Журнал «Новый мир» - Новый мир. № 12, 2003
Мне стало весело, я сразу почувствовал, что Михайловское рядом и утром я его обязательно увижу. Я пил чай и удивлялся снегу.
Рано утром я проснулся от еле уловимого шороха. Снег шел всю ночь и не таял.
Февраль и март для музея — санитарное время. Посетителей нет. Но как странно было пробираться к дому Пушкина по глубокому и нетронутому снегу. Если бы не директор заповедника, который шел рядом, я бы, наверное, искал тропинку. Было что-то неловкое в том, что мы нарушали снег.
Когда проходили по мостику, директор сказал: «Вообще-то я не директор, я только исполняю обязанности. А директор — здесь…» Он кивнул на домик справа. Сквозь неплотно задернутые занавески блеснул самоварный бок. Я вспомнил, что видел и веранду, и дом по телевизору. Это был дом Семена Степановича Гейченко.
«Он очень болен, — печально сказал мой спутник, — совсем болен…»
У дверей висел колокольчик. Наверное, в иное время он часто звонил, но сейчас и на него налип снег.
— У Семена Степановича солдат по ночам дежурит.
— Какой солдат? — не понял я.
— Фельдшер. У нас тут воинская часть рядом.
Мы пошли дальше по чистому снегу.
Прощаясь с Михайловским, я постоял на горке. Кричали весенние птицы. От дома Гейченко шел солдат в расстегнутой шинели.
Валерий Шубинский
Военная тайна
Шубинский Валерий Игоревич родился в 1965 году. Петербургский поэт и критик; автор нескольких лирических книг.
Старый Новый годИх тоже кто-то любит — жестколицых,
С широкой костью и коротким взглядом.
Их пепельные ночи долго длятся.
Густы сады их, и жирна земля там.
Тепло и сыро в их секретных лазах.
Они дают крови пошевелиться.
Январь приходит в лягушачьей шкурке,
Чтоб стечь слезой по лошадиной морде
И ковырнуть скребком по каждой дверке.
Потом застынет, но оттает в марте
И смерит нас по той же мокрой мерке.
И хмыкнет в луже червь седой и юркий.
И этих любят — хитрых, редкокосых,
С натянутыми синими устами.
Они билеты покупают в кассах,
Садятся в поезда из гнутой стали
И остаются в чьих-нибудь рассказах.
Их узнают над омутом — в стрекозах.
Начнется год из черного сатина
И водкою тропической сначала
Омоет всех — от маковки до стана,
Чтоб каждая, как реченька, журчала,
Стекая в смерть по лепестку тюльпана,
Пока ей путь не преградит плотина.
2002.
Золотой векНе летают кораблики белые
За камнями не нашей земли.
Небеса нынче гладкие, целые —
Свежей твердью они заросли.
Только прошлого потная кожица,
изнутри набухая, трещит,
А грядущее что-то кукожится:
Там все меньше младенцев пищит.
Сушь утробного слуха мешается
С мокрым зреньем под кожей травы.
Наверху ничего не решается,
И остыли подземные рвы.
Жизнь становится ласковым выдохом,
Не мутящим поверхности вод,
Утешением, найденным выходом.
Тихо в жизни — прохладно и тихо там,
И неведомо, кто там живет.
Только медленно стукают столики,
И в ответ им бормочут с земли
Полых лон черно-красные нолики
И морей голубые нули.
2000.
СортировочнаяКто в рубленом чéрве — московском после
Приехал в слезящийся город
Проверить, скрежещет ли соль по земле,
Взлетают ли рыбы за ворот?
Сковали для гостя коня и мундир,
Старались, не ждали позора:
Ищи хоть всю ночь, но средь дышащих дыр
Никак не сыскать ревизора.
…Их заперли там, где ветвилось внизу
Двойное чугунное древо.
Таблицы огней, выжигая грозу,
Писались то вправо, то влево.
(Раздастся свисток — и болгарским дымком
Запахнет и охтинской дымкой,
И карлица в рыжем с метровым крючком
Шагнет в нее, став невидимкой.
И звякнет в тумане — и вдаль от узла
Червяк поползет)
— Гюрза поползла.
Дрожала гюрза, выжимая грозу,
Ржавела на коже черника.
Нас отперли так, что читалась внизу
Двойная косматая книга.
То влево, то вправо читались огни
Усталой казенной дороги.
Белковый сюртук ревизору они
Кроили, немного широкий.
И столько прошло электрических швей
Иголками печень и кожу,
Что рад бы узнать, что до смерти своей
Я шрамы от них уничтожу.
2002.
Военная тайнаВоенную тайну не разгласят:
Священную тайну не знает никто.
Ее, говорят, Неизвестный Солдат
За штатское отдал пальто.
Лишь Алька, прозрачный румынский жидок,
Ту тайну купил за пятак,
За это в костях у него холодок,
А в горле — щербатый пустяк.
Когда он приходит к нам, сгорблен и юн,
Неважный стрелок и отменный певун,
Под лавку шипеть уползает баюн
И щелкает крохотный гром.
Его мы небольно убьем.
Разваленный город, забитые рвы
И все растворяющий юг.
Разрушенный голос сгоревшей листвы.
Ветвей ненарушенный слух.
Есть точка, где страшным становится страх,
А боль превращается в сон,
И за полночь в глиняных белых дворах
Однажды сбывается он.
Иркутск и Варшава, Мадрид и Герат
Последнюю тайну хранят.
2000.
25 августаКогда отгремел под колесами мост,
Железо железу отпело,
Раздулся от жгучего воздуха мозг
И запах утратило тело.
Когда завернулся штандарт на плацу
От музыки пышной и мерзкой,
Вприпрыжку пошел по Мильонной к дворцу
Дракон в чешуе офицерской.
Когда разморозило тучи грозой,
Которую видит не всякий,
Разлился на площади бурой слезой
Бокастый и хладный Исакий.
Когда от Гутуева сиг золотой
Подземным пошел глиноземом,
И знать он не ведал про крюк завитой,
Что скован путиловским гномом.
Когда за Кронштадтом Голландец, живуч,
Мелькнул и поплыл на свободу,
Со шпиля упавший рассерженный луч
Поджег за ним пеструю воду.
Когда он расшибся о воздух ночной,
Но так ни во что и не канул,
Не выбрав — пролиться слюной ледяной
Иль градом из бронзовых гранул,
Его — чтобы вовсе с натуги не сгнил,
Застенчиво в тучах сверкая, —
Кольцом запечатали Сена, и Нил,
И третья речонка лихая.
2001.
Сергей Костырко
«…Не надо бояться себя»
Костырко Сергей Павлович — критик, прозаик, эссеист. Родился в 1949 году. Окончил филологический факультет МГПИ. Автор книги прозы «Шлягеры прошлого лета» (1996) и многочисленных публикаций в «бумажной» и сетевой периодике. В «Новом мире» работает с 1986 года: в качестве сотрудника отдела критики, а в настоящее время — в качестве ответственного редактора сетевого журнала «Новый мир».
После того, как весной 1986 года главного редактора «Нового мира», импозантного мужчину и писателя-орденоносца В. Карпова, назначили первым секретарем правления Союза писателей СССР, грядущее обновление журнала стало близкой реальностью. Редакторы ожидали его с надеждами на то, что обновление будет радикальным; руководство же, замы главного и завы отделов, никогда не забывающие поговорку про «новую метлу», — с тревожными предчувствиями. Однако состоявшееся в конце лета назначение не то чтобы разочаровывало, но особо и не вдохновляло. Ощущение «дежа вю» вызывала уже сама церемония введения в должность: вечный в этой роли секретарь правления СП СССР Юрий Верченко торжественно представляет коллективу журнала их нового главного редактора — «маститого советского писателя», «прогрессивного публициста-эколога» и «видного общественного деятеля» С. П. Залыгина. Большинством из нас Залыгин воспринимался героем времен уходящих, у которого все позади. Ему было уже за семьдесят, и назначение его походило на вручение очередной награды за выслугу лет. Да и самому правлению СП СССР, наверно, так казалось спокойнее: и требование момента — перестраиваться, обновляться — выполнено, и, с другой стороны, — «старый конь борозды не испортит».
Вот этот образ свой Залыгин сумел разбить за несколько недель. На дебютном для него редакционном собрании, услышав предложение одного из сотрудников сделать экологическую тематику приоритетной для журнала, Залыгин вдруг заявил: «Я против. Зачем так раздувать значение экологии? Экология — это частность, это следствие. В условиях нормальной, здоровой экономики экологические проблемы решаемы в принципе. Вот о чем нужно думать в первую очередь. Мы должны сосредоточиться на основном, на причинах, а не следствиях».
