Чарльз Буковски - Хеб с ветчиной
Наконец церемония закончилась. Все повскакивали со своих мест и повалили наружу. Во дворе выпускники и их родители, родственники и знакомые встретились — море объятий, лобызаний и поздравлений. Я увидел поджидающих меня родичей, подошел к ним и предусмотрительно остановился шагах в четырех.
— Пошли отсюда, — сказал я.
Мать смотрела на меня во все глаза.
— Генри, я так тобой горжусь! — выпалила она и вдруг отвернулась.
— Ой, а вон Эйб со своими родителями! — расплылась в улыбке мать. — Они такие милые люди! О, миссис Мартенсон!
Семейство остановилось. Мать бросилась к миссис Мартенсон с открытыми объятиями. Ведь это именно миссис Мартенсон решила не возбуждать дело после многочасовых телефонных переговоров с моей матерью. Они пришли к выводу, что у меня неуравновешенный характер, а мать и так сильно страдает из-за этого.
Мой отец и мистер Мартенсон пожали друг другу руки, а я подошел к Эйбу.
— Эй, пиздюк, с какой это стати ты показал мне палец?
— Что?
— Палец!
— Не понимаю, о чем ты!
— О пальце!
— Генри, я действительно не понимаю, о чем ты говоришь!
— Абрахам, нам пора идти, — позвала его мать.
Семейство Мартенсонов удалялось, а я стоял и смотрел им вслед.
— Вот у Мартенсонов парень знает, чем он будет дальше заниматься, — сказал мой отец, когда мы отправились к нашему старенькому автомобилю. — А вот что ты теперь будешь делать? Я никогда не видел тебя с учебниками!
— В них много глупостей.
— Ах, они глупые, да? А ты, значит, умный? Тебе не надо учиться! А чем ты будешь заниматься? Я затратил тысячи долларов, чтобы вырастить тебя, кормил, одевал! Я спрашиваю, что ты будешь делать, если я вышвырну тебя на улицу?
— Бабочек ловить.
Мать заплакала. Отец поволок ее к нашему «форду» десятилетней давности. А я стоял и смотрел, как мимо меня проносились другие семьи выпускников в новеньких автомобилях.
Подошли Джимми Хэтчер с матерью.
— Погоди-ка минутку, — сказала Клер сыну, — я хочу поздравить Генри.
Джимми отошел, а Клер придвинулась ко мне и заговорила тихо, чтобы он не мог услышать:
— Послушай, Генри, со временем ты захочешь получить настоящую аттестацию. Я могу выдать тебе твой мужской диплом.
— Спасибо, Клер, скоро увидимся.
— Твои яйца взорвутся. Генри!
— Я не сомневаюсь в этом, Клер.
Она отошла к Джимми, взяла его под руку, и они пошли дальше.
Подкатила наша развалюха, остановилась возле меня. Двигатель чихнул и умер. В кабине рыдала мать, огромные слезы катились по щекам.
— Генри, садись! Прошу, залезай! Отец прав, но я все равно люблю тебя!
— Я пойду пешком.
— Нет, Генри, садись, — завывала мать. — Садись, или я умру!
Я подошел, открыл заднюю дверцу и забрался в кабину.
Двигатель снова ожил, и мы тронулись. Итак, Генри Чинаски — выпускник средней школы 1939 года — ехал в светлое будущее. На первом же светофоре машина остановилась, и двигатель заглох. Уже загорелся зеленый, а отец все никак не мог запустить его. Позади нас сигналили другие автомобили. Наконец отцу удалось завести полудохлый механизм, и мы снова двинулись вперед. Мать перестала плакать, и теперь мы ехали в полном молчании.
46
Времена оставались тяжелыми, и поэтому я очень удивился, когда раздался звонок из компании Мирз-Старбак, и меня уведомили, что в понедельник я должен явиться на работу. До этого я прошелся по всему городу и рассовал заявки, куда только было возможно, все равно заняться мне было нечем. Собственно, я не горел желанием начать трудовую деятельность, но уж больно мне не хотелось оставаться под одной крышей со своими родителями. В отделе кадров Мирз-Старбак валялись тысячи заявок, и я не надеялся, что мне повезет. Это была крупная торговая компания с разветвленной сетью универмагов во многих городах страны. Заполнив заявление, я прошел собеседование, которое длилось всего несколько минут. По-моему, на все вопросы я ответил правильно.
Наступил понедельник, и я отправился на работу с бутербродами в коричневом бумажном пакете. Универмаг находился всего в нескольких кварталах от моей бывшей школы. Я все еще прибывал в недоумении, почему выбор пал именно на меня.
После получения первого чека я рассчитывал снять себе комнату в центре города рядом с публичной библиотекой.
По пути за мной увязалась изголодавшаяся дворняга. Бедняга так исхудала, что ребра выпирали из-под ее облезлой шкуры, а уцелевшая шерсть свалялась и торчала клочьями. Брошенное, запуганное, избитое животное — жертва Homo sapiens.
Я остановился, присел и протянул руку, но пес отскочил.
— Иди сюда, приятель, я твой друг… Ну, давай, не бойся…
Он осторожно приблизился. Глаза его были полны печали.
— Что же они сделали с тобой, парень?
Пес подбирался все ближе и ближе, стелясь по тротуару и усердно виляя хвостом. Потом он просто прыгнул на меня, и я, не устояв под ударом его передних лап, распластался на асфальте. Несмотря на худобу, он был все же слишком большой и тяжелый. Оседлав меня, осмелевшая псина принялась лизать мне лицо, уши, лоб. Я еле спихнул его, вскочил и вытер лицо.
— Сидеть! Тебе надо подкрепиться!
Я достал из пакета сэндвич и отломил кусок.
— Немного тебе, остальное мне, старикан! — сказал я и положил его порцию на тротуар.
Пес подошел к угощению, понюхал и отошел. Облизываясь и оглядываясь на меня, он стал удаляться.
— Эй, приятель, погоди! Этот был с арахисовой пастой! Иди попробуй копченой колбаски! Вернись! Ко мне!
Пес с опаской подошел снова. Я отыскал сэндвич с колбасой, отломил большой кусок, соскоблил с него горчицу и бросил на тротуар.
Привереда склонился над подачкой, уткнулся в нее носом, обнюхал, повернулся и потрусил прочь. На этот раз он даже не оборачивался, все быстрее и быстрее удаляясь вдоль по улице. Неудивительно, что я постоянно пребывал в состоянии депрессии — ненадлежащее питание.
Я продолжил свой путь на работу. Это была та же самая улица, по которой я ходил в школу.
Наконец я прибыл на место, отыскал служебный вход и вошел. Из яркого солнечного света я попал во мрак. После того как мои глаза слегка привыкли к темноте, я разглядел мужчину, стоящего всего в нескольких шагах от меня. Половина его левого уха отсутствовала. Сам он был высокий и очень худой. Узкие, как игольное ушко, зрачки как-то странно располагались на его бесцветных глазах. Но что самое удивительное, этот дистрофик был перетянут ремнем, а поверх ремня свисало странное, уродливое брюхо. Видимо, жир со всего организма сконцентрировался именно на животе, обрекая другие части тела на истощение.
— Управляющий Ферис, — представился он. — А вы, я полагаю, мистер Чинаски?
— Да, сэр.
— Вы опоздали на пять минут.
— Меня задержала… Ну, я остановился, чтобы покормить бродячую собаку, — сказал я, улыбаясь.
— Это самое глупое оправдание, которое я слышу за последние тридцать пять лет моей службы здесь. Ты что, не мог придумать чего-нибудь поумнее?
— Я только начинаю, мистер Ферис.
— И скоро закончишь. Ладно, смотри, это — таймер, а вон стеллаж с регистрационными картами. Найди свою карту и отметь время прихода на работу.
Я отыскал — Генри Чинаски, служащий № 68754. Взяв карту, я уставился на таймер — что делать дальше?
Ферис встал позади меня и тоже вытаращился на автомат.
— Ты уже опоздал на шесть минут, — услышал я его голос. — Когда опоздание составляет десять минут, мы вычитаем час.
— Значит, если опаздываешь на десять минут, то лучше не торопиться?
— Не остри. Когда мне хочется посмеяться, я слушаю Джека Бенни. А если ты прогуляешь час, то просто потеряешь работу к чертовой матери.
— Извините, но я не знаю, как управляться с таймером. Как мне отметиться?
Ферис выхватил карту из моих рук и указал на таймер.
— Видишь эту щель?
— Ага.
— Что?
— Я говорю, да, сэр.
— Отлично, она предназначена для первого дня недели, значит для сегодняшнего дня.
— А-а…
— В нее вставляется карта, вот таким образом, — он вставил карту в щель и затем вытянул ее обратно. — Когда карта будет там, нужно потянуть за этот рычаг, — Ферис дернул рычаг, но карты-то там не было.
— Я все понял. Давайте приступим, — потянулся я к карте.
— Нет, подожди, — не унимался он. — Когда уходишь на обед, также нужно отмечаться, но уже в этой щели.
— Да, я понял.
— А когда возвращаешься с обеда, то вставляешь карту в следующую щель. Обед тридцать минут.
— Тридцать минут. Все ясно.
— И наконец, когда рабочий день заканчивается и ты уходишь домой, или в свою гостиницу, или еще куца, не знаю, где уж ты там живешь, нужно использовать последнюю щель. Получается четыре отметки в день. И так каждый день — четыре отметки за смену — до тех пор, пока тебя не уволят, или ты сам уйдешь, или умрешь, или выйдешь на пенсию.
