Даниэль Кельман - Последний предел
— Спасибо! — сказал я. — Моя машина вон там.
— Моя ближе, — отозвался Квиллинг. — Я могу его отвезти. К тому же у меня есть домик для гостей.
— А вам разве не пора возвращаться?
— Они и без меня обойдутся.
— Это же ваша выставка.
— Но я должен быть здесь.
— Мы больше не нуждаемся в вашей помощи!
— А так было бы проще.
Я выпустил локоть Каминского, обошел их обоих и прошипел Квиллингу на ухо:
— Оставьте его в покое и возвращайтесь к гостям!
— Вы что, теперь будете мне приказывать?
— Я же пишу рецензии, а вы выставляете работы. Мы ровесники. Я буду писать о каждой вашей новой выставке.
— Не понимаю вас.
Я вернулся на свой пост и взял Каминского под локоть.
— Но, может быть, мне действительно пора к гостям.
— Может быть, — подтвердил я.
— Это все-таки моя выставка.
— Вот именно, — откликнулся я.
— Ничего не поделаешь.
— Досадно, — поддакнул я.
— Для меня это честь, — объявил он, — большая честь, Мануэль.
— А вы, собственно, кто? — спросил Каминский.
— Он просто неподражаем! — воскликнул Квиллинг. — До свиданья, Себастьян!
— До свиданья, Алонзо!
Несколько секунд мы с ненавистью смотрели друг на друга, потом он повернулся и взбежал по лестнице. Я перевел Каминского через улицу к машине Эльке. Просторный «мерседес», скоростной и роскошный, почти такой же красивый, как и украденный «БМВ». Иногда мне казалось, что деньги зарабатывают все, кроме меня.
Мне приходилось сосредоточиваться, чтобы не съехать с полосы, я был слегка пьян. Опустил окно и быстро пришел в себя от прохладного воздуха, нужно пораньше лечь спать, завтра мне потребуется ясная голова. Наверное, вечер удался, они видели меня в обществе Каминского, все прошло хорошо. И все-таки мне отчего-то взгрустнулось.
— Я знаю, зачем вы это сделали, — сказал Каминский. — Я вас недооценивал.
— О чем вы?
— Вы хотели мне показать, что меня забывают.
Мне понадобилась минута, чтобы понять, что он имеет в виду. Он откинул голову и глубоко вздохнул.
— Никто не знал ни одной моей картины.
— Это ничего не значит.
— Ничего не значит? — повторил он. — Вы же собираетесь писать обо мне книгу. Это вас не насторожило?
— Нисколько, — солгал я. — Книга получится великолепная, ее появления все с нетерпением ждут. А потом, вы же сами это предвидели: сначала ты неизвестен, потом знаменит, потом тебя снова забывают.
— Неужели я это говорил?
— Конечно. А Доминик Сильва рассказал…
— Не знаю такого.
— Доминик!
— Никогда не встречал.
— Не станете же вы утверждать…
Он резко выдохнул и снял очки. Глаза у него были закрыты.
— Если я говорю, что никогда не встречал такого-то, значит, это правда. Я его не знаю. Верьте мне!
Я промолчал.
— Вы мне верите? — спросил он, словно ему небезразличен мой ответ.
— Да, — ответил я тихо, — конечно.
И вдруг я действительно в это поверил, я с готовностью поверил бы всему, что он скажет, меня уже ничто не волновало. Меня даже не волновало, когда выйдет книга. Единственное, чего я хотел, — это спать. И еще я не хотел, чтобы он умер.
XI
шел по улице. Каминский был не со мной, но где-то поблизости, и я торопился его забрать. Навстречу мне все спешили какие-то люди, я споткнулся, упал, хотел было встать и не смог: мое тело отяжелело, на меня навалилась сила тяготения, меня задевали чьи-то ноги, чей-то ботинок наступил, не причинив боли, мне на руку, я изо всех сил оттолкнул не отпускающую меня землю; потом я проснулся. Половина пятого утра, я различил очертания шкафа и стола, темное окно, а рядом пустую постель Эльке. Откинул одеяло, встал, понял, что хожу босиком по ковру. Мне показалось, что кто-то или что-то скребется в шкафу. Открыл дверцу. В шкафу сидел Каминский, скорчившись, опершись подбородком о колени, обхватив ноги руками, и светлыми пронзительными глазами смотрел на меня. Он хотел было что-то сказать, но стоило ему произнести лишь слово, как вся комната рассеялась; я почувствовал тяжесть одеяла. Горький привкус во рту, отупение, головная боль. Шкаф, стол, окно, пустая постель. Десять минут шестого. Я откашлялся — голос был какой-то чужой — и встал. Я понял, что хожу босиком по ковру, и некоторое время, поеживаясь, рассматривал в зеркале шашечки на своей пижаме. Подошел к двери, повернул ключ, открыл. «А я уж было думал, что ты так и не спросишь!» — сказал Манц. «Ты уже знаешь?» — из-за его спины протиснулась Яна. Что знаешь? Да о чем они? «Ну же, — увещевал меня Манц, — не притворяйся!» Яна задумчиво накручивала прядь волос на указательный палец. «Расточительство, — радостно сказал Манц, — все лишь вздор и расточительство, милый мой». Он достал из кармана платок, манерным жестом махнул мне и рассмеялся так громко, что я проснулся. Окно, шкаф и стол, пустая постель, сбитое одеяло, подушка упала на пол, у меня болело горло. Я встал. Поняв, что хожу босиком по ковру, я испытал такое чувство нереальности, что схватился за изголовье постели, но оно стремительно выскользнуло из-под моих пальцев. Теперь я понял, что это сон. Подошел к окну и поднял жалюзи: светило солнце, по парку шли люди, проезжали машины, начало одиннадцатого, никакой не сон. Я вышел в прихожую. Пахло кофе, из кухни доносились голоса.
— Это вы, Цёльнер?
Каминский сидел за кухонным столом в халате и в черных очках. Перед ним стоял апельсиновый сок, мюсли, вазочка с фруктами, джем, корзинка со свежей выпечкой и чашка дымящегося кофе. Напротив сидела Эльке.
— Ты уже вернулась? — нерешительно спросил я.
Она не ответила. Элегантный костюм, новая прическа: короче, чем раньше, с открытыми ушами, с завитками на затылке. Смотрелась она ничего себе.
— Скверный сон! — сказал Каминский. — Крошечная комната, дышать нечем, я в ней заперт, подумал уж было, что я в гробу, но потом заметил, что надо мной висит одежда, значит, я в шкафу. Потом я плыл на лодке, и мне хотелось рисовать, но бумаги под рукой не оказалось. Только представьте себе, мне каждую ночь снится, что я рисую!
Эльке подалась вперед и погладила его по руке. По лицу у него скользнула мимолетная детская улыбка. Она быстро взглянула на меня.
— А вы уже познакомились! — сказал я.
— Вы там тоже были, Цёльнер. Но что там с вами происходило, я забыл.
Эльке налила ему кофе, я подвинул к столу стул и сел.
— Я не думал, что ты вернешься так быстро. — Я прикоснулся к ее плечу. — Как поездка?
Она встала и вышла.
— Плохо дело, — заметил Каминский.
— Подождем, — заверил я и вышел за ней следом.
Я догнал ее в коридоре, мы вместе прошли в гостиную.
— Ты не имел права сюда возвращаться!
— Мне ничего другого не оставалось. Тебя не было, и… И вообще, многие были бы счастливы, если бы я привез к ним Мануэля Каминского!
— Вот и привез бы его к кому-нибудь из этих многих.
— Эльке, — сказал я и взял ее за плечо. Придвинулся к ней. Она казалась какой-то чужой, моложе, чем раньше, с ней что-то произошло. Блестящими глазами она смотрела на меня, прядь волос упала ей на лицо и попала в уголок рта. — Ну перестань, — тихо сказал я. — Это же я, Себастьян.
— Если хочешь уложить меня в постель, сначала побрейся. Сними пижаму и убери отсюда этого Рубенса, который ждет, что ты отвезешь его к подруге юности.
— Откуда ты знаешь?
Она сбросила с плеча мою руку.
— От него.
— Он же не хочет об этом говорить!
— С тобой, может быть, и не хочет. А у меня сложилось впечатление, что он только об этом и говорит. Наверное, ты не заметил, но он очень взволнован. — Она пристально посмотрела на меня. — И вообще, что это за безумная идея?
— Это давало мне возможность побыть с ним наедине. И потом, такая сцена нужна мне для начала книги. Или для финала, я еще не решил. И если я его к ней отвезу, то узнаю, что тогда произошло на самом деле. — Впервые в жизни мне было приятно с ней говорить. — Я и представить себе не мог, что это окажется так трудно. Каждый видит все по-своему, а сколько всего забыто, и все друг другу противоречат. Ну как мне докопаться до правды?
— Может быть, никогда и не докопаешься.
— Одно с другим не сходится. Он совсем не такой, как его описывали.
— Это потому, что он старый, Себастьян.
Я потер виски.
— Ты говорила, что у меня, может быть, еще есть шанс. Что ты хотела этим сказать?
— Спроси у него.
— Как это «у него»? Он же совершенный маразматик.
— Тебе решать. — Она отвернулась.
— Эльке, неужели мы вот так расстанемся?
— Да, именно так. Без всяких трагедий, без переживаний, даже без особой грусти. Извини, лучше было бы сообщить тебе об этом в более деликатной форме. Но в таком случае я бы никогда тебя отсюда не выгнала.
