Юрий Бригадир - Мезенцефалон
Переход с напитков (даже самых гнусных) на всякие растирания и бытовую химию всегда означает определенный слом в принципах. Вернее, как в анекдоте, становятся похую все принципы. Это примерно как каждое утро ты подолгу выбираешь, какой галстук надеть, чтобы прилично выглядеть. Но потом тебя из офиса переводят на склад, ты вешаешь пиджак на гвоздик, суешь репу в ворот крупно вязанного свитера, и подбор галстука к сорочкам тебя перестает интересовать по определению.
Срамной стакан для одеколону стоял у меня под ванной с прошлого запоя. То есть уже прилично лет. Не то чтобы я его берег как зеницу ока, просто запихал и запамятовал. Кто не знает – такие стаканы не отмываются. Поэтому лучше его иметь, чем не иметь. Каждый раз в сервизы «Тройной» разливать – сервизов не напасешься. Еще там была пол-литровая банка для запивона. Все это добыл, намотав на себя килограмм паутины, и принес в комнату.
– Ну, за легкую промышленность! – сказал Китаец, выпил полстакана желтой микстуры счастья и запил ледяной водой из поллитровки. В этот день он почему-то был более многословен, чем обычно.
– Ну, за нее же! – сказал я, не сильно фантазируя, выпил следом и стал ждать эффекту.
Эффект появился почти сразу. Одеколон вдарил по мозгам и по желудку одновременно. Китаец поколбасился и лег морской звездой на пол.
– Похуй! – сказал он. – Медитировать буду. Ложись рядом, Бриг.
Я, не долго думая, тоже улегся.
– У меня жена замуж вышла, – сказал вдруг Китаец.
– Что? – не понял я.
– Ну, бывшая…
– А… Се ля ви… Поди, моя тоже выйдет…
– Я тогда молодой был, – не слушая меня, продолжал он, – горячий. С армии вернулся – орел. Медаль «За отвагу», все дороги открыты. Правда, тут вот, возле паха зацепило – но не сами яйца. Чуть бы выше – жены точно бы не было. И дочки, само собой, и сына. А так – только шрам остался. Да. Это сейчас хрен его знает, за что воюем. А тогда догадывались. Да. В школу пришел, вечер встречи выпускников. Я Зинку-то помнил – пигалица мелкая. Внимания не обращал никогда. А тут пришел – такая деваха стала, не идет, а пишет. Сразу не признал даже. Белый танец, все дела. Потом шлялись полночи, да какая там ночь в середине лета? Вроде только что глаз выколи было, а тут уже утро. Пух тополиный, туманчик как молоко. Парное. Да. Она говорит – девок у тебя, поди, не считано? Я говорю – какие девки при таком тяжелом ранении? А куда, говорит, тебя ранило? А, говорю, прямо туда. Отстрелило, считай, половину. Или даже больше. Сам аж язык прикусил, чтобы не ржать. А можно, говорит, посмотреть, я медсестра? Ну, смотри, говорю, раз медсестра. Да. В общем, пацан быстро родился. Да и дочка не задержалась при таком, ха, увечье. Потом я еще умудрился то ли два, то ли три курса какой-то херни закончить, но деньги нужны были срочно, а не после диплома. Бросил к ебени матери. Шабашил, вкалывал. Пол-области с мужиками изъездили, плюс еще две соседних. Машина, там, дача-хуяча, цветной телевизор. Это сейчас он в любом сельпо пылится. Раньше надо было в очереди стоять полгода. А мне какие очереди? Я за ночь два телевизора, а то и три мог пропить, если гуляли. А гулять стал, однако, больше чем надо. Ездить перестал, стал в городе паркетом заниматься. Тоже в кайф. Паркету-то море! На пару машину взяли шлифовальную да три года циклевали без перерывов. Вообще класс. Потом столярочку организовали свою. Двери пошли, окна, мебель резная. Сын в школу пошел – уже читать умел, а дочка раньше в музыкальную пошла, чем в обычную. Да. А потом черт меня дернул поруководить. Ну и делал бы руками, что ж в начальство лезть? Пиджак купил, галстук, барсетку, туда калькулятор положил и сотовый. Да. Вторая столярка появилась. Цех за городом уже договаривались покупать. Дел много. Людей много. С каждым выпей – поговори. Лесом стали заниматься – там вообще, пока договоришься – озеро выхлещешь. Охотничьи домики, сауны с девками и без девок, зоны отдыха стали строить. Пил уже каждый день. В смысле ночь. Днем некогда бухать, так утром только стакан сухого примешь и бежишь. Здоровья хватало до вечера дожить без меланхолии. А тут как-то приезжаю в столярку, а эти уроды циркулярку доламывают. Впихали туда полбревна, суки, она и переклинила. Я орать стал, выгнал всех, бревно вытащил, поправил все, пробовать стал – как долбанет по пальцу! Да. Палец не нашли… Собак даже подпрягли, но те только закусь какую-то припрятанную обнаружили. Я давай водкой дезинфекцию делать и всякое такое. Ко всему прочему на следующий день компаньон деньги перевел на оффшор и съебался с концами. Потом бандиты за долей пришли – они часть давали, без документов, естественно, но им они и не нужны. Дача-хуяча, машины, доля моя – все проебал. Но жив остался, чего, как говорится, и вам желаю…
– Я думал, ты всю жизнь в этих столярках провел, – безразлично сказал я.
– Да, в общем, так оно и есть… Не всегда только я там руками работал. Да. Ну, а как рассчитался со всеми подчистую, тут я вообще оторвался. И понимал, что пить нельзя, да словно на волю вырвался. Впрочем, так оно и было. Хоть под утюгом и не лежал, а все одно – приятного мало. Да. Где там у нас лечилово?
– Да вот, – я, не вставая, дотянулся и подал Китайцу флакон.
Он посмотрел его на свет, сел, хмыкнул, вылил в поганый стакан и, не морщась, выпил. Запивать не стал, занюхал только рукавом.
– Мне еще тогда хирург говорил… Да… Давай, мы тебе большой палец от ноги пришьем, работать сможешь. Но именно тогда не до того было, а именно сейчас у меня на это денег нет. Чтобы их заработать, мне нужен большой палец, а без большого пальца я их не заработаю.
– А, скажем, занять? – спросил я.
– Ха… – беззлобно и безразлично ответил Китаец. – Займи, хули…
– Ха… – с той же интонацией сказал я…
После «Тройного» пришлось проявить чудеса сообразительности. Китаец позвонил дальней родственнице, наврал с три короба про облитерирую-щий тромбофлебит и под это дело выцыганил у нее сорок рублей на лекарство. Название я придумал сам, соединив два слова из медицинского справочника. Далее мы пошли искать замену иссякнувшему фонтану дешевого спирта в соседнем подъезде. Через полчаса мы открыли другой, даже более выгодный источник, и остаток дня бухали на стройке, благо там все было под рукой.
После захода солнца Китаец пошел поссать и потерялся. Еще через полчаса пиздежа со сторожем о политике я пошел домой. Начиналось вечернее тягучее похмелье. Я шел, смотрел себе под ноги и мучительно вспоминал стихи образца тринадцатого года. Маленький… веселенький… нет, не так…
Маленький, зелененький,
Быстренький, веселенький,
Он волчком кружится.
Он огня боится,
Он в щели живет.
Он меня тревожит…
Кто же мне поможет?
Маленький, зелененький,
Он меня убьет…[2]
…Дома я сел на пол спиной к дивану и стал слушать цикад. Кровь загустела. Воздух тоже можно было резать ножом. Сердце билось с каким-то хлюпаньем, которое больно отдавало в оба уха. В дверь позвонили, потом постучали, потом загремели ключом в замочной скважине, потом в комнату вошла Ленка.
