Наталья Романова - Если остаться жить
— Но ты же сама писала, чтобы я не приходила, — оправдывалась Ира.
— Это я для Ильи, — кротко созналась Инна Семеновна. — Чтобы он тебя не грыз. Я же знала — раз ты не приходишь, значит, у тебя нет сил. Я даже думала, ты заболела и от меня скрывают. Но ты, слава богу, выглядишь хорошо. Даже, кажется, немножко поправилась.
— У меня столько событий. Я в университете была. Я тебе потом все расскажу. Тебя когда выписывают?
— Завтра. — Инна Семеновна увидела в Ириных глазах замешательство и тут же добавила: — Но ты не приходи, если Илья не сможет, я приеду одна.
— Илья, наверное, не сможет, — сказала Ира и тут же пожалела, что сказала. Лицо у Инны Семеновны сделалось ужасно обиженным.
— У него завтра какое-то очень важное совещание, но я приеду обязательно.
— Я боюсь, что ты переутомишься. Может быть, Галина приедет?
Ира ничего не ответила.
— Хотя не надо. В последний раз она сидела такая напряженная, словно подчеркивая, что она вынуждена приезжать из благодарности. Не хочу об этом даже вспоминать. Так ты была в университете?
Мимо койки Инны Семеновны, нарочито не глядя на Иру, прошла молоденькая девушка.
— Вера, — позвала Инна Семеновна.
Вера сразу обернулась.
— Познакомьтесь, это моя доченька.
Вера вся заулыбалась и подала Ире руку:
— Вера.
— Поблагодари Веру, — обратилась Инна Семеновна к Ире, — она меня выходила. По пять раз в день горчичники ставила.
— Большое спасибо, — сказала Ира.
— А уж мама вас так ждала, так ждала, — сказала Вера. — Мы ее всей палатой утешали: грипп, говорили, сейчас у всех. Выздоровеет ваша дочка — и сразу придет. А уж мама у вас такая хорошая. Как из книжки, в жизни таких не бывает. У нас тут одну без документов чуть в милицию не передали, так ваша мама с горчичниками вскочила…
— Не рассказывайте, — взмолилась Инна Семеновна. — Ира сердиться будет.
— Разве можно на такую маму сердиться, такой мамой гордиться надо.
— Да, кстати, — вспомнила Ира, — тебе беспрерывно звонят из разных мест по какому-то одному и тому же делу.
— Что-то случилось?! — заволновалась Инна Семеновна.
— Ничего не случилось. Просто ты, как всегда, кому-то нужна.
— Я решила больше никакими новыми делами не заниматься, — решительно заявила Инна Семеновна, — выйду отсюда и сразу сяду писать книгу. А все-таки, что за дело?
— Не знаю. Только все говорят, что разобраться можешь одна ты.
— А вы волновались, что про вас все забыли, — вставила старушка — соседка Инны Семеновны по кровати.
— Познакомьтесь, это моя доченька, — сказала Инна Семеновна соседке.
— Да я уж вижу. Худа только больно.
Открылась дверь, и вошла больная из другой палаты. В руке у нее Ира увидела знакомый журнал. Больная хотела подойти к Инне Семеновне, но, увидев Иру, остановилась в нерешительности.
— Прочитали? — обратилась к больной Инна Семеновна. — А вот это сидит автор.
— Ну, мама, — смутилась Ира.
— А что, маме и похвастаться дочкой нельзя? — оправдывалась Инна Семеновна.
— Вот и дождались своей доченьки, — с нежностью глядя на Иру, проговорила больная. — Я ж говорила, скоро придет. К такой маме дочка разве может не прийти?
…Еще у мамы в больнице Ира думала о том, кого бы попросить купить продукты и сварить на несколько дней обед. Ира не хотела, чтобы Инна Семеновна сразу начала заниматься хозяйством. Перебирая всех, кто бы мог помочь Ире встретить Инну Семеновну, Ира непроизвольно вспомнила о Галине и тут же одернула себя: «Все изменилось — Галина из своей превратилась в страшного, ненавистного врага».
Ира вошла в магазин. Она решила попробовать купить что-нибудь сама. В магазине душно, жарко, много народа. Ира походила по отделам, посмотрела, что где есть и заняла очередь в кассу.
Стоя в этой очереди, Ира вспомнила другую очередь. Тоже в кассу, но та была много лет назад. Ира уже заболела и как стихотворение зубрила, на что ей надо выбить чеки. Она повторяла и тут же забывала, что ей надо купить. А купить надо было обязательно: вечером должен был прийти Алеша. Растерянная, не понимая, что происходит, Ира наконец подошла к кассе, кассирша терпеливо ждала, что Ира все-таки что-нибудь скажет, и очередь ждала. Но Ира, так ничего и не сказав, отошла от кассы. Ира долго тогда стояла в углу магазина, глядя на движущихся к кассе людей. Стояла, уже не пытаясь ничего вспомнить. Стояла, может быть, потому, что чувствовала, что последний раз в магазине. И вот теперь она снова в очереди. И так как между той очередью и этой не было больше никаких очередей, Ире кажется, что сегодняшний день продолжение того дня. И что она тогда не ушла из магазина, а снова встала в очередь и, благополучно дойдя до кассы, бодро выпалила наименования десятка продуктов. А потом пришел Алеша и не было этих страшных лет…
…Кассирша выбила целую ленту чеков и подсчитала сдачу точно так же, как она это делала всем остальным покупателям, даже не взглянув на Иру. А женщина, которая стояла за Ирой, проворчала: «И куда столько набирают…» Выбив чеки, Ира вспомнила, что занятые люди стоят обычно сразу в нескольких очередях и что она тоже всегда стояла в нескольких очередях. И тогда Ира начала бегать из одной очереди в другую, запоминая, за кем она стоит и перед кем стоит. И вскоре покупатели стали волноваться за Иру, потому что все очереди у Иры подходили одновременно и Ира не знала, в какой из них ей стоять.
Продукты из магазина Ира несла в двух сумках.
В детстве, когда Ирина мама уезжала, Ира занималась хозяйством, готовила, стирала. Тогда даже Тане ее мама ставила Иру в пример. А родственники Иры ругали Илью Львовича за то, что он маленького ребенка обременял заботами взрослого человека.
И вот сегодня Ира опять готовит. И все как когда-то. И от этого она так счастлива, как редко и мало отчего может быть счастлив человек.
Кипит вода, картошка… Да какая разница, что кипит… Главное — что-то варится и это что-то варит Ира.
И вдруг Ире начинает казаться, что она просыпается. Все вокруг становится ярким, пронзительным. Но разве можно проснуться от чего-нибудь, кроме как ото сна?
Ира вынимает тетрадку, записывает: «Приняла еще полтаблетки— пронзительная ясность в голове».
В дверь позвонили. Ира открыла и увидела на пороге незнакомую девочку лет семи, в красном башлычке и шубке.
— Моя бабушка у вас? — спросила девочка.
— Нет, — ответила Ира.
— Тогда можно я у вас посижу? — сказала девочка и, не дождавшись ответа, прошла в переднюю. Сняв башлык и шубку, она деловито принялась снимать валенки.
— Не снимай, — запротестовала Ира, — ты простудишься.
— Не простужусь, — сказала девочка и быстро затопала в чулках. — Как у вас красиво! — закричала она, очутившись в Ириной комнате.
— Где живет твоя бабушка? — осторожно спросила Ира.
— В сорок третьей квартире.
— Значит, ты приехала из Ленинграда? — догадалась Ира.
— А это ваша фотография? — в свою очередь спросила девочка, указывая на фотографию, стоящую на полочке в глубине секретера.
— Моя.
— Какая вы красивая, — сказала девочка восторженно. — Везет же вам.
Теперь Ира во все глаза разглядывала девочку.
За всю Ирину жизнь Иру никто никогда не назвал красивой. У девочки были быстрые блестящие черные глазки, короткие черные волосы, на девочке были красные рейтузы и красный свитер. И вся она была похожа на маленького красного чертика, выскочившего из коробочки.
— Какие это чернила? — спросила девочка.
— Зеленые.
— Везет же вам, — опять сказала девочка. — А у вас есть драгоценности?
Ира задумалась.
— Смотря что ты называешь драгоценностями?
Девочка замолчала.
Ира подошла к секретеру и вытащила из него маленький ящик. Сверкнули стеклянные бусы, клипсы.
— Вот это я называю драгоценностями, — уверенно сказала девочка и вытащила из ящичка кусочек цепочки, — везет же вам.
— Возьми ее себе, — сказала Ира, вспомнив, как в детстве мечтала о цепочке с крупными звеньями, которую можно было бы бросать, играя в классы.
Неожиданно дверь в комнату открылась и вошел Илья Львович с чемоданом в руках.
— Кто это у нас? — спросил Илья Львович, увидев девочку.
— Внучка нашей соседки, — объяснила Ира.
— А… — Илья Львович, видно, тут же забыл про девочку.
Ира смотрела на Илью Львовича и не понимала, с каким чемоданом он вернулся: с пустым, чтобы снова наполнить его, или полным, чтобы опустошить.
— Я сейчас иду из больницы, — начал Илья Львович, нервно подергивая правым глазом. — Меня не хотели пускать. Как ты знаешь, я человек неловкий. Но иногда на меня находит и мне все удается. Я уж не знаю, чего я там болтал, только меня пустили. Подожди минутку. — Илья Львович вышел на кухню за спичками. — Но ты же знаешь Пусика, — продолжал Илья Львович, — он, бедный, так испугался, что я не знал, как его успокоить. Он решил, что с тобой что-то случилось, и я, как ты понимаешь, оказался в глупейшем положении. Когда я к ней шел, я почему-то был уверен, что она уже все знает. Я как-то упустил из виду твое умение молчать. Не знаю только, в кого оно у тебя, потому что Пусик молчать абсолютно не умеет.
