Алексей Слаповский - Победительница
Когда появилась Сандра Ким, я сразу почувствовала опасность. Она была у тебя дольше других, и я понимала причину этой привязки – холодность ее красоты. Беспроигрышный вариант: такую девушку хочется растопить. Однажды мы разговаривали с ней где-то среди цветов, на высоте, и я наугад спросила:
– Мне кажется, Сандра, ты придерживаешься идеологии living dead102.
Сандра улыбнулась и ответила:
– Нет. Но мне у них многое нравится. Умение радоваться. Умение не бояться терять.
– То есть ты заранее, например, не боишься потерять Володю, если что-то случится?
– А что случится?
– Ну – просто расстанетесь?
– Значит, расстанемся. Почему этого бояться? Странно. Вот я приехала в город, он мне нравится, я в нем живу какое-то время. Но я не боюсь оттуда уехать. Есть другие города.
– Но какой-то может показаться тебе единственным.
– Вряд ли.
– Почему?
– Мы о городе или о человеке?
– О человеке.
– Человек может быть единственным только сам для себя. Для другого он может быть заменяем. На земле огромное количество людей, замену всегда можно найти.
– То есть ты заранее готовишься расстаться с Володей?
– Я об этом не думала, нам хорошо. Но если придется, я не умру с горя.
Мы говорим, а ты, Володечка, сидишь тут же: обычаи того времени заглазных разговоров не предполагали, всё равно содержание становилось известным. Ты улыбаешься, но жилочка на скуле мел ко и тихо подрагивает – как подрагивала она в таких случаях у всех мужчин на протяжении всех тысячелетий. Меня это пугает. У меня плохие предчувствия.
И они оправдались. Однажды Сандра пришла с молодым человеком, каким-то, кажется, Самсоном, и предложила Володе, как это было тогда принято, оценить этого кажется-Самсона. Володя послушно начал перечислять:
– Что ж, высокий, глаза довольно приятные, волосы густые... Остального я не знаю.
– В сексе очень энергичен, – сказала Сандра. – Ты молодец, Володя, ты хороший, но он такой – более бурный. Хотите посмотреть? – спросила она меня.
Люди в определенном возрасте бояться выглядеть ретроградами. Я осталась и посмотрела. Не скажу, что это был бурлеск, но энергия, да, имелась.
– Но я пока ничего не решила, – сказала Сандра, опустившись после этого в воду. – Если кому-то чтото не нравится, говорите прямо.
– Мне нормально, – сказал кажется-Самсон.
– Мне тоже, – сказал Володя. Но жилочка задрожала. И я ушла.
Некоторое время они были втроем, потом появилась еще какая-то Эмма, девушка выше двух метров и имевшая в связи с этим преимущества, потому что любой мужчина, который отказался бы иметь с нею секс, мог быть заподозрен в отсутствии политкорректности и толерантности. Потом там еще кто-то был, время шло, жилочка подрагивала, я страдала.
И однажды, не выдержав, сказала Володе:
– Сынок, не обманывай себя. Ты хочешь, чтобы Сандра была только твоей, ведь так?
– Мало ли что я хочу. Желания – дело неподконтрольное. И часто вредное. Ты вот хочешь крем-гофре, но не ешь его. Потому что вредно.
– Не сравнивай. Да, я знаю, что человек не может принадлежать другому без его согласия. Но ты пробовал спросить ее: способна ли она хотя бы некоторое время находится только с тобой? Если она скажет нет, значит, не настолько ты ей нужен. И тебе лучше бросить ее...
– Мама!
– Извини.
Я извинилась, потому что в запальчивости произнесла выражение, которое в описываемое время звучало хуже грязной брани. В начале века мы спокойно говорили: «Она его бросила», «Он ее бросил», вкладывая в это образное значение, а не прямое – никто никого наземь на бросал. Но потом и это значение стало казаться неприличным: никто никого не имеет права бросить ни в прямом, ни в переносном смысле. Следовало выражаться: «Воспользовался своим правом свободы, предоставив свободу другому человеку». Или: «Я освободила его», «Я освободил ее».
– Извини. Тебе нужно освободить ее.
– Не хочу. В тебе просто говорят пережитки.
– Возможно. Но я опасаюсь за тебя.
– Я не хочу об этом с тобой говорить! – сказал ты.
Нет, я ошибаюсь. Такая формулировка была в то время тоже невозможной – никто не имел права уклоняться от общения, если другой хотел его продолжить.
Он спросил:
– Насколько важно для тебя говорить об этом сейчас?
Я пожалела его – пожалела, забыв, что умная мать обязана быть жесткой. И сказала:
– Я могу и после.
– Тогда после, если ты не против.
– Не против.
Но разговора на эту тему больше не было.
А потом произошло страшное.
Я была тогда в какой-то поездке.
Ночь.
Телефонный звонок.
Я вскакиваю и обливаюсь холодным липким потом.
Невероятным способом я угадываю, что мне сейчас скажут.
– Извините, что поздно... Ваш сын...
– Я вылетаю!
Они очень торопились, Володечка, похоронить тебя без меня. Ты был изуродован, они не хотели, чтобы я это видела, хотя применили пластическую косметику, насколько это было возможно. Ты употребил то, что разрушает на молекулярном уровне...
Я звонила им каждую минуту и требовала, чтобы дождались.
Они отвечали, что есть определенный порядок, который нельзя нарушать. Я могу заказать стопроцентно идентичную копию.
Я не хотела копии. Я хотела увидеть тебя, Володя. Я надеялась, что всё еще поправимо. Стоит мне только успеть доехать до тебя, увидеть, прикоснуться – и ты оживешь.
Я успела, увидела, прикоснулась.
...Сейчас, Володечка, я несколько часов плакала, жалея и горюя, что родила тебя на свет, а ты погиб. Но вспомнила, что не родила и, следовательно, ты не погиб. И успокоилась. Насколько это лучше и для меня, и для тебя...
И всё же иногда я в полной уверенности, что ты действительно жил. До деталей, до эпизодов, до имен тех, кого ты любил...
А вот твой отец, вернее, тот, кто мог быть твоим отцом и некоторое время был им, он давно уже мертв. Он умер молодым, ему не было даже семидесяти.
Но я ведь до сих пор не сказала, кто он.
Это, конечно, Влад.
Вернее, тот, кого я называю Владом.
У меня немного опять всё запуталось. Я уже закончила университет, когда стала «Мисс Вселенная»? Не помню.
Сколько мне было лет тогда? Двадцать или двадцать три?
Не помню.
Но неважно, неважно.
Весна остается весной, сколько бы тебе ни было лет и какая бы ни была вокруг общественная система. Я помню, первое мое возвращение в Москву после долгой разлуки было весной. Влад знал об этом заранее и поэтому высвободил себе целых два дня. Он повез меня на подмосковные озёра. Это, Володечка, были огромные образования пресной воды, в которых можно было даже купаться, а из некоторых после минимальной обработки даже пить воду. По крайней мере, я своими глазами видела, как Влад зачерпнул воду пригоршней и выпил со смехом – и не только остался жив, с ним даже не было никаких неполадок.
Любой москвич имел доступ к этим озерам в любое время, мог приезжать, пригорать, плавать на лодках, купаться. Вообще это было время великого равенства. Как минимум чистый воздух и чистая вода могли быть доступны всем, кто этого хотел. Если кому-то не нравилось место проживания, он легко мог сменить его. Не то что сейчас, когда каждый прирегистрирован к своей ячейке, да еще счастлив, если она у него есть, – учитывая, сколько людей ждет своей очереди...
С Владом я испытывала всегда ощущение силы, мощи, чего-то большого и красивого. Мы мчались на речном корабле, Влад и здесь не мог оставить своих разговоров, он напористо, энергично решал какие-то большие дела по коммуникатору, стоя лицом к ветру и оглядывая окрестности воды и берегов так, будто он всё это создал или собирается преобразовать. Я тогда была уверена, Володечка, что жизнь делают именно такие люди, как твой папа, они словно в лесу просекают прорубку, а остальные идут вслед за ними. У меня рядом с Владом было чувство причастности к значительным событиям, к чему-то глобальному.
А к вечеру мы полувозвратились – свернули кудато в залив, где причалились к помосту на воде, там стояло довольно много кораблей, некоторые очень большие.
Это была неофициальная встреча людей, решающих судьбы страны. Я увидела там многих членов правительственных и парламентских структур, в которых тогда не разбиралась, но меня это и не интересовало. Влад попросил меня, чтобы я была отдельно, откуда-то взялась девушка, которая должна была исполнять роль моей подруги, то есть мы были как бы с ней вместе.
– Сама понимаешь, – мягко сказал Влад. – Я еще не разведен, а у нас тут плохо смотрят, если человек еще не в разводе, а уже с кем-то что-то. Понимаешь?
Я поняла.
Мы ходили с этой девушкой, скучая друг от друга, – она была в таком же положении. Влад общался с мужчинами (Байбакян тоже был среди них), а к нам в это время подошел довольно пожилой по тем меркам, шестидесяти с чем-то лет, мужчина. Я знала его, это был довольно странный человек по фамилии Тощинский, который очень любил выступать в газетах и по телевизору с парадоксальными мнениями, каждый раз с противоположными. Поток его речи был непредсказуем. Так вышло и на этот раз.
