Алексей Слаповский - Синдром Феникса
— Пошли отсюда, — сказал Виктор.
Они пробирались сквозь деревья и бурьян и были уже у выхода (то есть пролома в кирпичной стене), когда услышали истошный крик:
— Вспомнил! Седьмой — это же я!
— Возможно, он твой брат, — сказал Сергей.
— Возможно… А почему я раньше мать не отыскал? Ведь просто оказалось.
— Ну… Значит, не надо было.
17Харченко в отсутствие Георгия-Виктора совсем потерял покой. Со дня на день и с часу на час он собирался навестить Татьяну, но все откладывал, удивляясь своей нерешительности.
Меж тем к Татьяне пришел, то есть почти приполз Валера Абдрыков.
— Подыхаю, — прохрипел он.
— Подыхай, — одобрила Татьяна.
— И тебе меня не жалко?
— Ничуть.
— А дети?
— Что дети? Сейчас ты то ли есть, то ли тебя нет. А тогда уж точно не будет, им от этого только спокойней.
— Жестокая ты.
— Я? Ты чего пришел вообще? На опохмелку попросить?
Вообще-то Абдрыков именно этого и хотел — опохмелиться. Но терпел признаться. Знал остатками разума: даст ему сейчас Татьяна денег, выгонит — и все, путь заказан. Ну, может, еще раз даст. А может, и еще. Но рано или поздно перестанет давать. Надо вести себя по-умному. Остаться здесь: жена теперь живет крепко, с машиной. Бросить пить хотя бы на время.
Такие праведные мысли копошились в голове Абдрыкова.
И он сказал:
— А давай, как раньше?
— Это как? Я работаю за троих, а ты пьешь?
— Нет. Как еще раньше. Когда я тоже работал.
— Не хочу.
— Это почему?
— А не нужен ты мне.
— Врешь, Татьяна! Ты меня любишь! — уверенно сказал Валера.
И уверенность его не была пьяной или похмельной. Все эти годы он был абсолютно убежден, что Татьяна только делает вид, держит форс, а на самом деле счастлива будет, если он вернется.
— Тебя? — насмешливо воскликнула Татьяна. — Опомнись!
— А что, нет?
— И думать забыла, Валера! На, иди и пей!
Татьяна сунула ему денег.
Валера был потрясен. Он ведь все-таки не дурак был, ему хватило ума сообразить: если женщина сама дает мужчине денег на выпивку, значит, не бережет его, значит — действительно не любит.
А кабана Тишку Татьяна прирезала-таки с помощью умелого Митрюхина. Толик и Костя, явившиеся, когда все уже было кончено, плакали, ругали жестокую мать и жалели Тишку, но через день уже вовсю уплетали свиное рагу, и Костя, как старший и более мужественный, даже поддразнил Толика, показав кусок мяса:
— А вот в этом месте ты его гладил: Тишенька, Тишенька! А теперь жрешь!
— Ничего я не гладил, — огрызнулся Толик. — И вообще, он вонял!
У Харченко появился повод: собственный день рождения. Обычно в этот день он угощал весь отдел, а потом брал пять-шесть верных друзей, лучших чиховских барышень и отправлялся за город, где жарили шашлыки, выпивали и устраивали веселые безобразия, после которых у всех участников долго болела голова, и они некоторое время, встречаясь, не глядели друг другу в глаза.
На этот раз Харченко захотелось отметить иначе. Тихо. Наедине с Татьяной.
Он заехал к ней в магазин (она опять стала там работать) и сказал грустным голосом:
— А у меня день рождения сегодня.
— Поздравляю! — сказала Татьяна и насторожилась.
— Может, отметим?
— Работа у меня.
— Так не сейчас, вечером. Ты не думай, мы без компании, культурно. Даже без выпивки, если хочешь.
— Может быть…
Виталий обрадовался.
— В “Золотой кружке”, ага?
— Если только недолго.
— Да час-полтора, не больше!
И Харченко уехал, обнадеженный.
18Сергея в тот же день осенила мысль.
— Надо свозить его в казино, — сказал он Ксюше.
— Ты с ума сошел? Ему же там голову снесет!
— И хорошо! Когда нормальному голову сносит, он становится ненормальным. А когда ненормальному — он может стать нормальным!
— Только много денег ему не давай, — предупредила Ксюша.
Она согласилась потому, что устала жить с человеком, не приходящим в себя. Поначалу он проявлял к ней активный, еженощный, а часто и ежедневный интерес, но вскоре как-то приутих, поувял… О делах своих расспрашивал все меньше, словно отчаявшись в них разобраться.
Отдельно обидно было то, что раньше он любил с нею беседовать — у нее все-таки образование, знания, начитанность, восхищался ее умом и романтическим цинизмом (так она сама называла свое умение ценить произведения человеческой мысли и фантазии, ни в грош не ставя при этом человека как такового, считая, что он сам не достоин своих же ума и таланта), а теперь говорил с нею рассеянно, невнимательно.
Сергей развлекал его как мог: играл с ним на бильярде, в теннис, Виктор быстро восстановил прежние навыки, но почему-то не было прежнего азарта. Затеяли гонки на квадроциклах по окрестным холмам — раньше Виктор это очень любил. Понравилось и сейчас, и даже обогнал Сергея, смеясь и дразня, но, когда Сергей предложил еще раз попробовать — отказался.
Даже коня купили — с конюшни сарайского ипподрома. Привезли, подвели к новому хозяину. Виктор с видом, что очень рад, подошел, потрепал по холке. Но конь остался равнодушен и, будучи чистокровным рысаком, имел при этом тусклый взгляд сиволапого мерина, употребляемого по хозяйственным нуждам. Виктор ему ответил тем же — больше не подходил к жеребцу.
Поэтому и возникла идея казино.
Виктор согласился проветриться.
— Сколько возьмем? — спросил Сергей. — Тысяч десять?
— Не многовато? За десять тысяч, между прочим, в Чихове люди по два, а то и по три месяца работают.
— Не понял. Они такие деньги получают? — изумился Сергей. — Или ты в рублях считаешь?
— А ты в чем?
— В долларах, естественно! Десять тысяч долларов, говорю, возьмем, чтобы не жалко проигрывать. И больше ни-ни, учти.
— Ладно…
19Виталий заехал за Татьяной с цветами. И вручил их ей.
— Будто у меня день рождения, — усмехнулась она.
— Мой праздник — твой праздник, — галантно сказал Харченко.
Татьяна приготовила ему подарок: сбегала в магазин народных промыслов и купила красивую берестяную шкатулку.
— Взятки складывать, — сказала она.
Виталий улыбнулся, понял, что Татьяна шутит.
В ресторане “Золотая кружка” их ждал накрытый столик — в отдельном загончике. Такими загончиками был выгорожен весь ресторан, чем и славился: и люди вокруг, общество, и отдельное, личное пространство. А за туалетами поворот, а там несколько дверей в совсем уж отдельные, секретные комнаты с широкими постелями и необходимыми удобствами, о чем знал Харченко (надеясь, что Татьяна не знает).
Виталий достал шампанское из ведерка — конечно, не серебряного, а никелированного, но все равно красиво.
— Ты же сказал — пить не будем.
— Это шампанское, Таня!
И он разлил.
Татьяна подняла бокал.
— За твое здоровье, Виталя. Чтобы жизнь у тебя была красивой, хорошей. Чтобы умная и добрая жена, детей двое или трое, дом большой…
Харченко тост не понравился. Он предпочел бы что-то более традиционное и формальное: “Успехов в труде и счастья в личной жизни”. Конкретные пожелания Татьяны были слишком уж детальными: семья, дом, дети… Рано ему еще об этом думать. Ему о любви еще думать хочется, о веселье, о радости.
Но он поблагодарил и выпил. И тут же налил еще.
20Хозяева казино “Остров Флинта” были предупреждены Сергеем, которого они прекрасно знали, что с ним появится некий человек из Москвы, не желающий быть узнанным. Будет в черных очках. Вопросов ему не задавать, не приближаться, не вмешиваться. По возможности дать сначала выиграть, ввести в азарт. А там как карта ляжет или шарик упадет.
Карта сначала действительно ложилась удачно (для разминки сыграли в блэкджек). Шарик скакал непредсказуемо, но, такова была воля случая, тоже останавливался на выигрыше для Виктора.
Однако Виктору и не требовалось затравки. Он тут же забыл о Сергее и обо всем на свете. Делал ставки, сгребал или отдавал фишки, повышал ставки. Вошел в раж. Поданный очаровательной официанткой бокал бесплатного шампанского выпил махом, будто воду, и потребовал еще.
21Татьяна от второго бокала отказалась. Она и первый-то не допила.
Посматривала на Виталия, который ей в этот вечер нравился уже тем, что мальчишески суетился, волновался, хотя и старался выглядеть раскованным и привычно смелым. И спросила:
— Виталя, извини, а ты чего от меня ждешь?
— В каком смысле?
— Да в обычном. Пригласил на день рождения… И до этого подъезжал… Зачем?
— Будто непонятно, — пробормотал Харченко.
— Непонятно.
— Нравишься ты мне.
— И все?
— А что еще?
— Мне этого мало, Виталя. Нравиться — это девушке в восемнадцать лет хватает. И даже не нравиться, а — обратили внимание, спасибо.
