Нина Шнирман - Счастливая девочка (повесть-воспоминание)
Лесной царь говорит сыну про каких-то своих дочерей — он обманывает его! Он страшная, злая сила! Почему отец не верит… не верит сыну?! Как страшно в этом лесу — лесной царь мчится за ними, он быстрее, чем всадник, он ветер, страшный ветер, он везде! И вдруг я вижу лошадку, телегу, маленькую девочку и синюю полосу на сером непонятном лице. Он уже хватает сына, я знаю, он убьёт его! В комнате уже совсем нет места для звука — всё! Лесной царь забрал сына себе — он его убил! И в комнате тишина. Тихо. И вдруг Бабушка начинает хлопать — и тогда все мы очень громко хлопаем!
Дядя Шура, по-моему, ещё очень большой, и глаза у него сверкают, но они сверкают уже совсем по-другому — не страшно. Он кланяется и смеётся. Мамочка быстро выходит из-за рояля, подходит к дяде Шуре и говорит: «Шура!» — и они обнимаются. Мы опять громко хлопаем. Мамочка с дядей Шурой смеются. Я смотрю на Папу, у него тоже сверкают глаза. Я понимаю: он гордится дядей Шурой, у него такой необыкновенный голос! Я смотрю на Бабушку, она смотрит на меня и вдруг говорит: «Бедный мальчик — болел, наверное, а в лесу вечером холодно, сыро и даже страшно, вот он и умер!» Я качаю головой и смотрю на Элку, она до сих пор сжимает подлокотник большого кресла. Она кивает мне, мы обе знаем: он умер совсем не от страха, не потому, что он всего боялся, — его убил лесной царь!
Потому что лесной царь — это Смерть.
Доктор
Около меня сидит Доктор — я её знаю, она месяц назад приходила к девочкам, у них была «свинка». За спиной Доктора стоит Мамочка и внимательно на меня смотрит. Доктор улыбается и спрашивает:
— Как тебя зовут?
— Нина, — говорю.
— Как ты себя чувствуешь, Ниночка? — Она улыбается ещё больше.
— Спасибо, — говорю, — хорошо.
— Это прекрасно, что ты хорошо себя чувствуешь! Подними рубашечку, я тебя послушаю. — И она начинает тыкать мне в грудь своей деревянной трубкой. Слушает, хмурится, разглядывает меня, потом говорит: — Повернись ко мне спинкой! — И улыбается шире, чем её настоящая улыбка. Зачем она так улыбается, я не понимаю, но, конечно, сразу поворачиваюсь к ней спиной. Она не приставляет к моей спине свою трубку, а вдруг спрашивает:
— Почему у неё на спине следы от банок? Я не назначала!
— Вчера у неё к вечеру поднялась температура — тридцать девять и восемь, я поставила ей банки и сегодня утром вызвала вас. — Голос у Мамочки спокойный, но немножко сухой.
— А на каком основании вы ей поставили банки? — Голос у Доктора становится очень неприятный.
— Может быть, вы сначала её послушаете? — У Мамочки стал совсем сухой голос. — Я думаю, что Ниночке не полезно долго лежать голой, температура у неё ещё не в норме.
— Да-да, конечно! — И Доктор начинает тыкать мне в спину своей трубкой. Она долго тычет, потом начинается: «дыши — не дыши», «покашляй», потом она переворачивает меня на спину, опять тычет мне в грудь, и опять: «дыши — не дыши». — Прикройся! — говорит она задумчиво. Мамочка подходит, поправляет мне рубашку — она вся собралась около шеи — и закрывает меня одеялом.
— Справа хрипы ещё довольно сильные, а слева — небольшие, внизу! — говорит Доктор и потом спрашивает у Мамочки: — Так на каком основании вы ей банки ставили? — Голос у неё теперь не только неприятный, но и удивленный.
— Доктор, — говорит Мамочка, — может быть, мы с вами перейдём в столовую, и я там подробно всё объясню.
— Нет! — сердится Доктор. — Я ещё не закончила осмотр больной. Рассказывайте здесь!
Тут я рассердилась, думаю: она что, совсем глупая?! Разве может Доктор быть глупым? Быстро сажусь и говорю:
— Меня Папа выстукивает, когда приходит воспаление лёгких!
— Что-о?! — Она смотрит на меня так, как будто я её напугала.
— Он делает так! — Я показываю, как Папа меня выстукивает, на своих двух ногах. Я сижу, ноги вытянула, очень удобно показать. И говорю: — Он кладёт мне левую руку на спину сначала с одной стороны, — и кладу свою руку на левую ногу, — стучит по пальцам другой рукой, а сам слушает звук, потом так же с другой стороны, — и я перекладываю руку на правую ногу, — но на той же высоте спины, и так простукивает всю спину, где звук разный, он ставит точку йодом — Мамочка потом туда ставит банки. Трубка ему не нужна, он может без неё узнать, где воспаление! — Я ложусь на спину и закрываюсь одеялом.
Она смотрит на меня с ужасом, а я смотрю на Мамочку — она еле-еле сдерживается, но не смеётся. Доктор не очень толстая и не очень старая, я возраст не понимаю, но она высокая и широкая. Сейчас она становится уже, у неё испуганное лицо, она оборачивается к Мамочке и спрашивает совсем другим голосом:
— Ваш муж врач?
— Он научный работник, — говорит Мамочка приветливо, — простукивать спину его научил старший брат, очень хороший терапевт, он был в Москве, когда у Ниночки было первое воспаление лёгких в тридцать восьмом году.
— А сколько у неё… было их… всего? — спрашивает Доктор совсем тихо.
— Семь! — говорит Мамочка и улыбается ей.
— А… сколько тебе лет? — Она так тихо и осторожно меня спрашивает, что мне вдруг становится её жалко.
— Мне семь лет! — говорю я и не знаю, что ей такое сказать, чтобы её немножко утешить. Она совсем съёжилась, сидит молчит. Мамочка говорит ей приветливо:
— Доктор, пойдёмте в другую комнату, там я вам всё расскажу про Ниночку.
— Нет! — Она выпрямляется, и голос у неё становится прежним. — Я ещё не закончила осмотр. — Она раздвигает мне глаза, нос, требует показать язык, просит у Мамочки ложку. Я показываю ей горло без ложки — меня Папа научил. — Ты умная девочка! — Она улыбается мне своей неправильной улыбкой. — И у тебя, наверное, хорошая память?
— Хорошая, — говорю.
— Расскажи мне, пожалуйста, чем ты болела, ведь ты, наверное, всё помнишь? — Она опять противно улыбается и откидывает голову назад.
— Я всё помню с двух с половиной лет, — говорю, — но я всё знаю про себя, мне Мамочка рассказывала: я болела в эвакуации ветрянкой, больше я ничем не болела.
— Плюс семь воспалений лёгких! — И она кивает откинутой головой.
— Воспаление лёгких — не болезнь, — говорю, — оно просто приходит, когда холодно, мне ставят банки — и оно уходит.
— Та-ак! — Она вдруг наклоняет голову, и я думаю: она сейчас будет бодаться. — Чем ты ещё болела, кроме ветрянки? — Она говорит быстро и отрывисто.
— Ничем, — говорю.
— А свинкой? Кто болел свинкой месяц назад? — Она ещё ниже наклоняет голову. — Я была у вас и лечила двух твоих сестер — ты заболела, наверное, на два, ну, на три дня позже!
— Она не заболела! — очень спокойно говорит Мамочка.
— Не может быть! — кричит Доктор. — Этого не может быть! Свинка одна из самых заразных детских болезней, они спят в одной комнате, я всё помню — она заболела!
— Она не заболела! — говорит Мама ей очень строго. Вдруг Доктор бросается на меня, больно тычет меня по всему подбородку, потом начинает мять мне шею, чуть меня не задушила, дура несчастная! Но Мамочка сделала мне знак, и я терплю. Доктор опять села, съёжилась, молчит. Мамочка спрашивает у неё:
— Ведь желёзки не увеличены… должным образом?
— Нет, — отвечает Доктор тихо, потом оборачивается к Мамочке и спрашивает у неё таким голосом, каким просят что-нибудь: — А коклюш… краснуха, желтуха, скарлатина? Не болела?
— Нет! — улыбается Мамочка. — Ни одной детской болезнью, кроме ветрянки, она не болела.
— Я бы хотела проверить её нервную систему, — опять просит она.
— Разумеется, Доктор! — разрешает ей Мамочка очень приветливо. Доктор просит меня: подними рубашку до шеи, но лежи. Мне она очень надоела. Очень! Меня немножко трясёт — так температура поднимается, я противно кашляю, но делаю всё, что она сказала. Она переворачивает свою «дудку» и другим концом чертит и чертит у меня на груди — наверное, целую тетрадку по арифметике нарисовала! Я терплю. Она кончила рисовать, откинулась на стуле, молчит, смотрит мне на грудь. Мы с Мамочкой тоже молчим. Долго молчим, и вдруг она с радостью показывает Мамочке рукой на мою грудь:
— Вот, пожалуйста, нервная система… никуда! Мамочка хмурится, а я страшно разозлилась, но говорю ей очень спокойно, как Мамочка:
— У меня прекрасная нервная система, потому что я очень здоровая и сильная!
Она несколько раз глубоко дышит, оборачивается, смотрит на Мамочку, Мамочка кивает головой и говорит:
— Да, она сильная и здоровая девочка!
Тогда Доктор поворачивается ко мне, наклоняется и тихо ласково спрашивает:
— Ты боишься темноты? Мне становится так смешно, но Мамочка опять мне делает знак — я тогда улыбаюсь и говорю:
— Не боюсь! Я вообще ничего не боюсь!
Доктор наклоняется ко мне ещё ниже и начинает говорить, как будто она сказку рассказывает:
— Представь себе, тебя уложили спать, горит ночник, двигаются тени на стене, занавески шевелятся. И тебе кажется, что там, в темноте… кто-то стоит.
