Эмма Хили - Найти Элизабет
Я усмехнулась и поймала себя на мысли, что сделала это так же, как отец.
– Похоже, во всем городе нет такого человека, кому бы ты не оказал любезность.
– Это громко сказано, – возразил Фрэнк. – Кому еще я, по-твоему, оказывал любезность?
– Людям с твоей улицы.
– Разве кто-нибудь отказал бы в помощи соседям, имей он такую возможность?
– Меня интересует другое. Почемуты оказывал им любезность.
– Что это с тобой сегодня? – спросил Фрэнк.
На мгновение его голова исчезла из виду, а рука легла на перила чуть выше первоначального места. Я хотела, чтобы он оставался там, где стоит, и не приближался ко мне. Мне нужно было немного подумать, привести мысли в порядок, вспомнить, какие вопросы я хотела ему задать. Может, мне стоит броситься в комнату, в которой жил бывший военнопленный?
– Она ведь работает на стойке регистрации, эта твоя Нэнси? – спросила я. – Это она записала имя Сьюки в регистрационный журнал?
– О чем ты говоришь, Моди? – спросил Фрэнк – вернее, не он сам, а его лежащая на перилах рука, медленно скользя вверх. Его зловещий голос – голос без владельца – доносился до меня снизу, следуя поворотам лестницы. Перила показались мне своего рода проводником, посылающим электричество от его руки к моей. – Что ты здесь делаешь? Ты пришла, чтобы найти меня?
– Нет.
– Но ты сердишься на меня, – рука исчезла, и он бегом преодолел несколько лестничных пролетов. Для него это был сущий пустяк. – В чем дело? Что стряслось?
Я отшатнулась. Теперь я была вынуждена смотреть на него не сверху вниз, а наоборот. Мои пальцы в кармане нервно комкали письмо.
– Что там у тебя? – спросил Фрэнк, улыбаясь одной половиной рта. Он обращался ко мне как к ребенку, занятому какой-то игрой.
– Письмо.
– От кого?
– От Сьюки. Она отправила его до того, как исчезла.
Я ожидала от него продолжения разговора, думала, он спросит, что в нем написано, что у меня будет время расспросить его. Но нет, его лицо даже не дрогнуло, а в следующий миг он схватил меня, одним движением нагнул и, прижав к перилам, надавил рукой мне на ключицу. Его внезапная сила потрясла меня. Сжав письмо в кулаке, я еще глубже сунула его в карман. Фрэнк стиснул мое запястье и попытался выдернуть руку из кармана, потянув заодно юбку.
– Там написано, что она собиралась что-то тебе рассказать, – призналась я, прижимая руку к бедру, и, набравшись смелости, задала ему вопрос: – Она тебе что-то рассказала?
– Отдай мне письмо, Мод!
Его рука скользнула выше, и я была вынуждена согнуть руку в локте и беззащитно вскинуть ее вверх.
– Скажи мне… – произнесла я, пытаясь собраться с мыслями. Однако было довольно странно вести разговор, чувствуя себя тряпичной куклой в его руках.
– Как я могу тебе сказать, если не видел, что там написано? – процедил Фрэнк сквозь зубы, продолжая выворачивать мне руку. Его горячая кожа обжигала меня даже сквозь ткань школьной блузки.
В какой-то момент мне удалось скомкать письмо и – примерно таким же движением, каким бросают монетку в колодец, – протолкнуть его через перила. Увидев, что оно полетело вниз, Фрэнк выругался и попытался его поймать. Я хотела помешать ему, еще сильнее перегнулась через перила, и в следующий миг мои ноги оторвались от пола. Чувствуя, что скольжу вниз, я попыталась вцепиться в перила, но мои пальцы нащупали лишь воздух. Пол на первом этаже словно пришел в движение, и на меня накатил приступ тошноты. Затем я вновь ощутила руки Фрэнка, а через пару секунд поняла, что не падаю, не лечу вниз мимо всех этажей, а, наоборот, под ногами у меня твердый пол.
Лицо Фрэнка стало белым как мел.
– Я было подумал, что уронил тебя, – признался он. Мне было довольно странно видеть, как кровь отхлынула от его лица. – Думал, что уронил тебя, – повторил он.
Он, как доктор, ощупал мои руки, как будто проверял, не сломаны ли они, а может, просто хотел убедиться, что перед ним действительно я.
– Не беспокойся, я не призрак, – сказала я, а про себя подумала, что в эти мгновения сама, наверное, бледнее полотна.
Фрэнк прекратил меня ощупывать и перегнулся над перилами. На нем не было пиджака, и рубашка плотно облегала его торс, подчеркивая мускулистые плечи и спину. Я сделала шаг ему навстречу.
Фрэнк, тяжело дыша, начал спускаться вниз.
– Нет, оставайся там, где стоишь, – велел он мне. – Я за себя не ручаюсь.
Мгновение я стояла неподвижно, слушая, как он спускается по лестнице. На полпути он остановился, и я вновь увидела между этажами его лицо.
– Расскажи мне что-нибудь о Сьюки, Мод, – попросил Фрэнк. – Не об этом месте, а о чем-нибудь другом.
– О чем, например?
– Не знаю. О том, что вы делали вместе. О том, что ты помнишь.
Я провела подошвой по потертому ковру, усыпанному мелким песком.
– Мы ходили на пляж, – начала я, делая шаг вниз. – В тот день, когда там сняли проволочные заграждения. Это было до того, как вы поженились. Еще перед тем, как кончилась война.
– Я знаю. Продолжай.
– Я закопала ее в песок, – я двинулась вслед за Фрэнком, и мой голос странно отдавался эхом от стен. Мне вспомнилось, как в тот день Сьюки смеялась, и я мысленно представила эту картину: она вся засыпана песком. – И украсила песок ракушками, чтобы было похоже на платье. Потом, когда Сьюки выбралась, она встряхнула головой, и мама рассердилась, потому что песок с ее волос полетел на сэндвичи, и когда мы стали их есть, то на зубах скрипели песчинки. Но платье из ракушек было просто чудо, а не платье, – сказала я, спустившись до самой нижней ступеньки. – Сьюки даже заставила меня собирать белые ракушки, чтобы было похоже, будто под платьем надета нижняя юбка. Жаль, что тогда у меня с собой не было фотоаппарата.
– Да, мне тоже жаль, что у тебя его не было, – признался Фрэнк, поправляя мне воротник блузки. – Ступай домой, Мод. Я пойду выпью еще.
Он наклонился, поднял с пола скомканный конверт, сунул его в карман и ушел прочь.
– Подойди и постой здесь, мама.
Я останавливаюсь и чувствую, что меня слегка бьет дрожь. Пошел дождь, и в воздухе остался дым чьей-то сигареты. Хелен стоит, съежившись в крытой автобусной остановке. Она стоит прямо напротив лавки. Я подхожу ближе и как будто не дышу. Подношу руку к ее лицу. Хелен на мгновение закрывает глаза и поднимает руку. На ее запястье отметина, которая скоро превратится в синяк.
– Откуда это? – спрашиваю я и как можно осторожнее беру ее за запястье. И тотчас чувствую пульс, сильный и быстрый.
– Не важно, – отвечает она.
– Нет, для меня это важно. Ты моя дочь. Если тебе больно, то это важно для меня. Я очень тебя люблю.
Она секунду смотрит на меня, и я беспокоюсь – вдруг я опять сказала что-то не то? В следующее мгновение на меня накатывает усталость. Ноги больше не держат меня. Сейчас я как та игрушка, которая опрокидывается, если нажать на ее нижнюю часть. Пружина, удерживающая мои суставы, как будто распрямилась. Но руки Хелен хватают меня под мышки, и я нахожу под собой лавку. Пытаюсь поставить банку из-под пикулей себе на колени, но удержать ее не могу. Сиденье имеет небольшой наклон, так что или я, или банка соскальзываем с него. Содержимое моей «сокровищницы» трясется, и что-то начинает двигаться, покрывая слизью лягушачий глаз. Это действует мне на нервы. Я поворачиваюсь, чтобы сказать что-то сидящей рядом женщине, но по ее щекам скатываются слезы.
– Успокойтесь, дорогая, – говорю я. Она рыдает и прижимает ко рту ладонь. Я не знаю, что нужно сделать, чтобы ей помочь. Не могу понять, кто она такая. – Скажите мне, в чем дело, – прошу я ее. – Уверена, что все не так плохо, как вам кажется. – Я глажу ее по плечу, не понимая, как я оказалась здесь. Не помню, как пришла сюда. Возможно, я откуда-то приехала, но никак не могу вспомнить откуда.
– Это проблема с мужчиной? – спрашиваю я. Она снова смотрит на меня и улыбается, хотя явно еще не перестала плакать. – Он изменил вам? – уточняю я. – Ничего, вернется. Вы такая красивая девушка, – правда, на самом деле ее вряд ли можно назвать девушкой.
– Это не мужчина, – отвечает она.
– Неужели женщина? – удивленно смотрю я на незнакомку.
Она хмурится и встает, чтобы посмотреть на расписание автобуса. Наверное, она подумала, будто я сую нос в чужие дела. Два голубя воркуют, сидя на ветке дерева; они напоминают меня и эту женщину. Мы тоже переговариваемся, как птицы. Пытаюсь отогнать их взмахом руки, но мне приходится ловить банку, грозящую соскользнуть с моих коленей. Женщина снова поворачивается ко мне, и я рассматриваю ее лицо. Слезы она уже вытерла. Это Хелен. Сиденье как будто качается подо мной. Это же моя дочь, Хелен! Я сижу здесь, на остановке, рядом с ней, не зная, кто она такая.
– Хелен, – говорю я, прикасаясь к ее запястью, и замечаю на нем темную отметину. – Хелен.
