Ольга Исаева - Мой папа Штирлиц
Те, на остановке еще пытаются зацепиться за подножку, а уж из салона им кричат:
– Куда прете? – автобус не гандон – не безразмернай. Пешком идите – здоровее будете.
– В войну всю Европу пехом протопали, а щас пару остановок пройти слабо...
А с улицы им отвечают:
– Вот вы бы и шли пешком – с пустой башкой, чай, и ходить легче... Наконец, после отчаянных шоферских увещеваний и угроз, оставив непроглоченную толпу еще битый час томиться на остановке, автобус сыто отваливает и начинает трястись по давно не ремонтированной мостовой, зияющей "выебинами да колдоебинами".
При каждой встряске его внутренности утрамбовываются и урчат:
– Ну, ты, начальник, полегче на поворотах, не картошку везешь!
А водительский голос урезонивает:
– Не больно-то понукайте, не запрягли еще.
То там, то тут вспыхивают ядовитые язычки скандалов.
Антошка привыкла к ним и уверена, что пассажиры собачатся не по злобе, а для удовольствия – чтоб веселее время скоротать. Ну что еще человеку делать в тесноте да не в обиде общественного транспорта, когда битый час на одной ноге стоишь и даже пальцем пошевелить не можешь.
Справа в Антошку уперся локоть сердитой гражданки из тех, на кого посмотришь, и сразу ясно, что соседи за глаза зовут ее ехидной или злыдней. На носу у нее вызывающе сверкают очки, а выражение лица строгое и неподкупное, как у училки. Антошка исподтишка изучает ее и гадает, интеллигентка та или прикидывается.
Судя по тому, что соседка все громче сопит, ясно, что до скандала рукой подать, но Антошка уже смекнула, что не на нее прольются потоки праведного гнева, и теперь с интересом ждет развязки. Наконец, испепелив взглядом не пьяного, а как бы навеселе, вплотную притертого к ней толпой парнишку, тетка заводится:
– Молодой человек, что это ты на меня облокотился – я те, кажись, не вешалка.
По автобусу, как перед концертом, пролетает легкий ветерок возбуждения, а виновник торжества включается с пол-оборота, как будто долго репетировал:
– Стой бабка – не воняй. А то, мы щас тя помацаем и враз смекнем, кто кому вешалка, а кто кому молодой человек.
Но не на ту, видать, парень нарвался. От азарта у той аж очки запотели.
– Чиво? Я сама тя щас помацаю, так шо будешь лететь, пердеть и радоваться. Бабку нашел! Ишь козел. Я к нему со всем уважением, а он – "бабка".
– Не, не интеллигентка, – решает Антошка, – интеллигентки так не базарят. Те обычно кричат "безобразие" или "разговаривать будем в милиции".
Автобусная общественность удовлетворенно реагирует. Одни кричат:
– Так его, хамло трамвайное. Ишь размечтался, много вас мациков.
Другие подзуживают:
– А ты попробуй, можа рожа у ей кирпича просит, а на ощупь, глядишь, мяконькая?
Третьи сетуют:
– Нонеча, не то шо давеча – совсем молодежь распоясалась, бывалоча так старших уважали, а таперича страм Божай.
Кроме "выяснения отношений" пассажиры страсть как любят давать советы. Это и естественно, недаром ведь они в "стране советов" живут. Кроме как "ездить в такси и ходить пешком", советуют "молчать громче", "держать карман шире", "заткнуть хлебало" и так далее. Однако случаются ситуации, когда в едином порыве весь автобус напускается на какого-нибудь одного несчастного пассажиришку и тогда держись! Советы летают по салону, как басовитые кусачие мухи, знай отмахивайся!
Как-то вошла в автобус молодая баба с мальчонкой лет трех на руках. Ну, место им, конечно, уступили – не звери. Только примечают, чтой-то здесь не так – лето, жарища, а у ребятенка голова мало того, что очень странной формы, так еще и пуховым платком замотана. Сидит он весь потный, одни глазенки заплаканные торчат, в зубах соска.
Ну, соседи, натурально, начинают мамашу костерить. Дуреха, дескать, ребенок и так дебил, а она еще над ним и измывается.
– Сыми, сыми платок-то, задохнется малой, что делать будешь.
– Под суд таких отдавать!
– Шалава, сама прохлаждается, а дитятко совсем упарилось. И так далее...
Мать терпела-терпела, а потом вызверилась и говорит:
– Сами вы дебилы, не в свое дело суетесь. Дали бы своего умишка-то задницу помазать. Мой ребенок не дебил, а типичная сволочь – урыльник на башку надел, второй час снять не можем. Теперь вот в полуклинику везу – автогеном резать.
Антошка, расскажи ей эту историю, точно бы решила, что анекдот, если бы сама, своими собственными глазами не видела, как мамаша сдернула платок и автобус чуть со смеху не лопнул.
Те, кто на задней площадке были, просили мальчонку вверх поднять, а то им, дескать, не видно, но мать строго заявила, что "здеся им не цирк, а задарма их, умников, развлекать она не нанималась".
В другой раз, помнит, вошел на заднюю площадку мужик в сильном подпитии. Народу было порядочно, но не до безумия. Поначалу на него никто и внимания не обратил – мужик, как мужик – кепка, куртец, ноги заплетаются – все как положено. Только давай он вдруг чихать. Да не просто так – чихнул и будь здоров! Нет, видать большой артист своего дела был – раз пятьсот чихнул, да не просто так, а с подвывом, со слезой – аж по ногам потекло. Ну, при таком раскладе, конечно, он сразу же стал центром всеобщего внимания.
Уж что ему только не советовали, как уж над ним, бедным, не потешались: предлагали и к бабке сходить, чтоб от чиха заговорила, и детскую мочу пить – верное-де средство. Предлагали не дышать, считать до тыщи, а уж пугали... Как его, беднягу, только не пугали! А он вдруг чихать прекратил и говорит совершенно трезвым голосом:
– Катитесь вы со своими советами! Сами мочу пейте, раз вам ндравится, а мне без надобности. Я, – говорит, – восьмое чудо света – у меня органон сам алкоголь гонит!
Автобус пораженно притих, а мужик продолжил:
– Я – ходячий самогонный аппарат – всю жизнь пьяный, потому как в животе у меня спецуальные дрожжи живут и из еды самогон гонют. А чихаю я, чтобы с чихом хмель прогнать, а то давно от белой горячки загнулся бы.
В автобусе послышалось:
– Да ну! Ты подумай-ка! Ну и брехло!
А мужик ударил вдруг себя в хилую грудь и сказал с обидой:
– Вам все смехуечки да пиздахаханьки, а я, может, в жизни в рот эту гадость не брал, а все равно и бабы меня за три версты обходют, и на работу не берут. Так и живу бобылем на третьей группе инвалидности.
Толкнул он свою речугу, слезу смахнул и на следующей остановке, окончательно протрезвев, вышел; а озадаченный автобус покатил дальше, и всю дорогу потом спорили – телега или верняк? Бабы его жалели и почти все, как одна, ему верили, а мужики сомневались. "Это ж какое счастье человеку привалило, а он жалуется! Не работай и ходи всю жись пьяным, знай почихивай! Не, – говорили мужики, – нету тут нашего доверия! Это он смеху ради нам мозги полоскал".
Антошка так и доехала бы до конечной, вспоминая разные истории из автобусной жизни, если бы внезапно ее не вернул к реальности чужой требовательный голос:
– Девочка, ты что, глухая? Я тебя в сотый раз прошу билет оторвать.
Антошка с недоумением смотрит на приезжего. Ну, ничего себе! Сразу видать – не местный. А может он иностранный шпион, раз не знает, что у них в городе в кассах отродясь билетов не бывало? Кто в такой давке будет билеты-то проверять? Контролеры тоже, небось, не сумасшедшие.
Антошка подозрительно рассматривает приезжего – усталое осунувшееся лицо, поношенный костюмчик с ромбиком на кармане, потемневшие от курева, похожие на непрожеванную гречневую кашу зубы.
– Неее, – мысленно решает она, – свой, командировочный, скорей всего. А жаль. Вот здорово было бы, если бы я шпиона поймала. Сразу бы прославилась на весь Советский Союз, во всех газетах были бы мои фотки. Вот тогда Светка Сысоева точно бы от зависти сгорела, даром, что председатель совета дружины. А меня еще и в Артек бы послали – опытом делиться. Так-то, Светочка.
Пока Антошка мечтала, командировочному со всех сторон объясняли что так, мол, и так – нету в кассах билетов. Нету, и никогда не было.
Давным-давно, когда Антошка была еще совсем маленькая, автобусы ходили с кондукторшами на борту. Вот тогда был порядок в танковых войсках. Без денег в автобус нечего было и соваться. Даже здоровые мужики этих кондукторш опасались. Сидит она, бывало, как капитанша пиратского флагмана на мостике, – зубы железные, безрукавка, берет на рыжем перманенте и, что самое удивительное, перчатки с обрезанными концами, а из них красные, как сосиски, грязные от мелочи пальцы торчат.
Все свое детство Антошка мечтала стать кондукторшей. Прямо таки дождаться не могла, поскорее вырасти, взгромоздиться на кондукторское сидение и тоже лихо на всех покрикивать да бренчать мелочью в кожаной сумке через плечо, но опоздала... В один прекрасный день те все куда-то подевались.
Точно, как в сказке, пришел в их город человек с волшебной дудочкой, и кондукторши покорно ушли на край света вслед за его тихой мелодией. В автобусах поставили металлические кассы самообслуживания. Жители, однако, отказались проявлять социалистическую сознательность: "Никита Сергеич, – сказали, – нам когда еще обещал, что жить будем при коммунизьме – вот она и наступила! Таперя бесплатно ездить будем".
