Лесли Дэниелc - Уборка в доме Набокова
Эван был новичком, другом Дженсона. Я еще не рассказала ему про белье (использованное — в корзину, свежее — в шкафу), про секс-игрушки (во втором ящике снизу) и вообще ничего — только кратко предупредила о конфиденциальности, гигиене и изложила основы анатомии. (Я взяла в библиотеке старый видеофильм из серии «Человеческая психология» под названием «Загадка точки „джи“». Сама посмотрела, но фильм был тягомотнее любой подводной эпопеи Жака Кусто.)
Эван выглядел опрятно. Под свежевыглаженными штанами-хаки были аккуратно подвернутые носки — миссис Пожарная Служба отметила эту подробность.
— Эван? — сказала я.
Он улыбнулся, будто только что выиграл в лотерею, и проговорил фривольным тоном:
— Пойдемте.
Она встала, протянула ему свой пакет и чопорно последовала за ним наверх.
Когда за ними затворилась дверь, Дженсон тихонько сказал другим:
— Дамочка с приветом, я таких издалека чую.
Я извинилась и ушла в кухню. Мои сотрудники нравились мне всё больше, и все же в их обществе мне было неловко. Иногда стоило мне на них взглянуть, и я краснела. Поэтому, если у меня не было дел, я старалась держаться в стороне. Решив, что я их не слышу, они возобновили начатую на прошлой неделе дискуссию: какие женщины сексуальнее, толстые или худые?
— Толстым сильнее хочется, — сказал Сид. — Они лучше осознают свои желания.
— Фигня, — ответил Дженсон. — Толстые сублимируют эротические желания едой. Жратва, приятель, притупляет чувства. От нее меньше хочется.
— А ты когда-нибудь трахался на голодный желудок? — поинтересовался Сид. — Конечно нет, — ответил он сам себе.
— Вы, парни, главного не сечете, — сказал Тим. — Самое главное — ощущения.
— Мои? — уточнил Сид. — Я люблю помясистее.
— Да нет, придурок, ее. От этого ее сексуальность и зависит.
Я на кухне едва дышала.
В дверь позвонили, разговор прервался. Я открыла дверь двум дамам — худой и толстой. Толстушка выбрала Сида, чему я от всего сердца порадовалась. Кого выбрала худенькая, я не видела, ушла. Потом соберу с ребят все данные.
День выдался занятой; наконец Тим, Эван и Дженсон уехали. Сид остался — химичил что-то с айподом и музыкальными композициями. Я собирала из корзин белье.
— Слишком тут много белого, — обратился он ко мне через плечо. Он проигрывал какой-то устаревший хип-хоп.
Я нутром чувствовала: Сид хочет попросить прибавки. Я с первого дня обратила внимание на присущую ему некоторую склочность.
— А что, у тебя дома, в Коннектикуте, не так?
— Вам бы еще братишек, — Он смотрел в сторону колонок на каминной полке. Полосатая рубашка выбилась из брюк-хаки. Соотношение между широкими плечами и узкой талией у него было то самое, от которого женщины разом теряют голову.
Я сглотнула слюну, скопившуюся во рту из-за того, что у меня отвисла челюсть. Я знала, что должна проявить авторитет, но я так давно не стояла рядом с человеком, про которого знала с такой непреложностью: у него есть член.
— Знаешь кого-нибудь, кого бы это заинтересовало?
— Одного, может, и заинтересует. Он с физического факультета.
— Что это значит? — Мне удалось закрыть рот; впрочем, Сид на меня не глядел.
Сид нажал какую-то кнопку, и агрессивный рэп смолк. Из колонок полилось что-то печальное, берущее за душу.
— «Ботаник». Вроде меня.
— Кто это поет?
— Натали Уокер.
— Красиво.
— Бабская песня. — Я, видимо, возмущенно фыркнула, потому что Сид счел нужным пояснить: — Полюбил, потом бросил. Скукотища. — Нажимая кнопки, он по-прежнему стоял, повернувшись ко мне идеальной, высокомерной спиной.
— А не боишься, что собрат по духу составит тебе конкуренцию? — поинтересовалась я.
— Вы его не возьмете.
— С чего ты решил? — Меня это начинало злить.
— Побоитесь, что потом обвинят в расовой дискриминации.
Мысль была интересная, но я решила не сдаваться.
— Если тебе кажется, что тебя здесь дискриминируют, уходи. Найдешь работу в первой же музыкальной лавке.
— Я тут не ради денег, — сообщил Сид. — А ради секса. Хобби у меня такое — спелые вишенки.
Я знала, что «спелыми вишенками» некоторые юнцы называют женщин постарше, с которыми встречаются.
Я не могла понять — испытывает он меня или нет. Он глянул на меня через плечо, причем с явным расчетом. Ресницы у него загибались так круто — просто обалдеть. Радужка отсвечивала голубовато-зеленым. Он глянул на мои неказистые туфли без задника, на полные руки белья, потом на импровизированную прическу — бессмысленное сооружение из лака для волос, шпилек и заколок. Снова повернулся к айподу и включил главную тему из «Потанцуй со мной» Кевина Литтла. Ритм такой, что не устоишь.
— Мне нужно грузить белье, — сказала я ослабевшим голосом, но ни один из нас не услышал.
Я уже так давно не танцевала. Даже не могла припомнить сколько. Ритм вселился куда-то в крестец. Сид прибавил звук. Голос был настойчив: «Потанцуй, потанцуй, крошка, потанцуй со мной». Охапка белья рухнула на пол. Босоножки оказались в самый раз — страшно скользили, отчего бедра мои призывно раскачивались, будто по моей воле.
Так сколько времени прошло, три года? Четыре? Руки одеревенели, словно не знали, куда себя девать. Я не смотрела на Сида, повернулась к окнам — они слегка запотели, а над ними висела оленья голова, рот будто степлер.
Потанцуй, потанцуй со мной. Я закрыла глаза. Позвоночник вспомнил, что нужно делать, а руки все пребывали в недоумении. Сид сделал громче. Я почти не могла дышать. То ли у меня было худо с аэробной выносливостью, то ли я задыхалась от волнения. Сид танцевал у меня за спиной — я так и не повернулась, но всей спиной, всей задней поверхностью ног чувствовала жар его тела. Чувствовала, что мы оба возбуждены.
Когда песня кончилась, я нагнулась, подобрала с пола белье и крепко прижала к груди. Повернулась к нему — теперь между нами была надежная преграда из скомканных простыней.
— Работы невпроворот! — сказала я бодро.
Сид выразительно поднял брови.
— Наседка вы, вот кто, — сказал он. — Настоящая куд-кудах-тах-тах.
Кудахтал он, как человек, проведший много времени в обществе куриц.
— Я твоя начальница, — напомнила я. — Это будет неэтично, непрофессионально.
— Почему же. — Сид снова сверкнул на меня яркими глазами. — Это будет очень даже профессионально.
Я выдавила из себя приветливо-материнскую улыбку из разряда «ты прости, что конфеты кончились». И сказала:
— До вторника. Приводи своего приятеля-физика, если хочешь.
— Уэйна.
— Буду счастлива познакомиться с Уэйном.
Он нажал еще какую-то кнопку на своем приборчике, и, когда за ним закрылась дверь, в колонках взревел странный ремикс песенки Руфуса Томаса про цыплячий танец. Окна полностью затуманились, я была вся в поту. Села на груду белья, чтобы собраться с мыслями. Меня слегка трясло. Трясло от эротического возбуждения — это я помнила по далеким временам.
В банк и в прачечную, сказала я твердо. В банк и в прачечную.
Моя сейфовая ячейка в банке стремительно наполнялась. Уже два года там лежали только бабушкин золотой браслет и нитка калиброванного жемчуга, подарок кузена. Жемчуг нужно носить, иначе он потускнеет, но мне ли ходить в жемчугах? Я берегла их для Дарси.
Наличность превращалась в проблему. Я не хотела класть деньги на счет — это привлечет ко мне внимание, — но пачка становилась уж слишком объемной. Дамы из Онкведо в основном расплачивались мелкими купюрами — можно подумать, что копили на это сдачу с автомойки и из супермаркета.
Супермаркет «Апекс» превратился для меня в закрытую зону. У любой кассы я могла столкнуться с одной из своих клиенток. Я завела привычку ходить за продуктами в полночь, одновременно с торчками, жертвами бессонницы и свежеразведенными мужиками.
Готовить детям больше было не нужно, так что я практически не ужинала. Думала о детях и таращилась на безликие ряды металлических ящиков — в руке у меня была пачка пятидолларовых купюр. Снова попыталась запихать ее в свою ячейку. Сколько ни трамбуй, все не умещается. Я подумала: не попросить ли ячейку повместительнее, не обменять ли единицы и пятерки на стошки. И то и другое явно привлечет ко мне внимание. Я вздохнула и засунула деньги обратно во внутренний карман куртки. Куртку я уготовила в наследство Сэму — через год, когда руки у него станут длиннее. Подумала: а может, его жирок — это подготовка организма к резкому скачку роста, может, он еще перерастет своего отца. Приятная мысль.
Заставила себя подойти к стойке. Объявила операционистке, что хочу положить наличные на счет. Она посмотрела на монитор и сообщила, что на моем счете отрицательный баланс шесть долларов и шесть центов и его уже собрались закрыть.
Когда я вывалила из карманов куртки неопрятную груду банкнот, глаза у нее округлились.
