Герман Садулаев - Иван Ауслендер: роман на пальмовых листьях
А Виктория несколько месяцев назад перестала разговаривать в постели. Теперь она просто ложилась спать и засыпала. Ни слова. Это и было финалом. После – ничего уже не вернуть, не исправить. Может, и не надо. Может, мир готовил Ауслендера к тому, что скоро ничего не будет, совсем ничего. Если настало время уходить, то ведь уходить налегке безбольнее.
Лист IX
Учитель
Жилин приехал в Петербург специально, чтобы сопроводить Ауслендера. Формальной причиной были дела компании, Жилину пришлось всё взять в свои руки – на время, пока Иван Борисович не сможет работать. Но по-настоящему Жилин приехал для того, чтобы поддержать Ивана Борисовича. Михаил Константинович ходил с Ауслендером на завтрак, на обед и на ужин, сидел с ним в кабинете, гулял по парку и беседовал – не оставлял в одиночестве все последние три дня перед госпитализацией. Когда настал день, Жилин сам сел за руль служебного микроавтобуса и отвёз Ивана Борисовича в клинику. И не сразу уехал, а после определения пациента в палату зашёл и посидел полчаса в гостях. В палате были две кровати, из которых вторая была пуста, два стула, две тумбочки, свой туалет с душем. Михаил Константинович пошёл в туалет и оставил свой телефон на тумбочке рядом с кроватью Ауслендера. Когда Жилин был в туалете, телефон завибрировал. Иван бросил взгляд на экран и увидел, что высвечивается имя «Вика». И номер телефона Виктории.
Значит, Вика… Иван почти никогда не называл жену уменьшительным именем. Можно было подумать о многом. Но Иван не стал ни о чём думать. Он устало согласился со всем, что происходит и произойдёт в мире. И даже удовлетворился: если что, Жилин позаботится не только о бизнесе, но и о жене, о жене Ивана, о Виктории. Вике.
Михаил Константинович вернулся из туалета. Взял в руки телефон и смутился. Посмотрел на Ауслендера и, кажется, не понял, видел ли Ауслендер, кто звонил. Жилин стал торопливо прощаться и скоро уехал, оставив Ивана одного. Ауслендер почитал книжку и на удивление быстро уснул.
Следующим утром Иван Борисович сдавал анализы и проходил последние предоперационные исследования. Весёлая медсестра в процедурной шутила и флиртовала с Иваном Борисовичем, протыкая ему вену, как, впрочем, флиртовала она со всеми пациентами, немощными и старыми. Добрая женщина, подумал Ауслендер. А после обеда к Ивану Борисовичу пришла странная гостья.
– Меня зовут Настя. На-асти, не-существующая, если прочитать с санскрита. Вы меня вряд ли помните, но я ваша ученица. Вы учили нас санскриту. И не только.
Иван Борисович внимательно осмотрел посетительницу. Чуть ниже среднего роста, с тёмными волосами, с приятными чертами лица, в котором было что-то монгольское. Ауслендеру показалось, что он узнал девушку.
– Да, вы ходили на мои лекции.
– И читала всё, что вы публиковали. И писала вам письма по электронной почте. На некоторые вы отвечали.
Ауслендер вспомнил, что действительно поддерживал переписку со своими учениками и после увольнения из университета, отвечал на вопросы по переводам с санскрита и по философии Веданты.
– Извините, если ответил не на все. Может быть, какие-то письма попадали в спам.
– О, это ничего. Если вы не отвечали, то ответ приходил с другой, неожиданной стороны. Либо вопрос оказывался глупым. Я давно поняла, что вы учитель. Мой, настоящий учитель.
– Спасибо, конечно. Но это едва ли. Едва ли.
Настя кивнула головой, словно и не ожидала иного ответа. И спросила:
– Как вы себя чувствуете? Как настроение?
Иван Борисович ответил откровенно, не видя никакой необходимости фальшивить:
– Чувствую себя хорошо. Настолько хорошо, что не могу свыкнуться с мыслью, что такая сложная и опасная операция мне действительно необходима. Но доктора говорят, что медлить больше нельзя. А настроение… я боюсь. Страх. Вот и всё моё настроение.
Настя опять кивнула головой.
– Да, понимаю. Но всё же, думаю, вряд ли вы по-настоящему боитесь. Вы же знаете, что всё это ничего не значит. Атман неразрушим.
– Нет, Настенька. Ничего я не знаю. Я взаправду боюсь.
Настя улыбнулась всем своим монгольским лицом.
– У меня для вас небольшой подарок. Мы издали книгу.
Девушка достала из сумки и протянула Ивану небольшой том в твёрдой обложке зелёного цвета. На книжке было написано: «Шри Ауслендер. Веданта». Иван Борисович взял книгу с великим сомнением и начал листать, просматривая текст. Иногда он узнавал что-то из своих лекций или писем. Но чаще – нет. Ауслендер изучал книгу минут пятнадцать, потом поднял глаза и изумлённо сказал:
– Это не мои тексты! Здесь нет почти ничего моего!
– Мы и не утверждаем, что это ваши тексты.
Девушка взяла книжку из рук Ивана и открыла на самой первой странице. Иван Борисович прочитал: «Составлено учениками и последователями на основе лекций, бесед и писем». Оказалось, что у него есть ученики и последователи.
– И… сколько вас? – спросил Ауслендер.
– В ближнем кругу – семеро. Это составители. А санга, община, – около тридцати. Ну и виртуальных читателей, подписчиков, ещё несколько сотен. По всему миру. Совсем немного. Но мы и не стремимся приобретать большое число последователей, вы же сами так учили.
Ауслендер был ошеломлён и подавлен. Он сказал:
– Настя… я… я никогда не думал, что из меня сделают учителя. Вероучителя – давайте называть вещи своими именами. Я всегда был против всех и всяческих вероучений. И меньше всего хотел того, чтобы из моих воззрений, по преимуществу критических, состряпали ещё одно, новое вероучение! Это во-первых. Во-вторых, я не гуру. Я обычный человек. Я боюсь смерти. Я тоскую по своей жене, которая, видимо, меня разлюбила. Я не святой, не мудрый, я стареющий мужчина, слабый и одинокий.
Девушку отповедь Ауслендера ничуть не поколебала.
– Теперь вы знаете, что вы не одиноки. Впрочем, вы всегда знали. Потому что атман – везде. И мы понимаем вас, мы ценим в вас то, что вы не притворяетесь святым, не притворяетесь сверхчеловеком и вы даёте Веданту нам, обыкновенным людям. Всем надоели шарлатаны и лицемеры, гуру-фокусники. А вы честный. Искренний. Настоящий. Мы вас любим.
Ауслендер молчал. Он не знал, что сказать или даже подумать. А гостья продолжила:
– Знаете, мы в ближнем кругу придумали легенду для круга дальнего… ведь никто вас лично не знает, где вы и чем занимаетесь… мы не то чтобы официально сообщили, но рассказали по секрету, что после увольнения из университета вы уехали в Индию, на Гоа. Там вы построили себе шалаш и живёте в полном одиночестве. И пишете на пальмовых листах, которые потом просто выбрасываете за хижиной, как мусор. У нас есть друг, который живёт рядом с вами. Он подбирает листы, сканирует и присылает нам. Мы расшифровываем то, что написано по-русски, переводим санскрит и публикуем ваши новые тексты. Извините, такая вот небольшая романтическая мистификация.
– Очень удобно, – Ауслендер усмехнулся. – Если я и умру, то можно ничего не менять. Можно продолжать приписывать мне всё что угодно.
Девушка словно не заметила никакого сарказма и ответила серьёзно:
– Если вы умрёте, мы организуем необходимые церемонии. Не беспокойтесь об этом. А работу над пальмовыми листьями можно будет в разумные сроки завершить – после расшифровки последних записей. И, будьте уверены, мы не придумываем ничего своего. Мы стараемся только развить и дополнить ваши идеи. Почитайте внимательно книжку, и вы убедитесь в этом.
Настало время прощаться. Девушка встала со стула и церемонно опустилась на колени перед сидящим на кровати Иваном. Девушка прикоснулась к стопам Ивана, дотронулась пальцами до своего лба, потом до груди и сложила ладони молитвенно:
– Намасте, гуруджи. Благословите.
Ауслендер сам не понял, как поднялась в жесте его правая рука и он произнёс традиционную формулу благословения на санскрите.
Ночью Ауслендер видел сон. Сон был о том, что он, Ауслендер, умер. Вместе с ним умер кто-то ещё, его самый лучший и близкий друг. Вот только кто он был, тот друг, – Ауслендер не мог вспомнить. Это был не Асланян. Но и не Жилин. Может, это был какой-то другой друг. Или собирательный образ. Или тот, кто на той стороне. Сама смерть прошла незамеченной. Ауслендер во сне видел себя уже после. И не было ничего страшного. Потому что он продолжал жить, хотя и удалённый из своего тела. Или это тело было удалено из Ауслендера, как удаляют больной зуб. Может, это Лилия Григорьевна была тем другом – она и удалила зуб, с любовью, без боли. И сама умерла – из любви, за компанию. Ауслендер всё видел, всё понимал. Мог даже каким-то образом участвовать в делах покинутого мира – влиянием и советами. Он смеялся и говорил своему другу: теперь я знаю, кто такие предки. Мы с тобой теперь – предки! Мы помогаем своим, тем, кто остался. Мы всё видим и всё понимаем. Ведь душа умирает не сразу. Она ещё долго кружит рядом со старой жизнью. Пока новая жизнь не перетянет её, не увлечёт своим притяжением. И, кажется, Ауслендер даже видел где-то далеко, как бы в небе, словно расщелину между облаками, которая росла, и чувствовал слабый ещё, но набирающий силу втягивающий сквозняк.
