Елена Блонди - Судовая роль, или Путешествие Вероники
— Блин! Ты же поклялся!
— Та…
Тимоха выкинул окурок и фальшиво замурлыкал, притоптывая:
— Тапор и рукавица, рукавица и тапор…
Ника сжала кулаки. Но вспомнила багровую Настю, кидающуюся на мужа. И подышала мерно, чтоб успокоиться.
— А она что? Когда узнала?
— А она и не узнала. Ни разу и не позвонила больше. Видать так мы ей нужны. Правду Петруха говорит — курва. Она и есть…
Ника сползла с камня и, вставая напротив, пихнула Тимоху под ребро кулаком.
— Ты дурак совсем? Не смей так!
— А что? Не лезь, ты!
— Не лезь? Скажите, какие мы нежные! Да какая мать своих детей совсем бросит? А может, с ней случилось что? Не подумал?
— Что случилось? Что?
— Может, она под машину попала! Или… или, упала и забыла все!
— Во-во. Как в кино.
— Какая разница, как в кино или нет!
Ника подступала ближе, задирала голову, со злостью глядя в удивленное лицо:
— Ведь может такое быть?
— Так и что? Мне теперь что?
— Звони! Разыщи. Или поехай, тьфу, поезжай и найди.
— Куда? На Сахалин, что ли? А денег откуда возьму?
Ника мгновение поразмышляла.
— Зачем сразу на Сахалин. Во-первых, она наврать могла. Чтоб ты ее не искал. Может она в Москве застряла. И там бесится, что не ищешь. Или еще ближе где.
— Чего? Чтоб не искал, и чего не ищу?
— Ну, да!
— Э-э, ну ладно. Тем боле — где ж искать-то?
Голос Ники победительно зазвенел.
— Он археолог? Они все друг друга знают. Ну, как вы на работе. Найди других, адреса ж есть? Позвони и спроси. Не знают, как там твоя Ленка, так пусть дадут номер хахаля этого. И адрес! Вот его и прищучишь.
Она отступила на шаг, чтоб не упираться носом в мужскую грудь, скользнула подошвой по склону. Тимоха машинально поймал ее руку, утвердил рядом с собой.
— Погодь. Ну да, это можно. Пална тогда была в райсовете, у нее бумаги. Там наверняка с паспортов списано.
— Вот видишь, — устало сказа Ника, остывая, — только смотри, с водкой и Северухой завязывай. Он для тебя, прям, личный черт какой-то. Ага, щас угадаю, наверное, за Ленкой твоей ухаживал. В школе, да?
— Ну, ухаживал, — угрюмо отозвался Тимоха.
— Божежмой, какие вы дураки бываете. И ты с ним теперь вошкаешься? Да он будет рад, если ты в канаве помрешь.
— Ладно. Не твоего ума. Разберусь я с ним.
И они снова замолчали. Нике очень хотелось еще сто раз попросить, чтоб не пил, не надо! Она смотрела на редкие огни и думала — а сколько же раз просила его Ленка. И без толку.
Тимоха повернул к ней лицо, блеснули глаза в свете наливающейся луны.
— Знаешь. Я вот подумал. Ну, найду я ее. Приеду. И встретит она меня — вся такая нарядная, красивая, с новым мужем, и не нужны мы ей. А? Что тогда?
— Тогда вернешься и будешь пацанов своих растить. Сам. А то люблю-люблю. А кроме себя никого и не любишь. Боишься ты. Вот испугался, что она там жива и счастлива. Бухать и плакать легче, правда?
— Я ж могу и в глаз, — ласково сказал Тимоха, — что ты меня за свинью держишь, а?
— Ну, вот и хорошо. Извини.
— Ладно.
Он помялся и, засопев, обнял Нику за плечи, прижимая к себе. Она шагнула в сторону:
— Вот не надо, а? Я ж тоже не просто так. Думаешь, веселая барышня приехала, да?
— Не думаю. Как раз. У тебя глаза, как у коровы.
— Спасибочки!
— Угу. Когда на забой ведут, по глазам видно, херово им. Хоть и не знают, куда. Ладно. Не хочешь, не буду.
Ника мучительно-сладко зевнула, раздирая скулы. Махнула рукой.
— Пойду я вниз. Спать хочу, сил нет. Ты идешь?
— Еще побуду. Иди уже.
Ника улыбнулась и, осторожно ступая, сделала несколько шагов. Обернулась, остановленная внезапной мыслью.
— Пойдем лучше. А то вдруг ты постоишь и снова к своему Петрухе-козлу. Пойдем вниз, Тимоша. Я тебя домой отведу. А? Ну, что ты смеешься?
— Чертишто! Ну, точь-в-точь Ленка!
Он отклеился от камня и, мурлыкая про топор, бережно потащил Нику за руку вниз.
Глава 17
Ника и ее внезапные таланты
Нике снилась долгая дорога в Новороссийск, Женька рядом на удачно пустом сиденье, умаялся сидеть, прыгает, валяется, закидывая на ручку кресла ноги в смешных красных штанишках. Ника открывает бутылку минералки, следит, чтоб он попил чуть-чуть, а то запросится в туалет. И без перерыва — вот он уже на руках у Никаса, немного испуганно разглядывает сверху отцовскую голову с торчащими темными волосами. И вдруг, хватая крупное, так похожее на свое ухо, уверенно говорит матери:
— Папа!
— Узнал! — Никас опрокидывает сына вверх ногами, крутит в сильных руках.
Тот визжит, мелькая яркими маленькими кроссовками, смеется, довольный. И Ника смеется, когда муж берет ее за плечо большой рукой, встряхивает. Сильнее. Говорит женским задушенным голосом:
— Вер? Веруня, пора!
Ника открывает глаза, и улыбка сползает с лица куда-то за ухо, путается в волосах.
— Проснулась? Я побежала на ферму, вернусь к семи, Нинуську проверь, вдруг описялась, на другую койку переложь, а мокрое в туалетную.
Инна терпеливо ждет, когда Ника сядет, кивая и убирая волосы с лица вялой рукой. И исчезает, еле слышно топая по лестнице.
В пустой игровой Ника побродила, выглядывая в большие окна. Нинуська спала, под боком ее прятались три кубика и облезлый медведь — Ника игрушки убрала на подоконник, пощупала простыню под теплым тельцем — сухая. Подумала и, уйдя в туалетную, закрылась на крючок, скинула халат и белье на табурет, укрепив гибкую трубку душа на страшноватом крюке, вбитом в кафельную стену, встала под горячую воду, стекающую к центру комнатки, где был устроен сток. Вспенивая шампунь, улыбнулась. Так вечно плескалась Таня, которая с дочкой снимала времянку у бабки. И говорила, голая, топчась полными ногами посреди пузатых горшков — синих эмалированных и красных пластмассовых:
— Я, блин, тут и ем, и сплю, и моюсь. Вроде сама хожу в среднюю группу, вроде мы с дочкой сестрички. Ага, и вешаюсь в медпункте еще.
— Ты и на горшке посиди, — смеялась Ника.
Помывшись, она перестала печалиться и думать нехорошее о том, как же теперь Женька — без отца? И может быть, из-за него надо сделать вид, что ничего не случилось? Смириться — все же семья.
Мурлыча, надела трусики и лифчик, застегнула белый халат, сунула босые ноги в шлепанцы. Решительно вытащив таз, залила горячей водой многострадальные джинсы. Времени до пяти вечера полно, постираются, она их закатает в простыню, и во дворе повесит. А может, отдаст Васильевне, пусть посушит в прачечной.
Без отца, значит… А много ли он видел отца? Ушел в рейс, Нику тошнило по утрам. Вернулся — у жены молния на джинсах не застегивается. И — тошнит по утрам. Снова ушел. Вернулся — Ника примчалась в Жданов, ходила там с ним, переваливаясь и оберегая семимесячный живот. Из роддома мама ее забирала. А Никас увидел сына, когда тому два месяца исполнилось. И, месяц повозив коляску, снова ушел в рейс. Если толком все посчитать, то за четыре года Женькиной жизни видел его отец, наверное, полгода с хвостиком. И почти все без него — крики по ночам, молоко в тяжелой груди, бутылочки со смесью, грязные пеленки, первый зуб, первое слово. Нет, что-то и при нем было — ветрянка, например. Или четыре дня поноса, когда Никас на неделю всего в порт пришел. Или тот ужасный грипп с температурой под сорок, когда Ника и не помнит, видела ли она сама мужа, не отходя от детской кроватки. Видела, да. Когда топтался в прихожей, вскидывая на плечо сумку «ну, мне пора, Никуся, ты не ходи, вдруг малой проснется», и она только к вечеру вдруг поняла — муж был, и ушел в рейс.
Женька и не скучал по нему никогда. Привык, что папка это весело, мороженое от пуза и блестящие машинки, автомат, что стреляет шариками, внезапные прогулки в город за пивом. И что все это быстро проходит, но после вернется снова. А все свои горести, заботы, страхи и открытия — это все маме.
«Да он, Никуся, отца будет ровно столько же видеть, если вы разбежитесь».
— Хорошо бы, — шепотом ответила себе Ника, выкручивая мокрые джинсы, — вот только работу мне теперь придется искать другую, с нормальной зарплатой.
В спальне она закатала штаны в две простыни, помяла руками, отжимая влагу. Подумав, взяла две сухие и закатала снова. Пусть полежат пока.
Дети спали, окна наливались утренним светом, и Ника выключила ночник. Сон, что испугался мыслей и хлопот, вернулся, путая все в голове. Она села, зевая, на скрипучую раскладушку. Скорее бы Инна вернулась, можно будет еще немного поспать.
С трудом дождалась, когда та тихо влетит в игровую, принеся с собой теплый запах свежего молока и едкий — навоза. И, кивая сбивчивому шепоту, свалилась ничком, заснув раньше, чем голова упала на тощую подушку.
Проснулась от желтых солнечных лучей, что ползли по лицу и щекотали ресницы. Села, вертя лохматой головой. В игровой было тихо и она, запахивая халатик, вышла из кладовки, с трудом приходя в себя, осмотрелась, ничего не понимая. Медведи и жирафы плюшево сгрудились на полках, солнце поблескивало на вытертых круглых столиках, пятнало квадрат ковра, расцвечивая стену недостроенной крепости. Никого.
