Энтони Дорр - Собиратель ракушек
– Спасибо тебе, – говорит он, только не знает, вслух или молча.
Облачная завеса рвется, и небо заполоняет солнечный свет, который изливается на них обоих, золотит их руки, и эту столешницу, и влажные резные чаши дынной корки. В один миг все становится таким зыбким и в то же время невыносимо прекрасным, точно Джозеф соединил разные миры: тот, из которого пришел, и тот, куда собирается. В эту минуту все его мысли – о матери, о том, что испытала она перед смертью, прониклась ли тем же светом, тем же чувством всесилия.
Белль высвобождает ладони и указывает куда-то вдаль, за горизонт. Домой, говорит она жестом. Ты возвращаешься домой.
Запутанный случай на реке Рапид
Маллигэн собирает рюкзак: удочка, почерневший термос для кофе, пластиковые пакеты на молнии, картофельные палочки, вяленая оленина, имбирное печенье, запасная пара носков. Из подвала – коробка стримеров. Готовит завтрак: обжаренная на сковороде сосиска, два ломтя черного хлеба с изрядным слоем маргарина, кофе из треснутой кружки. Жует, стоя под облупленной притолокой между кухней и спальней, и смотрит на спящую жену – округлый тюк под одеялом. На деревянном стуле разложено серое бельишко. Со времени самой первой их ночи она всегда так спит – как байбак. Со времени прекрасной, упоительной первой брачной ночи, когда он долго держал ее в объятиях, уже спящую, чего только не нашептывал, а она не просыпалась. Как-то раз он сказал, что ее, похоже, вечерами выслеживает какой-то пришлый охотник и науськивает своих гончих, чтоб те уволокли ее в ночь и не отпускали до рассвета. Вроде как призрак со слюнявыми псами, рвущимися с поводка. Маллигэн окликает жену по имени. Та дрыхнет тяжелым, беспробудным сном. Перед уходом он подбрасывает в камин дровишек.
В переулке над деревьями грецкого ореха дрейфует половина белой Луны, похожая на обесцвеченную холодами створку ископаемой раковины. В сторону моря короткими перебежками спешат рваные облака. Можно подумать, за ночь кто-то шуганул осень с древесных крон: ветки оголились, двор завалило листвой. Жуя бурую травинку, Маллигэн отпирает промерзший грузовичок-пикап. Ни дать ни взять зима, думается ему: небо свинцовое, на старых деревьях лютуют вороны, хищно недоумевают совы, круглолицые пруды подернулись ледком. Форель и лосось вот-вот уйдут на глубину и не мигая зависнут над галечным дном, а река тем временем начнет задыхаться в выстуженном русле и промерзать вокруг них. Да и Маллигэн тоже угомонится: засядет у себя в подвале и будет плести мушки-стримеры при свете лампочки.
Грузовичок еле ползет: горючее загустело, дальний свет горит тускло, изжелта. Полутемное шоссе все в лужах. Затяжные, медленные всплески да свет фар, выхвативших из темноты еле плетущийся лесовоз, груженный мокрыми бревнами, – больше вокруг ничего, только на разбитом ограждении теснится крылом к крылу стайка скворцов. Один поджал ногу. Глаза их, блестящие в свете фар, невозмутимы.
В полпятого Маллигэн уже стоит под пятнистым светом в круглосуточном мини-маркете Уэзерби. На стойках – газеты и журналы, на стеллажах – конфеты, пачки сигарет, серебристые трубочки свернутых билетов лото, ценники на молоко со скидкой. Позвякивают маленькие колокольчики, прикрепленные лентой к двери. В автомате лениво крутится розовый замороженный сок. Маллигэн наливает себе в термос выдохшийся кофе, потом берет газету и бросает мелочь на прилавок, за которым, опустив голову на сложенные руки, спит Уэзерби.
Уэзерби моргает сухими глазами – возвращается откуда-то издалека.
– Ты, что ли?
Маллигэн кивает.
– С тобой, чертяка, никакого будильника не надо.
– Доживешь до моих лет, – говорит Маллигэн, – тогда поймешь, что сон и явь недалеко друг от дружки ушли. Закрыл глаза – и отключился.
Уэзерби трет глаза ладонями.
– Снова на Рапид с удочками?
– Попытка не пытка.
– Да тебя каждый божий день туда носит. С газетой, с кофейком.
Маллигэн пожимает плечами, а сам уже глядит на дверь. Ну почему же? Так уж и каждый. Вот нынче, да, поеду.
Протирая прилавок, Уэзерби вздыхает. Я-то думал, говорит, на пенсии отсыпаться положено. За Маллигэном защелкивается дверь.
На почте – мрак, окна закрыты, и только по рядам латунных почтовых ящиков хрупким стержнем тянется один короткий луч. На шоссе разрезает лужи автопоезд-лесовоз. Подойдя к одному из ящиков, Маллигэн отпирает его ключом и заглядывает внутрь. Есть письмо. Бумага плотная, гладкая. Он сует конверт в карман рубашки. Расстегивает молнию на кармане куртки, достает другой конверт, заранее надписанный мелкими печатными буковками. Положив это письмо на место изъятого, Маллигэн запирает ящик и уходит.
Свой пикап он направляет в сторону холмов: там на склонах выстроились шеренги голых деревьев, чья листва мало-помалу сползает к подножью, а за грядами облаков меркнет пригоршня звезд. Щербатые, грязные лесовозные дороги (четыре поворота без указателей, затем вброд через сдавленный камнями ручей: пикап чавкает, греется и буксует на скользкой глине под лысыми склонами, где на обочинах громоздятся связки березовых стволов с обрубленными сучьями, а рядом вырванные из сумрачной чащи грозные папоротники и ржавые кусты ежевики) упираются в небольшую глинистую просеку, где гранитные глыбы высовывают носы из-под земли; здесь паркуются рыбаки. Его пикап оказывается первым.
Натянув болотные сапоги, он раскладывает удилище, проверяет катушку и прислоняет спиннинг к дверце кабины. Запихивает в рюкзак пластиковые пакетики с вяленым мясом, имбирным печеньем, картофельными палочками, запасными носками, а также купленную газету. Коробку с мушками кладет в карман куртки, застегивает молнию, надевает вязаную шапку. Потом присаживается, чтобы подышать, и лобовое стекло запотевает от его дыхания. Луну загораживает облако.
В нагрудном кармане рубашки пальцы нащупывают письмо: плотная бумага, гладкий конверт. Маллигэн надевает очки для чтения, распечатывает письмо, находит засушенный цветок. В скудно освещенной кабине, при включенном двигателе он читает округлый почерк:
Дорогой Маллигэн,
я совсем запуталась. Ты говоришь, что испытываешь те же чувства, что и я, а сам как ни в чем не бывало плывешь… вместе с ней… по течению жизни, ездишь на рыбалку, будто все хорошо, все нормально. Однако хорошего мало! Меня изводит эта секретность. Этот обмен письмами через почтовый ящик, эти лихорадочные дни, когда она думает, что ты на рыбалке, когда ты и в самом деле по пояс в воде, – этого не достаточно, вовсе не достаточно. По-моему, я к тебе прикипела. Наверное, во мне говорит алчность, наверное, желать, чтобы ты полностью принадлежал мне одной, эгоистично. Неужели любовь – не реальность, Малли, неужели она тоже ложь?
Ох, не знаю, как видно, я готова ждать вечно, ты и в самом деле даришь мне счастье. Своим застенчивым характером. Своей заботливостью. Мне сейчас из рук вон плохо, а со мной лишь твое письмо, в котором сказано, что ты сегодня поедешь на реку, и теперь я, кажется, понимаю, что такое настоящее томление. У меня ломит все тело. Пора тебе сделать выбор.
P. S. Если ты, женившись на мне, стал бы уезжать на рыбалку, ты бы и впрямь ездил на рыбалку?
Он закладывает цветок в карточку и возвращает карточку в конверт, опускает конверт в газету, что лежит в рюкзаке, и запирает пикап. Потом направляется к реке по извилистой, замшелой тропе сквозь лесную чащу, сорные травы, кусты ежевики, облепленные чагой стволы; спускается в заболоченный овраг, утопая сапогами в торфе и забрызгивая жижей высокие голенища. Лесной ковер засыпан листьями; при каждом шаге с деревьев слетают новые. В этом есть определенный ритм: подрагивает вершинка спиннинга, топают сапоги, плывут по воздуху ненужные листья, из чащи доносится шепот реки.
Маллигэн пробивается сквозь последнюю чащобу. На берегу быстрой реки Рапид, гладкой, поблескивающей, черной, на него накатывает знакомое чувство: неодолимая тяга движущейся воды, устремляющийся ей вслед ток его крови и подобие радости, от которого сами собой размыкаются губы. Остановившись у воды, он выдыхает облачка пара и при свете карманного фонарика перечитывает письмо, а потом, ощупав края, опускает его все туда же – в сложенную газету. На востоке собрались тучи, последние звезды вот-вот растворятся в небе. Пятнистая Луна отбрасывает пленку света. Маллигэн закрепляет на капюшоне стример, заходит в реку и начинает лов.
У него за правым плечом, вверх по течению, вскоре загораются фонарики других рыбаков, но ему не составляет труда притворяться, будто он здесь один. Замерзшими пальцами он придерживает леску, чтобы наживка не виляла и не скользила, а просто дрейфовала в воде, и забрасывает удилище так, как мало кому под силу.
