Андрей Дмитриев - Крестьянин и тинейджер
Окна его избы горели полным светом. Задом к избе, поперек улицы, стоял высокий крытый грузовик на огромных колесах. Дождь бил в брезент грузовика, как град, заглушая радио «Шансон», бренчавшее в пустой кабине. Свет фар грузовика вспахивал пустошь, выхватывая черные капли дождя, белые искры костра и человека в камуфляжной куртке с капюшоном, склонившегося над костром. Костер уже едва дышал, задыхаясь под дождем, потом погас совсем. Сдобный дым повалил с пустоши. Человек в куртке визгливо закричал кому-то:
– Я говорил, плеть, зальет! Я говорил, давай пожарим, плеть; а ты: пеки́! пеки́!..
– Да испеклась уже, я думаю, – ленивым басом отозвался кто-то с крыльца избы, и низко над крыльцом вспыхнул багровый огонек сигареты. – Ты не ори, плеть, а неси…
Гера пошел к Панюкову. Услышал от него, уже раздетого, собравшегося спать:
– Компьютер твой, белье и чемодан – я все сюда перетащил… Ты мокрое с себя сними, а то простынешь. Вынь из печи кастрюлю… Там макароны флотские, как ты просил.
– А эти – кто? – спросил Гера, стягивая с себя прилипшую рубашку.
– Охотники… Утром отправятся за лосем. Еще ночку поспят, ну и укатят, ты потерпи. Я там проветрю после них и приберу, не беспокойся.
– Разве вдвоем можно взять лося?
– Зачем – вдвоем? – ответил, засыпая, Панюков. – Их человек двенадцать, все военные.
Ночью мешал спать страдающий от зуда Панюков, а на рассвете Геру выбили из сна быстрые и резкие голоса за окном. Как только они смолкли, взревел двигатель, потом раздался ноющий звук отъезжающей машины; звук стих вдали, пропал, и Гера вновь уснул.
Встал, полусонный и разбитый, около полудня. Панюкова не было нигде, и грузовик с охотниками еще не возвращался. Поев холодных макарон, Гера уже собрался погулять, да ныли ноги со вчерашнего. Сел на постели и пристроил на коленях ноутбук. Голова отказывалась просыпаться. Гера бродил курсором по фотографии Татьяны, пестро обсыпанной ярлыками, и с трудом соображал, что там за файлы скрыты всеми этими буковками и полусловами… Попроще было с ярлыками, где картинки. На одной такой картинке стрелял зелеными лучами человек в круглых очках-консервах и в рогатой каске. Гера запустил игру с рогатым и вступил с ним в бой. Голова потихоньку ожила. На втором уровне игры в дом вошел Панюков. Заглянул сбоку в ноутбук и, обдав запахом парного молока, спросил:
– Хорошая игра?
– Неплохая, – нетерпеливо отозвался Гера. Его мутило от запаха молока. Панюков все не отходил, заглядывал через плечо, и Гера должен был продолжить, не прерывая боя. – Десять локаций, пятнадцать уровней. Противников семь видов, все – малоубиваемые…
– Ну, не скучай, – уважительно сказал Панюков и вышел из избы, но Гера заскучал. Был ли тому виною Панюков, оставивший после себя досадный молочный запах, или проснувшаяся голова, в которой уже вспыхивали, сбивая с толку, картины и переживания вчерашнего дня, но на четвертом уровне игры Гера стал слишком часто мазать и – то и дело получать в лоб из лучевых пушек своего рогатого противника. Гера остановил игру и вышел из нее. Прошелся заново по ярлыкам курсором, гадая, какой файл открыть. «Трепотню» он открывать не стал, привычно оставив ее на вечер. Открыл папку «авс». Он ее редко открывал. Там были все его «суворовские» файлы.
Книгу, вслепую купленную в «Букбери», Гера берег как талисман и вслух звал книгой своей судьбы. Он даже в Сагачи ее не взял, боясь утратить или повредить. Впервые заглянув в нее, он был обескуражен ее инопланетным языком. И не потребуй от него Татьяна рассказать при новой встрече о прочитанном, не заглянул бы он под бурую обложку этой книги больше никогда.
Готовясь к встрече, Гера создал в ноутбуке файл «пс» (письма Суворова) – первый из файлов будущей папки «авс» (александр васильевич Суворов). Татьяна о Суворове забыла и потом ни разу не спросила, но Гера не унялся, да и увлекся; в его «Тошибе» появились файлы: «сс», «вое», «нпа», «сим» («сс» – «слова Суворова», переименованные потом в «словарь Суворова», «вое» – «все о Суворове», «нпа» – суворовские поговорки «Наука побеждать», собранные Антоновичем, а «сим» – поэма Симонова, вступавшая словами «Господский дом в селе Кончанском с обеда погружен во тьму»); потом и «книжыца», заветный файл, в котором было все вокруг да около его романа о Суворове, – Гера никак не мог начать писать этот роман, зато любил мечтать о нем, как об уже готовом…
Прежде чем Гера сам заговорил с Татьяной о Суворове, его суворовская папка «авс» пополнилась файлами «лц», «е2», «екпт», «пп» и «ni» («лейбниц», «екатерина 2», «светлейший князь потемкин таврический», «прусская партия» и «павел 1»), потом разбухла так, что Гера начал путать ярлыки и вынужден был чистить папку. Он удалил в корзину файл «лц», оставшийся совсем пустым, поскольку Лейбница он так и не осилил, хотя и знал из предисловия к книге, что Александр Васильевич Суворов был верный почитатель Лейбница… Разбил файл «вое» на несколько отдельных файлов: «шва», «бар», «крыха», «ва-пра», «нка» («шлюха варвара», «бедный аркадий», «крымское ханство», «варшава-прага», «наташа-суворочка») и, превратив «книжыцу» в папку, объединил их в ней. Подумывал всю папку «авс» переместить туда же, в «книжыцу», тем более что интерес его к Суворову, перебродив, весь втек в мечту об этой книжыце, но жизнь так быстро прибывала, что до перетасовки файлов руки просто не дошли…
…Мелко задребезжали оконные стекла, дрогнули пол и потолок, следом послышался угрюмый рев грузовика, ползущего по жидкой глине. Гера задернул занавеску на окне, открыл «книжыцу», в ней – «текст», в котором никакого текста не было, только мозолили глаза несколько жалких попыток зачина. Гера страдал надеждой найти когда-нибудь нестыдные и сильные слова, которые не просто сдвинут с места книжыцу, но так ее столкнут, что дальше она как-нибудь покатится сама собой. Пока же, перечитывая «текст», ему лишь оставалось безутешно ныть и охать, словно обваренному кипятком.
«Солдатами, как всем известно, не рождаются. Один он этого не знал, и потому родился солдатом…»
«Новорожденный закричал, и в этом крике было что-то такое, отчего вся дворня построилась в шеренгу возле двери, из-за которой раздавался крик…»
«Петух, гроза двора, с орлиным клекотом наскакивал ему на грудь, но мальчик, только-только научившийся ходить, не плакал и смотрел петуху прямо в глаза. Вдруг он схватил петуха обеими ручонками за шею и хладнокровно свернул ему голову…»
