Н. Денисов - Пожароопасный период
Доковыляли. Павел с паспортом, с направлением ринулся к регистратуре:
– Нам к врачу и как можно скорее!
Девушка разговаривала по телефону. Вскинула крашеные ресницы, мол, что за пожар, подождите, как все больные. Потом положила трубку, принялась писать в толстой тетради.
– Нам бы к врачу! – Павел вдруг опять почувствовал; как просыпается в нем несдержанность. Случалось это с ним редко, но случалось. И Марина знала.
– Не кипятись, – сказала она, устроясь уже на диванчике, оберегая больную ногу в шерстяном носке, натянутом поверх гипсового сапожка.
– Что у вас? Давайте документы! – строго сказала девушка.
– Мы ногу сломали!
– Тут все ноги сломали. И ничего, ждут.
В полумраке коридора изваяниями прорезалось несколько фигур. И верно: тихо и мирно сидят, помалкивают. Не шелестят, не конфликтуют. В бинтах, в повязках.
– На второй этаж, в третий кабинет, – быстро управилась девушка с его бумагами.
– Да мы же на костылях! – возмутился Павел.
– Тут все на костылях.
– Оно и видно!
Марина, наоборот, развеселилась. Занесет ногу на ступеньку, прислонится к перилам, смеется:
– Ну, картинка.
– Давай на руках занесу.
– Ты что? Тяжелая я сейчас, как мешок.
Он кипел:
– Где логика? Разве нельзя все кабинеты на первом этаже устроить. Мучают народ!
Дверь третьего кабинета оказалась сразу на площадке второго этажа. Усадив на дерматиновый диванчик Марину, он ринулся в эту дверь.
– Подождите, примем, – укоризненно глянув на Павла, сухо сказала женщина, тоже строча пером в тетрадке.
– Принимайте, очереди нет.
Он закрыл дверь, опустился рядом с женой. Молчал, хмуро оглядывая коридор второго этажа. В глубине его кой-где маячил народ – такой же сумрачный, с каменными лицами. Болезнь всех Пометила одной краской – глаза, щеки, волосы. Простучал костылями мужчина, что поднимался следом, прошла уборщица с ведром, шваброй. Затем подсела бабушка с загипсованной рукой.
– Жена твоя? – живо спросила, неожиданно по-свойски, старушка, когда Марину пригласил внезапно возникший доктор.
Павел нехотя кивнул.
– На какой работе она так ногу порушила? Где работает-то?
– Да тут, в центре, – буркнул Павел неопределенно.
– В церкви? – поняла по-своему бабуля, – Господи! А каким днем-то случилось?
– Позавчера, – не отреагировал он на «церковь». «Вот настырная бабка попалась!» – подумал.
– Третьеводни, значить. День этот, восьмое число, сколько народу сгубил в городе, – бабушка покачала руку. – Автобусом, не слыхал, двоих задавило? А он, шофер-то, только- только свадьбу отгулял, женился. Ну и что теперь – тюрьма! А парнишка молодой, после армии. А тут другое происшествие, тоже не лучше: орда с горки каталась. Теперь везде настроено этих горок. Беда прямо. Ну вот, один раскатился на досточке, а тут тоже машина подвернулась, везла чего-то. Ну он, парнишшонка, и влетел прямо под машину. И удачно, правда, не задело ни колесом, ни осью. А ить могло. Горе бы родителям, спаси бог.
– А у вас-то что с рукой, бабушка?
– А вот хлобыснулась. Ноги покатились, и я всем туловом на спину. Рука напополам, и внутре, поди, отшибла. А вышла от снохи. Сноха-то у меня хорошая, не пообижусь. Валерка, правда, варнак, стал попивать. Ну дак все равно собрали на машину, я помогла. Думаем, может, меньше будет прикладываться за рулем. А сноха, всё она, дай ей бог здоровья.
Сидели, разговаривали. Павел настроился на длинную повесть бабушки о снохе и Валерке, но растворилась дверь кабинета, вышла, стуча костылями, его Марина. *
– Следующий, – сказал из-за двери доктор.
– Ну, покостыляли, – кивнула Марина.
На другое утро Павел уехал на работу. В «уазике» сидели всей бригадой. В тепле. Густо курили. До пригородного совхоза асфальт, езда каких-нибудь полчаса. Только и дела, что успеть рассказать пару анекдотов да сигарету выкурить.
– Ну как у тебя Марина? – спросил бригадир Павла.
– Ничего, скачет. Маленькая какая-то косточка хрустнула.
– Может, что надо достать, а, Паша? Из лекарств, из дефицитных продуктов каких. Фосфор нужен, калий, я знаю. Ну чтоб побыстрей срасталось. Только моргни, организуем.
– Ничего не надо. Сам я.
– Может, она что просила? Марина.
Павел затянулся сигаретой, усмехнулся про себя: скажи кому, что просила! Это ж надо, привези, говорит, утеночка. Вот такого маленького, пушистенького, курносенького. Ну, Маринка! Скажи кому.
Февраль 1985 г.На выступлении
Позвонил мне сотрудник бюро пропаганды художественной литературы, попросил выступить в школе перед старшеклассниками, а следом в солидном, как он выразился, комбинате бытовых услуг – КБУ, с которым он только что заключил договор. Я пытался отбояриться, ссылаясь на занятость, да и, честно признаться, не люблю эти скоропостижные выходы на публику – экспромтом, без подготовки. Но сотрудник был настойчив, пустил в действие главный, как он считал, козырь: мол, ученики жаждут послушать именно меня, заготовили в письменном виде вопросы.
В школе я отработал урок, захватив и большую перемену. Стихи впитывались старшеклассниками, как в губку, добрые чувства ложились в благодатную почву. И я даже повеселел. Потом пошли вопросы, подобные тем, что задавали Евтушенко на вечере в Останкино: «Как Вы относитесь к «Бони М», «к любви с первого взгляда?»
В комбинат бытовых услуг я должен был идти не один, а с моим приятелем – поэтом Владимиром Нечем, фамилию которого в афишах каждый раз перекраивали на свой аршин, что вызывало в нем справедливую обиду.
– Привет! – сказал Неч, поджидая меня возле перекрестка, как условились, сияя новым в крупную клетку пальто и не менее шикарным дипломатом.
– Привет! – сказал я, отвечая на крепкое рукопожатие, чуть не уронив в грязь папку, из которой лохматилась, обвернутая местной газетой, рукопись.
– Двинули. А то как бы не опоздать.
– А куда?
– А я знаю?
– Ты да не знаешь. Наверное, перед какими-нибудь швейниками выступать?
– Не-ет. Я только – из бюро, сказали – КБУ, ориентиры дали, – и он назвал улицу.
Мы пошли. С полчаса блуждали мы по этой улице, прыгали через лужи и колдобины, выпархивая из-под буферов летящего транспорта. Стояла весна. Апрель. И было еще зябко. Мы бросались ко всякой добропорядочной вывеске у парадного входа учреждений, изучали их до последней буковки, но – тщетно. Наконец остановили пожилого гражданина с тросточкой, во взоре которого, как нам показалось, не отражалась суета и гонка быстробегущей жизни и почуявшей весну толпы. И гражданин объяснил.
– Вы рядом, ребята, кружите. Вон тополя, видите?
– Видим.
– Шагайте вдоль заборчика, никуда не сворачивайте, прямо упретесь.
Я посмотрел на Неча, Неч посмотрел на меня. И мы пошли вдоль заборчика.
– Ты куда меня ведешь? – спросил Неч, пугливо косясь на могильные кресты среди тополей.
– А ты куда? – засомневался и я, разглядев впереди старушку с траурным погребальным венком.
– Слушай, я не пойду. Там же похоронная контора! – сказал Неч и решительно остановился.
– Ну, контора. Какая теперь разница, там же ждут! – во мне запробуждалось наследственное упрямство.
– Тебе хорошо, – непонятно на что намекнул Неч.
– Еще бы, во как хорошо! – меня уже разбирала досада на него, хотя и самому захотелось повернуть оглобли, пропади оно пропадом. – Пошли, пошли, – я потянул его за рукав блистательного пальто, на котором темнели уже дробинки засыхающих брызг.
Впереди вдруг грянул похоронный марш, но после первых аккордов музыка пошла вразнобой, смолкла, лишь один кларнет, поигравший долее других инструментов, вознес над вершинами тополей и кленов слезливую колеблющуюся мелодию. Музыканты, наверное, просто пробовали трубы,
У ворот заведения, где кучковались трубачи, голубело такси: кто-то спешил с последним шиком проводить в мир иной своего ближнего.
С тяжелым сердцем, но уже не столь унылые – поскольку увидели живой народ, стали мы подниматься на крылечко домика, в двери которого, опередив нас, проник запаренный мужичок.
– Парни, – окликнул нас один из трубачей, – музыку заказывать будете?
– Ты будешь заказывать? – спросил я Неча.
– Иди-ка ты, знаешь!.
– Не-ет, не будем! – крикнул я музыканту.
– А то мы тут пока. Если надо.
Музыкант продул мундштук, высморкался и отвернулся к товарищам, проблеснув медной помятой трубой.
Мужичок, что опередил нас на крыльце, уже о чем-то спорил с женщиной, которая сидела за столом у перегородки, отделяющей прихожую от рабочей части комнаты, где желтело еще два стола. Мы ждали, пока женщина и мужичок договорятся. Тут одна извлекла откуда-то целлофановый пакет, поднялись с возгласами две другие сотрудницы и, будто нас нет, принялись растягивать и примерять магазинную обновку подруги.
