Григорий Чхартишвили - ОН. Новая японская проза
Когда Бен подошел к стеклянной двери, мужчина вдруг вскочил и поклонился. Он был намного старше Бена, но поклонился низко-низко и сказал, исторгая из глотки английские звуки:
— Супасибо!
Бен повернулся и толкнул стеклянную дверь.
Сзади доносилось распевное, как заклинание:
— О-о, супасибо, супасибо! Кэннеди, ах нет, гудбай!
Выйдя из кафе, Бен опять попал на боковую улочку. С площади струился утренний свет, слышался скрип отпираемых ставен. У салона видеоигр стояли двое парней. Они отпирали замки. Похоже, того же возраста, что и Бен, — вероятно, работники магазина. При виде застывшего, словно статуя, Бена парни разинули рты и, бросив работу, принялись пялиться на него. Это неожиданно разозлило Бена, хотя еще вчера он бы и внимания не обратил. Он угрюмо побрел вперед, к трамвайным путям.
Обследовав карманы, он обнаружил три разные по величине банкноты. До вчерашнего вечера там еще лежало выданное посольством удостоверение личности, которое отец с иронией величал «свидетельством экстерриториальной неприкосновенности». В карманах каталось еще несколько холодных на ощупь монеток. Среди них было несколько тоненьких, с дырочкой посередине.
Наступая ногой на каждую плитку мостовой, словно ощупывая поверхность под ногами, Бен раздумывал, а не вернуться ли ему обратно в консульство.
Но консульство — это дом отца. Отца, его жены и их черноволосого сына — сводного брата Бена. Еще до побега Бен неоднократно позволял себе являться домой от Андо после ужина, когда вся семья уже встала из-за стола. В таких случаях отец грозился отправить его обратно в Вирджинию, к матери. Он никогда не упускал случая объяснить Бену его статус. «Dependant», говорил он, — это всего лишь иждивенец. Это совсем не то, что «INDEPENDANT» — независимый человек. Иными словами отец обладал властью и правом в любую минуту вышвырнуть Бена вон из Японии. Отец был родом из Бруклина и в такие минуты любил переходить на южный диалект. «Black you like a bad leaf!» — гремел он: «Я стряхну тебя, как гнилой лист с ветки!»
И вот теперь Бена нет дома уже несколько дней. Отец наверняка уже начал действовать. Вызвал секретаря-японца и обратился через него в полицию. «Кэннеди, ах нет…» — передразнил Бен мужчину у кассы. Он в сердцах сплюнул на мостовую. Вдали виднелась арка с надписью «Район Кабуки. Первая улица». Через арку тек беспрерывный поток черных голов. Волны толпы катились от станции в город. Их рассекали подходившие один за другим трамваи и автобусы. Бен подошел к улице с трамваями. Людской поток разделялся под аркой, часть его стекала вниз по склону к переулку навстречу одиноко бредущему Бену.
Слишком поздно.
Бен ощутил устремленные на него мимолетные взгляды. Казалось, они вопрошали его: «А ты что тут делаешь?» Пристальное внимание буквально давило его. Ему вдруг захотелось исчезнуть, испариться, чтобы не ощущать жгучего стыда. Бен повернулся спиной к этим взглядам и почти побежал. Потом опрометью влетел на пересекавшую квартал Кабуки длинную улицу.
Вечером того же дня Бен снова стоял у двери «CASSEL», но на сей раз в сопровождении Андо. Когда Бен показал приятелю на алеющую у входа надпись «15 тысяч иен в месяц», тот только и сказал: «О, класс!» — и решительно толкнул стеклянную дверь. Бен хотел было пройти следом, но Андо жестом остановил его: «А ты подожди на улице».
На улочке уже кое-где зажигались неоновые огни рекламы. Бен изнывал в одиночестве. Заглянув через стеклянную дверь, он увидел на том же месте, где сам стоял сегодняшним утром, бритую голову Андо, склонившегося перед с мужчиной за кассовым аппаратом. Андо и мужчина все время кивали, то дружно, то попеременно. Улыбка то гасла, то появлялась на их лицах. Беседа явно затягивалась. Андо несколько раз показал пальцем на Бена, стоявшего за стеклянной дверью, но мужчина отрицательно качал головой. Спор становился все ожесточенней. Бен, наблюдавший перепалку через затуманившееся стекло, чувствовал себя изгоем, отверженным, непричастным к происходящему.
В молочном свете люстры мелькнули руки. Андо зачем-то показал на петлицы своей студенческой формы, потом достал из нагрудного кармана какую-то карточку — студенческое удостоверение? — и предъявил мужчине за кассой, словно хотел его в чем-то убедить.
Минуты через две-три страсти улеглись, и разговор вошел в спокойное русло. Озаренный молочным светом люстры, Андо последний раз склонил свою бритую голову. Мужчина только кивнул, но не поклонился в ответ — не то что в беседе с Беном.
Выйдя на улицу, Андо изобразил знак победы, однако почему-то потупился. На его губах блуждала странная ухмылка, словно ему рассказали неприличную шутку.
Когда Бен поинтересовался, в чем дело, Андо промолчал. Бен заглянул ему в лицо, но тот отвернулся. Некоторое время Андо молча созерцал улицу, потом вдруг выпалил:
— Теперь я твой поручитель!
— Кто-кто? — не понял японского слова Бен.
Андо сосредоточенно нахмурился, как на экзамене по английскому языку, припоминая нужное слово:
— Ну, тот, кто дает гарантию.
— Гарантию? Гарантию чего?
Андо смущенно улыбнулся:
— Я за тебя поручился.
— Зачем?
Андо отвел глаза и с преувеличенным вниманием принялся разглядывать плиты на мостовой. Бен тоже посмотрел туда: на плитах плясали причудливые блики неоновых огней. Все еще пряча глаза, Андо сказал:
— Если никто за тебя не поручится, тебя не возьмут никуда.
— Почему? — упрямо спросил Бен. Звук получился почти горловым.
Андо за рукав потащил Бена прочь от кафе.
Когда они подходили к длинной улице, пересекавшей квартал Кабуки, где Бен проходил нынешним утром, Андо повернул голову и искоса посмотрел на Бена. Он ничего не сказал, но Бен почувствовал себя ничтожной букашкой. Глаза Андо будто говорили: «Ты не можешь жить в Японии, если у тебя нет поручителя!» В этих изучающих глазах Бен впервые заметил тень жалости.
Они миновали еще один переулок, пересекли несколько мелких дорожек, а длинная улица все не кончалась. По обеим ее сторонам стояли зазывалы и заманивали прохожих. Завидев Андо, они дружно завопили: «Эй, господин студент! Всего за три тысячи». При виде шагавшего следом Бена они захохотали и перешли на ломаный английский: «Эй, ты хотеть японская кошечка?» Андо с Беном молча прошли сквозь их строй. В конце улицы, у желтого здания районного управления, Андо снова повернулся к Бену, словно припомнив что-то важное:
— Завтра приходи туда к семи вечера.
— Прошу любить и жаловать, — следуя наставлениям Андо, церемонно поклонился Бен. Мужчина у кассы, который велел называть себя «управляющим», воззрился на Бена. На его длинной, «лошадиной», по меткому определению Андо, физиономии отразилась странная смесь показной скромности и неприязни. Тем не менее он жестом велел Бену следовать за ним и стал молча подниматься на второй этаж по полутемной служебной лестнице, куда не доходил свет пластиковых люстр.
Следуя за управляющим, Бен тоже поднялся на площадку второго этажа. Слева был какой-то проем. Бен попытался заглянуть в него, но уткнулся в темно-пурпурную бархатную портьеру.
— Это что? — поинтересовался Бен у управляющего, с деловым видом взбиравшегося по крутой лестнице на третий этаж, освещенный лишь тусклой электрической лампочкой. Тот буркнул что-то нечленораздельное. Бен разобрал лишь окончание — что-то вроде «кабинета».
На третьем этаже помещалась раздевалка, где в ряд стояли темно-зеленые шкафчики. Управляющий молча распахнул самую левую дверцу. Внутри на плечиках висела сильно накрахмаленная форма.
— Это что, форма? — спросил Бен по-японски. Его пронзительный смущенный голос, наверное, резал слух, потому что управляющий, казавшийся гораздо внушительней в желтом свете голой лампочки, вдруг сморщился и приказал, глядя мимо Бена, по-английски:
— Надевайть, надевайть! — потом прибавил уже по-японски: — Переоденешься, спускайся вниз.
Жестом изобразив, будто застегивает пуговицы, он показал пальцем на лестницу.
После чего опрометью бросился вниз, словно отделался от неприятной работы.
Оставшись в одиночестве, Бен задумчиво рассматривал висевшую в шкафчике белую форму, не осмеливаясь прикоснуться к ней. Вверху, у крохотного вентиляционного отверстия плясали розовые, голубые и лиловые огоньки. Неоновые всполохи беспорядочно метались в окошке, как шарики в игральном автомате, и казалось, только они и согревали холодную раздевалку. Из «кабинета» донеслись музыка и звуки высокого женского голоса. Песня становилась все громче. Бен с трудом разобрал лишь одну повторяющуюся фразу: «Только я».
Он скинул мокасины, медленно расстегнул пуговицы на фланелевой рубашке, которую ему купила в Вирджинии мать примерно в это же время в прошлом году. Его вдруг охватила нервная дрожь, даже страх. Еще до того, как он снял рубашку и джинсы, ему показалось, что он совсем-совсем голый. Он еще никогда не чувствовал себя таким беззащитным.
