Дмитрий Вересов - Невский проспект
– Ты чай пьешь?! – закричала сестра – на линии пошли помехи. – Опять какую-то траву заварил?! Ты как колдун какой-то со своими настоями! Там на севере, знаешь, всякие шаманы есть! Они настоями лечат – ты как шаман…
– Однако я правду говорю, – сказал Домовой, изображая этого самого шамана. – Однако ребенок простудится!
– Ты меня будешь консультировать, когда я стану мамой? А говорят – беременные мыло едят! Наташа ела мыло?! Ой, извини, что я напоминаю – я такая бестактная бываю! А какое она ела мыло – клубничное или детское? Знаешь, мне всегда казалось, что клубничное должно быть вкуснее!
– Не помню… Не ела она никакого мыла! – сердился Домовой – вода и правда быстро остывала. – Возьми сама и попробуй, если тебе так интересно, – в жизни всегда есть место эксперименту!
– Ты издеваешься, а я ведь тебе еще самого главного не сказала! – пробулькала Ленка.
– Подожди немного! – Он вытащил Верочку из ванночки, оставив пупсов с утятами кружиться в мыльной водице. – Я тебе перезвоню!
Уложил дочку и еще не одну минуту думал, прежде чем набрать Ленкин номер. Ясно было, что речь пойдет снова о том же самом. Сестре, не посвященной в детали скандала, разразившегося после отъезда Наташи, было непонятно упорство, с которым Домовой отказывался восстановить отношения с родителями.
Что его останавливало?! Может быть, боязнь утратить свободу, к которой он успел привыкнуть за последнее время.
– Знаешь, как они расстраиваются! – спрашивала сестра, и Домовой чувствовал себя злодеем почище сказочного Карабаса-Барабаса. – Особенно мама! Я тебе прямо скажу, ты ведешь себя, как невменяемый!
Домовой и не сомневался, что мирная инициатива исходила именно от нее, от матери. Гертруда Яковлевна принадлежала к тому типу женщин, которые привыкли держать всех и вся в своих руках, включая, конечно, мужа. Отец, который еще в начале ссоры звонил несколько раз украдкой, вскоре звонить перестал, и Вадим прекрасно понимал, в чем тут дело. Бедный папа никогда не умел лгать, а значит, мама узнала и приказала прекратить.
И это, тогда ему казалось, было последним камнем, последней точкой. Этого он не мог, не должен быть простить. Но время прошло, и злость испарилась, исчезла без следа. Домовой не умел ненавидеть, и в конце концов, он жил в родительской квартире – они не отказались от него, как от чужого. Так какое право он имел отказываться от них?! Еще Марков как-то в шутку заметил, что Вадиму не помешала бы небольшая доза «озверина». Для профилактики. Что верно, то верно – Домовой, следуя старому доброму правилу, считал, что во всех бедах следует в первую очередь винить себя. И винил, забывая, что из правил бывают исключения.
На радость Лене, без колебаний приписавшей себе заслугу воссоединения семьи, встреча действительно состоялась. Сестра, которая от вынужденного безделья целиком переключилась на проблемы родственников, пригласила Вадима на следующий вечер к себе, на нейтральную территорию.
Вадим не спорил, но наутро, едва проснувшись, отчего-то струсил и хотел визит отложить. Сказаться больным, например. Он ведь человек и вполне мог, например, простудиться. Глупо и даже преступно тащить свои бациллы к беременной женщине. Однако здравый смысл перевесил – в конце концов, он уже большой мальчик и симулировать стыдно. Верочка поехала в гости с отцом, это будет точная и безжалостная проверка – мать просто обязана принять внучку, иначе о примирении не может быть и речи.
На Ленке было что-то, напоминавшее старомодный чехол с оборочками, для дивана – платье для беременных. Больше всего сестра опасалась скандала, который мог негативно отразиться на ее ребенке. Об этом она шепнула еще в прихожей, стягивая шарф с шеи Вадима.
– Вас понял! – сказал Вадим.
Несмотря на все свои ахи-вздохи и колоссальный живот, по квартире Ленка передвигалась весьма проворно. «Привыкла», – объяснила она и добавила, что она теперь вроде тех скороходов, которые прикрепляли к ногам тяжелые камни для тренировок, а потом, сбросив эти камни, начинали бегать, как кузнечики. Так и Ленка пообещала после родов развить какую-то невероятную скорость.
– Кузнечики не бегают! – сказал Вадим, уже увидевший на вешалке старое пальто отца, к которому тот питал почти мистическую привязанность. – Они скачут.
Он раздвинул шуршащий полог из бусин, сразу встретился взглядом с матерью, сидевшей на диване в гостиной, и замолчал. До последнего момента он боялся – боялся увидеть ее постаревшей и поседевшей от огорчений. Во всяком случае, такая картина представала перед глазами после всех Ленкиных рассказов. Напрасно боялся – мама выглядела даже помолодевшей, и от сердца у Домового отлегло.
Отец стоял у клетки с попугаем, наполовину прикрытой пестрым платком, и, повернувшись к нему, взволнованно затоптался на месте. Он-то как раз выглядел постаревшим. Вадим замер, не зная, к кому из них подойти первым.
«Боже мой, – мелькнула у него в голове мысль, – это же просто сцена из какого-то древнего романа». Из какого точно – он вспомнить не мог, да и не был уверен, что читал такой роман. Просто слишком нереальным все выглядело – таким же нереальным, как и ссора, о которой никто ни разу не упомянул за весь вечер. Если и бывают в жизни случаи, когда «не стоит ворошить прошлое», то это был именно такой.
– Здравствуй! – сказал отец.
Попугай, бывший свидетелем этой трогательной сцены, тут же прокомментировал ее замысловатой непечатной фразой, достойной украсить лексикон любого уголовника. Ленка всплеснула руками и спешно накрыла его платком, но торжественный момент был безнадежно испорчен. «Впрочем, оно и к лучшему», – подумал Вадим. Напряжение разрядилось, он подошел и обнял отца, потом сел рядом с матерью. Разговор начался бестолково, но вскоре наладился при активном контроле со стороны Ленки.
Сестра не выпускала процесс переговоров из рук, бдительно и бесхитростно пресекая все попытки за-тронуть больные темы. Сцена напоминала Вадиму не то сватовство, не то свидание в тюрьме, когда высказаться откровенно мешает кто-то посторонний, которого нельзя попросить выйти. Странно было бы просить сестрицу оставить собственную гостиную – даже в шутку. Она бы все равно не послушалась. Смотрела на них, растроганно всхлипывая:
– Я и забыла совсем – мне же нельзя волноваться! А то ребенок родится нервный!
Имя Наташи не упоминалось вовсе, будто и не было ее никогда.
«Встреча на Эльбе», как назвал про себя этот вечер Иволгин, завершилась благополучно и, вопреки его страхам, без покаяний и прощений с обеих сторон – именно этих покаяний и прощений Домовой боялся больше всего. Тетя Станислава передавала ему привет. Впрочем, как уверяла мать, она вряд ли уже помнит, кто он такой. В принципе, Вадима вполне можно было оформить в качестве опекуна тетки с последующим переоформлением квартиры на его имя.
Родители не спешили перебраться назад, впадавшей в детство Станиславе требовалась постоянная помощь. Однако Гертруда Яковлевна уже подыскала для нее надежную сиделку и все чаще появлялась – иногда с отцом, иногда одна – на квартире у сына, вытесняя понемногу из этой квартиры Маркова. Вернее – его образ, который, подобно персонажу Кирилла, призрачному Гамлету, витал в стенах дома Иволгиных, напоминая о себе мелочами – оставленной книгой о сценическом искусстве или случайной запиской, которую Вадим забыл выбросить. От Маркова реального приходили краткие сообщения, часто – с приличным запозданием. Одна открытка пришла спустя почти месяц после того, как была послана из Будапешта. Наверное, примерно с таким же успехом можно было послать письмо в бутылке, с тем чтобы Иволгин поймал его на невских берегах.
Почему-то ему казалось, что Марков уже не вернется – судя по открыткам можно было заключить, что Кирилл все больше удаляется от границ «Великого и могучего», и это движение, отмечаемое Вадимом на карте (маленькие флажки, как на военных планах), казалось Иволгину совершенно закономерным. Он почти физически чувствовал притяжение, которое существовало между Марковым и Британскими островами, приютившимися на западе континента. А причина казалась очевидной – Джейн Болтон.
* * *Конь смертельно устал, Евгений тосковал. Ему нужно было во что бы то ни стало выбраться поскорее из этого пустынного места, где только ворон – старый падальщик мог чувствовать себя относительно комфортно. Ворон, нахохлившись, сидел на ветке сухого дерева. Невский проехал стороной, чтобы птица не украсила его плащ пометом – и так грязи хватало. Впереди расстилалась притихшая степь, тучи уже рассеивались, над краем земли ярко пылало закатное солнце. Весь этот день небо было затянуто облаками, и вот теперь, словно в качестве компенсации за свое столь продолжительное отсутствие, солнце залило пронзительно ярким багровым светом всю степь, насколько хватало глаз. Он подумал, что стоит прикрыть металлический нагрудник – его блеск могут заметить издалека. Не хотелось закончить столь важное путешествие в бессмысленной стычке с каким-нибудь лесным сбродом. Эти ублюдки обычно не церемонились с благородным сословием, да и причин для церемоний, по правде говоря, не было. Дворянство Англии только нарождалось, но уже было полно спеси, а разница между благосостоянием благородного, хотя и приемного, сына графа Ддейла и обычного крестьянина была просто чудовищной. Невский не раз проезжал через крестьянские поселения, там люди падали в грязь при виде всадника, хотя никто не принуждал их к этому – Невский не мог бы физически справиться с этими людьми. Восстань они, и ему пришлось бы уносить ноги. Но им и в голову не приходила такая мысль.
