужден. Мне хотелось сказать ей об этом, объяснить, чтобы она поняла. Но я ничего не сказал. Без формы я чувствовал себя голым.
Мы с ней словно слились в единое целое. Мои руки держали пистолет, и я же ощущал прикосновение дула, я же молил: "Прошу вас, не надо".
И в то же время я был я. Мы снова очутились на полянке, только день уже клонился к вечеру. Сквозь вершины деревьев еще проглядывало голубое небо с белыми, похожими на вату облаками, все так же шептались листья и покрикивали сойки. Деревья не пропускали солнечных лучей, и под их сенью было прохладно. В такой день приятно лежать в траве или кататься на лодке, подумал я.
