Энтони Дорр - Собиратель ракушек
Тропа нестерпимо медленно движется ему навстречу. Спиннинг цепляется за ежевичный куст, и леска вдруг безнадежно запутывается, надо же такому случиться, ну надо же, на ровном месте. Маллигэн останавливается, в ушах стучит кровь. Он дергает за катушку, но леска только крепче впивается в куст и вроде даже обвивает его со всех сторон; толстые шипы, чисто акульи зубы, держат ее мертвой хваткой. Маллигэн сникает. Всматривается в чащобу. Потом садится прямо в холодную грязь узкой рыбачьей тропы, чтобы заняться леской, и постепенно спасает ее от шипов. Дыхание приходит в норму. Леска мало-помалу, петля за петлей, высвобождается. На землю, кружась, падают рыжие и желтые листья.
Распутав леску, он укладывает ее как положено. Сквозь кроны долго изучает облачное небо. За спиной шумит река, причмокивает и монотонно бормочет. Шея у него побелела и напряглась, усы припорошило серебром.
В конце концов он разворачивается и бредет назад, к реке. С неба опускаются первые снежинки и целятся в бронзовые излучины реки Рапид.
Давно стемнело, решето лесной чащи просеивает снег, а Маллигэн, полузамерзший, стоит в реке и удит рыбу и перистой тьме. Руки-ноги потеряли чувствительность, спину ломит от бесконечного забрасывания лески. Хрупкие снежинки погибают в скользящей воде. А он все рыбачит.
Время близится к полуночи, и ветви гнутся под тяжестью снега, а снежинки все падают, и тут у него клюет: рыба длинными рывками выбирает леску и устремляется вниз по течению, недвусмысленно давая понять, кто здесь главный. Вскоре леска разматывается на всю длину. Кровь у Маллигэна в груди густеет, нагревается. Катушка скрежещет. Рыба прыгает раз, другой, пятый, призрачной пулей взлетает на полметра над рекой, прекрасной и жуткой, а потом скрывается за мелкой излучиной. И Маллигэн только слышит, как рыбина бьется, неистовствует, раз за разом выстреливает свечкой, плещется среди плеска реки, и шороха ветра в кронах, и лучезарного снегопада. Кровь стучит все сильнее – того и гляди разорвет грудь.
Леска натянута. Маллигэн придерживает ее обескровленными пальцами; рыба не утихает. Отваливается незакрепленный стопор – кто бы мог подумать, что рыба способна выбрать пятьдесят метров лески? – и леска сходит со шпули. Маллигэн бросается следом, успевает схватить ладонями, леска полностью отсоединилась от удилища, рыбина уплывает вниз по течению и режет леской ладони Маллигэна; он чувствует, как рыба борется со своим ярмом, поднимается, выпрыгивает из воды и шлепается обратно в реку. В этот миг леска выскальзывает у него из ладоней, рыба уходит на свободу, а Маллигэн остается стоять с вытянутыми руками – картина мольбы и покаяния.
Леска неспешно плывет по водной глади. Маллигэна пробирает дрожь. Удилище с пустой катушкой уткнулось в гальку. Кругом – немое равнодушие леса. И только вода назойливо чмокает в том месте, где река неудержимо пробивается сквозь валежник и снег, шепча на бегу о чем-то своем.
Мкондо
[mkondo, сущ. Поток, течение, напор, ток, бег воды (напр., в реке или при выплескивании на землю), воздуха, поступающего через открытую дверь или окно, т. е. сквозняк; кильватер движущегося судна; след, бег зверя]
В октябре тысяча девятьсот восемьдесят третьего, с целью найти останки одной доисторической птицы, в Танзанию прибыл американец по имени Уорд Бич, командированный Кливлендским музеем естественной истории (штат Огайо). Незадолго до этого в районе известняковых холмов к западу от города Танга нескольким экспедициям европейских палеонтологов удалось обнаружить окаменелости, напоминающие китайского каудиптерикса – мелкую пернатую рептилию, и музей стремился заполучить такой же экспонат в свою коллекцию. До палеонтолога Уорд, при всем своем честолюбии, не дорос (докторскую диссертацию в свое время забросил), однако поднаторел в сборе окаменелостей. Само это занятие – днями напролет горбатиться с долотом и ситом, заходить в тупик, в сердцах начинать все сначала – он недолюбливал, но проникся идеей. Ископаемые животные, говорил он себе, дают ответы на важные вопросы.
Когда он ехал безымянной горной дорогой, тем же маршрутом, которым вот уже два месяца следовал к месту раскопок, перед ним вдруг появилась бегущая девушка. На ней были сандалии и свободно спускавшаяся до колен ханга; по спине била тугая коса. Дорога, огороженная по обеим сторонам плотной стеной растительности, шла в гору, сужаясь и прихотливо извиваясь в палящих лучах солнца. Он уже собирался обогнать эту бегунью, как вдруг та выскочила на середину дороги прямо перед его пикапом. Уорд ударил по тормозам, пикап занесло набок, он покатился дальше, касаясь земли только двумя колесами, и чудом не вылетел в пропасть. Девушка даже не обернулась.
Уорд привстал над рулем. Что там стряслось? Неужели перед его пикапом и впрямь выскочила какая-то безумная? Да, сейчас она неслась впереди, поднимая сандалиями пыль. Он поехал за ней. Бежала она так, словно кого-то преследовала, бежала как хищница – грациозно, ни единого лишнего движения. Ничего подобного он в жизни не видел; она так ни разу и не оглянулась. Сократив расстояние, он теперь держался вплотную за ней: она почти задевала пятками бампер. Сквозь шум двигателя доносилось ее учащенное дыхание: вдох-выдох. Так продолжалось минут десять: Уорд, вцепившись в руль, боялся дышать, охваченный непонятным чувством – не то злостью, не то любопытством, а может, проснувшимся желанием; а девушка с развевающейся косой, мелькая ногами, точно механическими поршнями, стремительно бежала вверх по склону. И не замедляла бег. На вершине, где испарялись под солнцем лужи, она вдруг как-то извернулась и запрыгнула на капот. Уорд втопил педаль: пикап юзом пошел по вязкой грязи. Девушка перевернулась на спину, вцепилась в стойки лобового стекла и ловила ртом воздух.
Езжай! – выкрикнула она по-английски. Чтобы ветер в лицо!
На мгновение он оцепенел, глядя сквозь стекло ей в затылок. Мыслимо ли было после этой гонки сказать «нет»? И мыслимо ли было вести автомобиль, когда на капоте сидит девушка?
Но его ступня, словно чужая, сама собой отпустила педаль тормоза, и вот уже пикап медленно катился под гору, постепенно разгоняясь. Дорога делала опасные крутые повороты, и он видел, как мускулистые женские руки напрягаются все сильнее. Не остановившись у раскопа, Уорд еще с полчаса, а то и дольше, ехал крутыми, изрытыми дорогами; тугая коса била в лобовое стекло, на плечах девушки обозначились веревки мышц. Пикап скакал по выбоинам, кренился на поворотах. А она будто приросла к капоту.
Наконец дорога закончилась: дальше теснились лианы, а внизу открывался крутой обрыв, на дне которого ржавел искореженный остов перевернутого автомобиля. Задыхаясь, Уорд высунулся из пикапа.
Девушка, начал было он, вы что…
Послушай, как сердце стучит, сказала она. И он, видя себя как будто со стороны, вышел из машины и приник ухом к ее груди. Внутри у нее словно работал двигатель – точно такой, как у его пикапа. Мощная сердечная мышца гнала кровь по коридорам тела, в легких ветром гудело дыхание. Он и представить себе не мог, что звук может быть таким живым.
Я не раз видела тебя в лесу, сказала она. Ты лопатами глину копал. Что ты ищешь?
Птицу, выдавил он. Нужную для науки птицу.
Она рассмеялась.
Разве птиц ищут в земле?
Мы ищем мертвую птицу. Ее косточки.
А почему не живую? Вон их сколько.
Мне за другое деньги платят.
Неужели?
Она соскочила с капота и нырнула в заросли бамбука.
Через два дня Уорд, еще не уверенный в том, правильно ли поступает, появился вечером у дома ее родителей. Девушку звали Найма; ее немногословные, вполне состоятельные родители выращивали на продажу чай; они владели небольшим хозяйством над бобовыми полями и банановыми пальмами (четыре акра чайных плантаций, трехкомнатный дом и застекленная теплица-школка для выгонки сеянцев) высоко в скалистых, поросших лесом Усамбарских горах к югу от Килиманджаро и к западу от Индийского океана, на последнем уцелевшем островке тропических лесов, некогда покрывавших всю территорию от побережья Западной Африки до Танзании.
За теплицей, в гряде эвкалиптов стрекотала саранча; над головой мерцали первые звезды. Весь кузов пикапа был уставлен корзинами цветов; среди них были гибискус, лантана, жимолость – других названий он не знал.
Ее родители встречали его на пороге. Найма несколько раз обошла вокруг пикапа. Наконец она протянула руку, сорвала похожий на ромашку цветок, пристроила его за ухом и спросила: догонишь?
Что? – не понял Уорд.
Но она уже пустилась наутек и, обогнув чайную теплицу, скрылась за деревьями. Уорд покосился на ее родителей, которые с невозмутимым видом стояли в дверях, и побежал ей вдогонку. Под пологом леса тьма стала еще гуще; на дорожке топорщились узловатые корни, деревья стегали его ветвями. В какой-то миг Уорд разглядел, как она перепрыгивает через валежник и огибает молодые деревца. Потом она пропала из виду. Тьма стала непроглядной. Он упал раз, другой. Добежал до развилки, затем до следующей; дорожки ветвились, подобно артериям, расходящимся от центральных стволов, распадались на сотни мелких троп, а он понятия не имел, по какой из них она могла убежать. Прислушался, но уловил только жужжание насекомых, лягушачьи серенады и шум листвы.
