Ильдар Абузяров - Агробление по-олбански
– Но ведь каждый чего-то боится, например смерти. – Рауль продолжал напевать себе под нос джаз.
– Я вот не боюсь смерти, – сказал я, а сам подумал, что в последнее время меня мог напугать только один сон.
– А еще все мужчины хвастуны! – завершил тему Рауль.
Как это обычно бывает в мужских компаниях, разговор от денег плавно перешел к разговору о женщинах.
– Чего же ты тогда здесь делаешь? – начал я доставать Жана. – Работал бы в своей жандармерии. А ты бегаешь здесь…
– При чем тут это? Это совсем другой вопрос…
– Какой другой? Да все тот же, – от души засмеялся Рауль.
– Есть такие женщины, – сказал Жан, – которые вроде бы ничем внешне не отличаются. Ну, ты вот сам говорил, что она ничем таким вроде бы не отличалась от других. Ни нарядами, ни поведением. Но есть такие дамочки, которые все понимают. Ты им еще ничего шепнуть не успел, а они уже тебя поняли.
– Ну, есть такие Клеопатры, – согласился я.
– Вот мне кажется, Александра такая. Я еще сам не понимаю, зачем я здесь, что я здесь делаю, но она уже все знает.
– В мужчине главное – ум. В женщине – интуиция, – попытался я по примеру Рауля завершить композицию мощным отыгрышем. – И то, и другое должно быть природным.
– Но таким девушкам очень трудно жить, – снова подхватил тему Рауль. Будто мы исполняли Take five. Только Раулю удавалось в нашей компании завершать темы. Он вытирал пыль с очередной пластинки, да так нежно, словно накрывал ладонью дымящийся стакан чая, – найти себе друга, и все такое.
– Согласен, – сказал Жан, – они чувствуют в мужчинах все их слабости, все их низменные порывы и даже призвания, потому-то и удивительно, что она выбрала тебя, Ленар.
– А? – очнулся я, услышав свое имя.
– Давай, Ленарчик, колись. Почему Александра выбрала тебя?
– Опять двадцать пять. Ну не знаю я. Слушайте, что я вам скажу, ребята, Александра никакая не Клеопатра. – Последние слова я сказал, чтоб позлить Жана. И Рауля заодно.
В комнате повисла тяжелая тишина. Я посмотрел, как Рауль с винилово-напряженным лицом вытирает ладонью заезженный диск, как Жан внимательно ждет, процарапывая глазами на поверхности стола: «Сегодня или никогда».
– Может быть, потому, что я не любил блондинок. У нас в классе все девчонки были блондинками. В Катьку были все влюблены. Александра тоже была белокурой. А я к ним не проявлял никакого интереса. Ходил такой важный, с отсутствующим взглядом. Это их злило. Обычная девчоночья злоба на парня, не обращающего на них внимания. Вы же знаете девчонок! – Я нес всякую чепуху, только бы от меня поскорее отстали. – Вот и все! Ну, теперь довольны?
– Нет, должно быть что-то еще.
– А еще… я читал, – сказал я, – что в доисторические времена мужчины боялись темноты, впрочем, как и женщины, и верили, что свет – это благо. Стало быть, и светлые волосы – тоже благо. А темнота все чаще ассоциировалась со смертью.
– Ты нам что, лекцию по сексологии собираешься прочесть?
– Нет, я просто предположил, что раз ваша Александра такая вся из себя понимающая, то, может быть, она при разговоре с другими мужчинами, вот такими балбесами, как вы, чувствовала, что те боятся смерти, а при разговоре со мной догадывалась, что мне часто снится один и тот же сон и что я разделяю секс на по-черному и по-белому. А еще из всего класса только мы двое не записались в пирамиду «Гербалайф».
Глава 24
Сербский радикал
На «Аллее глаголящей», что ведет от Хума на континент и вдоль которой стелы со всеми буквами алфавита, они задумались.
– Ну что? Куда дальше поедем? – спросил Давид. – Налево поедешь – коня потеряешь, направо – конь тебя! В нашем случае жук – тараканов.
– Посмотри, – сказал Петр, – у нас ведь есть старая военная карта со времен Энвера Ходжи. Албания от моря до моря.
Разворачивали карту, которая, казалось, тоже была от моря до моря. Двигая пальцем по карте, Петр залез сначала на капот машины, а потом и на кабину. Стал ползать: шина, резина, кузов, кабина, бип!
– Что это? – спросил Порошкански.
– Это БиГ!
– Сам вижу, что Биг, не дурак, английский изучал по Радио «Свобода».
– БиГ – это Босния и Герцеговина.
– Аа, – выдохнул Давид.
– Это дача Большой Женщины. Туда-то мы и поедем ее искать.
– Что такое дача?
– Это такая деревня для горожан. Раньше это было частным сельским подворьем, но Большая Женщина сделала из нее летний домик для отдыха. В результате вспыхнул спор с аборигенами и война за землю и образ жизни. Смотри, что здесь на карте. Нови-Сад, Ябланица Травник-палисадник, Баня-Лука, Сараево. Гараждане (Читай гараж) и Зворник. Даже Подграб есть. Это же гигантский приусадебный участок и хозяйственные постройки Большой Женщины. И тут же всякая утварь. Яйце, Дрвар, а дальше Горни-Вакуф, Вропле, Дубровник, Мостар и Синь, а с другой стороны Пале и Чайниче. Что значит мост, дубрава, море и поле чайной полыни.
– Понятно. А может Пале – это палево?
– Нет. Натуральная дача. К тому же самые тяжелые бои за влияние на Балканах между католиками, православными и правоверными были в Боснии. Здесь же началась и Первая мировая война.
– Запомни, Давид, Балканы – это ворота мира. Это пороховая бочка планеты.
В Боснии в первую очередь решили съездить в сербский Требинице. Дорога катилась среди глухих лесов. В такую погоду немудрено сбиться с пути. Тем более если тебя подгоняет бибиканьем сзади накатывающий микроавтобус.
Однако с пути сбился молодой лось. Выскочил прямо с дороги под колеса авто. Еще секунду, и он растоптал бы нашего жука своими копытами. Но Петр резко нажал на тормоз, а обгонявший его микроавтобус «Форд» не успел. И врезался со всего размаху в лося.
– Фу, пронесло! – вышел из машины Эфлисон.
Но тут из «Форда» вышли два бородатых мужика с карабинами и в камуфляжной форме.
– Неплохая добыча! – присели они над тушей лося.
– Да, – присоединились к нему еще трое, вышедшие из леса. У двоих из них были автоматы Калашникова. Судя по головным уборам четников, шайкочкам и нашивках на камуфляжах с надписью «За краля и отацбину» («За короля и Отечество») – они были сербы.
– Вы не бойтесь, мы всего лишь охотники, – отреагировали они четко на смущение Петра. – А сами откуда?
И тут Петр сразу вспомнил свое знание русского языка, потому что лето не совсем охотничий сезон. Тем более в заповеднике.
«О, рускиня!»
– Рус – вери гуд!
А один, закатив глаза, благоговеянно прошептал «брача», что означало «брат».
– Спасибо, спасибо, – смущенно отвечал Петр.
И тут же получал в ответ сплошное троекратное: «Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, брача». Вот они, братья-славяне, аж мурашки по коже!
Все бородатые мужчины норовили либо пожать Петру, Давиду и Эфлисону руки, либо приобнять, что поначалу очень смущало. А один даже, указывая на лося, почему-то сказал: «Добрий апетит!»
– Хвала, – поблагодарили в ответ хором Петр, Давид и Эфлисон.
Братья не были бы братьями, не пригласи они гостей к себе в лес – то бишь к землянике и землянке, или к блиндажу с черникой.
Эфлисон и Давид сидели на лавочке, ожидая, когда позовут к столу. Петр о чем-то общался с войником-партизаном. Затем он подошел к своим товарищам.
– Нас на ужин пригласил сам профессор!
– Командир, что ли? – переспросил Давид.
– Нет, профессор. Ни слова больше о командире. Поняли?
Командир, будь он новое воплощение Радко Младича или Радована Кораджича, и правда походил на профессора. Колоритный, энергоемкий, с бородой по пояс, он сидел во главе дубового стола. Петр и Ко тоже расположились за этим столом.
Сначала подавали обжаренные на гриле куски мяса. Баранина. Затем холодец. Ужасно жесткие лосиные ноги, которые невозможно было разгрызть голыми зубами.
– Вы хотя бы ее обожгли? – спросил Эфлисон, когда подали новую порцию.
– Кого? – спросил профессор.
– Лосиную ногу, ее сначала нужно было обжечь, прежде чем готовить холодец.
– Мы ее пулей обожгли! – разом зазубоскалили охотники.
– А что, это действительно так важно, отчего она умерла? – грозно зыркнул на своих профессор. – Вот от чего наша Сербия загибается – это важно. А все остальное ерунда, и здесь не до смеха!
Сделав затяжку из вересковой трубки, профессор принялся излагать суть своего партизанского учения.
– Понимаете, в чем дело, может, это и покажется нарочито высокопарно, но я евразиец.
– Евразиец?! – Эфлисон не совсем понимал.
– Да, евразиец, – профессор говорил с ярко выраженным придыханием, – и при этом я никогда не отказывался от того факта, что я коммунист. Могу партийный билет показать, я его не выкинул.
– Черт с ним, с партийным билетом, – не выдержал Эфлисон непонятных слов, – вы нам скажите, что значит «евразиец»!
