Алексей Колышевский - Секта. Роман на запретную тему
– Все как было предсказано. Прощай…
Старик прекратил свой рассказ, а Сеченов, все это время самым внимательнейшим образом слушавший питерского искусствоведа, не сразу «вышел» из его рассказа. Он некоторое время молчал и выглядел подавленным, но спустя несколько минут смог «вернуться» и уставился на своего собеседника поневоле. Медленно, взвешивая каждое слово, спросил:
– Откуда у вас такие сведения?
– Мой дед работал в ЧК с Глебом Бокием вплоть до тридцать второго года. В тридцать третьем его комиссовали по состоянию здоровья, а Бокия через четыре года расстреляли.
– Я не улавливаю связи. Нет, я слышал, что Бокий занимался разного рода чертовщиной, но при чем тут монашеские пророчества? Они что, попали к нему в руки?
– Дед говорил, что у Бокия был экземпляр. Не копия, а именно подлинник, где все то, что напророчил Авель Павлу Первому, было в точности записано. Авель сделал три копии с разными окончаниями. Понимаете, все то же самое, но в двух из них ничего не говорится о судьбе России после смерти Николая Второго, а это уже никому, кроме специалистов, не интересная история. Одна из таких копий была передана императору Павлу. Я никогда не видел документа, но, когда вы там, в гостинице, показали мне эту фальшивку, я, на свою беду, предположил, что это очередной список с одной из неполных копий. Лучше бы я промолчал тогда…
Петр Сеченов кивнул, взял с блюда очередное яблоко, а со стола нож и вместо того, чтобы яблоко очистить, вдруг с размаху насадил его на лезвие ножа, пробив плод насквозь. Прищурившись, поглядел на старика и улыбнулся по-детски искренней широкой улыбкой:
– Вот, оказывается, как много вы знаете. Что ж мне с вами делать-то, а?
Герман. Рыжая медсестра. Городок N. Март 2007 года
Напротив Геры лежал худой, как смерть, мужик, чье сходство с нежитью усиливала его чрезвычайная бледность. Периодически Гера видел, как тот шевелил своими несуразно большими ступнями, для которых не хватало короткого больничного одеяла. Время от времени мужик принимался стонать и звать маму. Германа, который чувствовал себя вполне здоровым и хотел спать, вопли мужика раздражали все больше и больше. Наконец после очередного жалобного стона, исторгнутого соседом напротив, Герман не выдержал:
– Слушай, ты, болезный. Ты бы постеснялся, а! Тебе уже шестой десяток, а ты все маму зовешь!
Мужик затих, а потом как-то очень виновато произнес:
– Да вот хоть и шестой десяток, а помирать страшно. У меня отек легких, кончусь скоро.
Гере стало стыдно. Он, может быть, впервые понял, что находится в месте, где рядом с жизнью человеческой всегда стоит большой знак вопроса. Поэтому он испытал что-то похожее на сострадание.
– Эй, послушай, – Гера помедлил, собираясь с мыслями, – кто тебе сказал, что у тебя отек-то?
Мужик всхлипнул:
– Врачи.
– Да они не знают ни хрена, врачи эти, – Гера говорил уверенно и жестко. Так, чтобы звучали его слова, не вызывая ни в чем сомнения. Он и сам верил в то, что говорил. – Если бы у тебя был отек, ты бы давным-давно окочурился.
– Правда? – с сомнением спросил мужик, но в потухших глазах его загорелся крошечный, с пшеничное зерно, огонек надежды.
– Да я тебе точно говорю! Я в детстве фильм смотрел, там всех травили ядом, от которого как раз отек легкого случался. А ты лежишь тут, звуки разные издаешь, не похоже, что помирать собрался. Знаешь, почему это?
– Почему, брат?
– Потому что если сразу не помер, то и не помрешь уже, – Гера помедлил и добавил. – Брат.
– Ложитесь, пожалуйста, прошу вас, – рыжая медсестра стояла в проходе между кроватями, держа руки в карманах халатика, и Гера впервые смог рассмотреть всю ее, с ног до головы, такую стройную и худенькую.
– Слушаюсь, – Гера шутливо поднял руки, – я просто хотел вот… – он кивнул в сторону мужика с отеком легких, – человека поддержать морально.
– Я слышала, – она улыбнулась, – вы очень добрый.
– Вы так думаете? А вдруг я злодей, которому захотелось прикинуться овечкой? Вдруг я преследую какие-нибудь ужасные цели?
– Нет. Вы не такой. Я хорошо в людях разбираюсь, – она, продолжая улыбаться, протянула ему руку: – Валя.
– Как?
– Валентина.
– Странно…
– Почему? Вернее, что? Что странно?
– Ваше имя.
– Что же в нем странного?
– В нем самом ровным счетом ничего странного нету. А странно то, что я за всю жизнь никогда не встречал ни одной Валентины, как, впрочем, и Валентина, хотя это уже не столь важно. И надо же так случиться, что именно посреди этого кошмара разбитых сердец я нашел такую прекрасную девушку с самым редким для меня именем на свете. Это знак. А вы как думаете?
Она мило передернула плечиками, она вообще все делала мило:
– Может быть. Ложитесь же наконец, что мы тут болтаем посреди палаты! Мне от доктора влетит!
– А вы не сразу убежите?
– Нет. Не сразу. Сперва проверю ваше сердце.
– Думаю, что сейчас не лучший момент для этого, Валя. Мое сердце занято делом. Оно собирается влюбиться в одну очень красивую рыжую медсестру и оттого частит, как у зайца.
– Прекратите. Я покраснею, а рыжим красное лицо как-то не очень…
– К лицу?
– Да, – оба рассмеялись, получился каламбур.
…Аритмия давно закончилась, Валя несколько раз заглядывала к нему за ширму, и они перебрасывались ничего не значащими словечками. Как раз тот случай, когда хочется о многом сказать, но время еще не пришло, да и обстановка не располагает к романтике. Кто знает, где водится любовь? Ей не только все возрасты покорны, она живет везде, и нет на земле такого места, где нельзя было бы ее встретить, надо лишь внимательно смотреть по сторонам.
Валино дежурство заканчивалось утром. Из больницы они вышли вместе, Гера оглянулся:
– Не хочется сюда возвращаться.
Валя грустно улыбнулась:
– А у меня выбора нет. Через двое суток новое дежурство.
Они некоторое время шли вместе и у ворот больницы остановились. Гера, заметив свой потрепанный «уазик», понял, что ему придется расстаться с рыжей медсестрой, и скорее всего, что навсегда.
– О чем ты сейчас подумал?
– О том, что вон там стоит моя машина и мне надо ехать. Очень жаль…
– А тебе обязательно?… Ехать прямо сейчас.
– Да вообще-то я и так уже задержался прилично. Меня станут искать.
– Твоя семья?
– Нет. С работы.
– А как же семья?
– У меня вместо семьи кот. Ему наплевать, где я.
– А у меня бабка. Она полоумная и не встает уже. Так вот и живу: сутки в больнице, двое с бабкой. Весело, правда?
Гера растерянно кивнул:
– Веселее не бывает. Ты далеко отсюда живешь?
– Двенадцать остановок на рейсовом автобусе. Ходит раз в час.
