Елена Колина - Предпоследняя правда
Дети подрались — это ерунда, даже забавно. Но это было… НЕ забавно, это было по-настоящему неловко.
Дело, конечно, не в том, что среди гостей были заслуженный деятель культуры Варшавский, композитор Голдштейн, кинорежиссер Малкин, искусствовед Брагинский, и Фридман, никто, просто всеобщий друг… Дело было совсем не в этом. «Какая гадость, позор, как можно в доме Ростовых…» — перешептывались гости.
Светлана поднялась со своего места, мигнула стоящей в дверях домработнице — забери детей. Но та уже и сама дергала Таню сзади за юбку, ворчала: «Ну, Танька, пришла нарядная, а домой вернешься, исцарапанная в кровь… пойдем, я тебя йодом помажу».
— Откуда в моем доме это чучело? — указывая на Нину, спросила Светлана, громко, во весь оперный голос, как восклицала в роли Лауры, обращаясь к Дону Карлосу: «Ты с ума сошел? Да я сейчас велю тебя зарезать моим слугам, хоть ты испанский гранд!» И, не дожидаясь ответа, повторила: — Откуда в моем доме это чучело?
— Светлана, не нужно, не обостряй, это же дети… Девочка, дорогой мой цветок будущего, зачем же ты так… — шутливо начал Вадим и вдруг, решительно бросив шутить, свирепо заорал: — Ладно, к черту!.. Я спрашиваю: откуда в моем доме это чучело?!
Вадим Ростов никогда не повышал голос — никогда. И оттого, наверное, это вышло так страшно, что каждый из гостей на секунду в ответ заполошно вскинулся: «Не я ли привел это чучело? Нет, слава богу, не я».
И тут подняла руку Алена, как на уроке.
— Это мы. Мы привели это чучело… — смущенно произнесла Алена.
Ариша смотрела на нее, чуть не плача, — бедная Алена, ей страшно, она побледнела, закусила губу. Алена знает, что невозможно красивая и выглядит старше своих лет, но отвечать перед таким собранием — легче умереть на месте.
— Простите, — тихо сказала Алена.
Алена посмотрела на дверь — с надеждой, затем на Нину. Нина сидела с закрытыми глазами. «Как жук, который при виде опасности ложится на спину, притворяется, что умер», — с ненавистью подумала Алена.
— Ты, — брезгливо прошептала Алена, — посмотри на меня…
Нина открыла глаза, взглянула на нее… Алена вдруг резко отодвинула стул, вышла из-за стола и отчаянно, словно это было ее последнее слово, перед тем как сейчас, в эту минуту, ее лишат свободы, заключат под стражу, расстреляют, выкрикнула:
— Она не чучело! Она моя сестра! Она моя родная сестра, и нечего называть ее чучелом!
Развернулась, схватила Нину за плечо, выдернула из-за стола, вытянула Аришу, скомандовала «быстро домой!» и вывела их из комнаты, на пороге по очереди дав обеим пинка для скорости.
— Что ты как вареная макаронина, быстрей давай, быстрей! — раздался ее голос в коридоре, затем звук шлепка и удаляющийся топот.
— Кто эти лисички-сестрички? — громко спросил кто-то из гостей.
— Дочери первого секретаря райкома, — растерянно ответила Светлана.
Над столом повисло неловкое молчание, гости смотрели в стол, молчали, — да и что тут скажешь?
Вадим Ростов все еще стоял во главе стола. Как неловко, как все это неловко, — и слишком серьезно для ситуации, для нарядного стола, для праздничного оживления красивых остроумных людей, общего благостного настроения, хорошего застолья…
— Дочь секретаря райкома назвала нашу гостью жидовкой?.. — улыбнулся Вадим Ростов. — Ах, вот оно что… Оказывается, у нас тут не просто разгул бытового хамства, а ГОСУДАРСТВЕННЫЙ антисемитизм!
И после секундной паузы стол взорвался облегченным хохотом.
…Во дворе тоже смеялись.
Первой рассмеялась Алена, сразу за ней засмеялась Ариша, — она всегда плакала и смеялась второй, за Аленой. И даже Нина улыбнулась, так заразительно хохотала Алена, пригибаясь к земле и приговаривая:
— Мама говорила: «У тебя как будто первый бал Наташи Ростовой», вот тебе и бал… первый бал… Наташа Ростова подралась на балу… — Отсмеявшись, Алена грозно сказала: — Ты. Ты всех опозорила. Папу. Маму. Меня. Аришу. Всю нашу семью. Да не дрожи ты так, как будто я тебя сейчас буду бить. Не бойся, я ничего тебе не сделаю, — ПОКА не сделаю. Просто скажи мне — как эта «жидовка» вообще пришла в твою баранью голову?
— Ты же сама говорила — они евреи, — жалким голосом объяснила Нина. — А евреи — это жиды. У нас в классе всех евреев дразнили жидами. Но ведь это не самое обидное. Вот если бы я сказала «блядь подзаборная» или «сука драная»…
Алена серьезно, без тени улыбки, спросила:
— Тебе все нужно объяснять, что нельзя делать? Тогда запоминай: нельзя совать голову в унитаз. Нельзя говорить учительнице «блядь подзаборная». Нельзя кусаться. Нельзя писать на пол посреди класса. Нельзя воровать еду из тарелок в школьной столовой.
Нина не засмеялась, а так сильно покраснела, так резко прижала руки к груди, что Ариша посмотрела на нее с жалостью, — кажется, что-то похожее в ее жизни было…
Ариша сняла перчатку, задумчиво поводила пальчиком по сугробу. Палка, палка, огуречик, получился человечек. Ариша нарисовала человечку улыбку, мягко сказала:
— Нина, почему ты на Таньку набросилась? Что она тебе сделала? Танька нормальная, добрая.
Нина честно задумалась. Почему обида, страх, страшное напряжение этих дней вылилось вдруг на эту ни в чем не повинную Таньку?.. Потому что Таня сказала: «Алена говорит, что ты скоро уедешь домой». Потому что все, и Алена с Аришей, и Таня, и мальчишки — такие благополучные и на своем месте, в этом красивом Ленинграде, в этой их красивой жизни, а она всем чужая и даже не знает, где теперь ее дом. Потому что она думала, что в новом старом Аришином платье не отличается от остальных, а это оказалось не так. Разве это скажешь? Но можно сказать правду — ДРУГУЮ правду.
— Мне трудно сдержаться, когда я злюсь. Я просто себя не помню, могу сначала ударить, а потом уже думаю, — объяснила Нина. — Наша учительница говорила, что если у ребенка мать все время болеет, то он слишком часто злится на нее и вообще на жизнь, поэтому ему трудно держать над собой контроль.
— А чем болела твоя мама? — сочувственно спросила Ариша.
— Алкоголизм, — ответила Алена и уточнила: — Это не болезнь.
Девочки обменялись значительными взглядами. «Все знают, что алкоголики не больные, а отбросы общества», — сказала глазами Алена, а Ариша глазами ответила: «Пусть думает, что алкоголизм — это болезнь, это же все-таки ее мама…»
Нина неожиданно улыбнулась Алене:
— Ты соврала, что я ваша сестра. Из жалости. Ты больше не ври. Ты меня ненавидишь, я знаю. Все видят, что я не такая, как вы все. Тебе стыдно, что я с вами.
— Стыдно… — подтвердила Алена. Высоко занесла руку, как для удара, и такой у нее был решительный вид, что Нина напряглась, ожидая удара и уже готовясь дать сдачи, но Алена как будто передумала ее бить и только покрутила пальцем у виска.
