Пьер-Жакез Элиас - Золотая трава
Отсутствующий остался снаружи, достаточно обескураженный, не в силах понять, что с ним произошло. Он увидел, что к нему приближается темно-зеленый шарабан с желтыми спицами колес, запряженный лошадью с лоснившейся шерстью и заплетенным хвостом. В шарабане красовался его сосед, владелец Керомена, в самых парадных одеждах и окруженный всей своей не менее разнаряженной семьей, как это было принято для оказания почета усопшим. Жан-Пьер Даудал двинулся навстречу экипажу, протянув руки, чтобы остановить его. Он закричал: «Не найдется ли у вас, Жакез Керомен, места для меня — я возвращаюсь в Трэморэ». Жакез смотрел перед собой невидящими глазами, а лошадь шла своим ходом. Она спокойно поравнялась с Жаном-Пьером и прошла сквозь него, от головы и до хвоста, как если бы он был прозрачным воздухом. Жакез Керомен, его семья и весь шарабан прошли сквозь него с такой же легкостью, как если бы он был всего лишь тенью от дерева или дома. Хозяин Трэморэ ничего не почувствовал и тогда, когда увидел, как сквозь его голову проходит мешок с мерой овса для лошади. Колокола звонили в честь усопших, а он в одиночестве стоял на площади. Было это приблизительно в полдень.
Бедняга Жан-Пьер зашел в несколько магазинов, в которых он был завсегдатаем. Каждый раз, когда он открывал дверь, кто-нибудь тотчас же торопился закрыть ее, проклиная плохие замки и сквозняк. Сколько бы он ни приветствовал громким голосом присутствующих, называя людей по имени, стуча им в грудь, беря за руки, его не слышали и не ощущали его прикосновений, да его прежде всего попросту не видели, проходили сквозь него, как сквозь клочок тумана, тогда как он натыкался на все, что попадалось на его пути. Он кончил тем, что сбежал за город. Там, по крайней мере, ему не придется попусту надрываться для того, чтобы быть увиденным и услышанным себе подобными. А безразличие к нему природы не будет иным, чем к любому другому.
Он долго шел, но не чувствовал ни малейшей усталости, миновал пустынную местность, которая казалась ему знакомой, хотя он и отмечал обилие сосновых лесов и все уменьшающееся количество домов. Вдруг путь ему пресекла неведомая гора. Дорога, по которой он шел до сих пор, тут кончалась. Но вправо вели узенькие, малодоступные тропки, поднимавшиеся, по-видимому, к вершине горы, сама вершина оставалась невидимой, но оттуда доносилась церковная музыка и хор бесчисленных небесных голосов. Налево шла широкая просека, которая постепенно спускалась как будто к какой-то долине, тоже невидимой, откуда несся страшный гвалт проклятий и воплей, в тысячу тысяч раз худший, чем можно услышать в наихудшем из низкопробных трактиров.
Но перед самым носом владельца Трэморэ находилась достаточно широкая терраса, конца которой он не видел. К крайнему своему изумлению, он обнаружил на ней некоторые из своих полей, но в полном беспорядке. Тем не менее их вид его успокоил, и он вступил на эту террасу, хотя уже наступила ночь и он понятия не им, ел, куда идет. Местность была слабо освещена бледным, холодным отсветом того отрадного света, который озарял направо страну песнопений, тогда как вопящая бездна была погружена во тьму. А в нищенском свете на террасе можно было теперь различить людей, которые занимались каждый своим делом, не обращая ни малейшего внимания один на другого, каждый, видимо, следуя своему предназначенью.
Первым, кто повстречался хозяину Трэморэ, оказался человек с огромной мотыгой, выкорчевывавший пустошь. Жана-Пьера привлекли к нему глухие удары его орудия, корчующего пни, и тяжелое его дыхание. Нет, это ни в коем случае не была тень. Возможно, он тоже сможет увидеть и услышать Жана-Пьера. Он подошел к корчевальщику со спины. Человек, несомненно, почувствовал его приближение, потому что отбросил мотыгу и с улыбкой оглянулся.
«Вам тоже приходится пройти через это?» — спросил он, как делает любой крестьянин, если его воспитала добропорядочная мать.
«Да», — ответил владелец Трэморэ, счастливый оттого, что вновь услышал человеческий голос, говорящий именно с ним. С тех пор как он вышел на городскую площадь, он боялся, что навсегда превратился в тень.
Старик — он действительно казался очень старым, хотя огромная мотыга не производила впечатления неподъемной в его руках, — старик вернулся к своей ра-боте, как человек, которому время дорого. Глыбы земли и корни так и сыпались вокруг него. Жан-Пьер Даудал все же отважился задать вопрос.
«Хорошо ли продвигается ваша работа?» — спросил он.
«Идет как идет, — ответил корчевальщик, — пошла бы быстрее, будь у меня помощник. Но никто не может мне помочь, и все по моей вине».
«Скажите, пожалуйста, какова же ваша вина?»
Тогда, ни на минуту не переставая корчевать, между двумя задышками, короткими фразами, старик рассказал, как всю свою жизнь он желал иметь огромную пустошь, которая, как ему казалось, зря пропадает рядом с его ржаным полем. Когда он наконец приобрел эту пустошь, ему было уже много лет, он стал почти паралитиком, неспособным ни на какую тяжелую работу. Умирая, он взял слово со своего сына, что тот примется за корчевание и сделает из пустоши, с самого ее начала и до конца, пахотную землю. И он прибавил, что, если сын не сможет выполнить своего обещания, он сам вернется с того света, чтобы работать своими собственными руками. Сын обещал расчищать как можно лучше эту целину и посеять на ней рожь, если только ему хватит на это жизни. И он выполнил бы обещание, если бы его силой не забрали в армию старшего Наполеона, который стоял в то время во главе страны. Там сын и скончался, замерз, дослужившись до нашивок старшего сержанта, в бесконечной стране на востоке. Вот почему отец и возвращается каждую ночь работать мотыгой. Однако когда он возвращался следующей ночью, дикие растения и камни вновь оказывались на том месте, откуда он их выкорчевал. Но старик, не теряя бодрости, начинал опять все сначала и все же продвигался, на длину рукоятки лопаты, каждые сто лет.
«А вы? — спросил он, кончая свой рассказ. — Почему возвращаетесь вы?»
«Я отыскиваю кого-нибудь, кто сможет указать мне верный путь», — предусмотрительно ответил Жан-Пьер Даудал.
«Не так-то это легко, — ответил старик между двумя ударами мотыги, — ведь существует столько неправильных дорог».
Владелец Трэморэ распростился с корчевальщиком и двинулся дальше. Для того чтобы рассказать обо всем, что он увидел, потребовалось бы прожить несколько людских поколений. Каждый персонаж вел свою отдельную игру на нескончаемой террасе, оглашаемой сверху песнопениями, снизу проклятиями, и любой мог бы поведать причину своего пребывания в этом месте, если бы спросить его об этом. Но Жан-Пьер Даудал опасался совершить словами и действием какой-нибудь проступок, который обрушил бы на него наказание, о сущности которого он не имел ни малейшего представления. И тем не менее какое-то время он шел бок о бок с женщиной, отправлявшейся каждую ночь ухаживать за своей дочерью где-то на земле в другом краю света. Женщина умерла во время родов, муж ее вторично женился, и его жена нисколько не заботилась о ребенке от первого брака. И вот мать возвращалась ночами, чтобы позаботиться о малютке и поддержать ее земное существование. Бедная женщина очень торопилась, она, даже не попрощавшись, рассталась с Жаном-Пьером Даудалом, как только они поравнялись с огромным разрушенным замком, возвышавшимся посреди леса, всего в каком-нибудь лье от Трэморэ. Был ли это тот самый замок или всего лишь очень похожий на него? Слышался грохот больших камней, падавших в ров сверху башен и куртин. Три человека трудились, разрушая одну из стен замка. А внизу, во дворе, одетая во все белое дама кричала им время от времени: «Братья мои, нашли ли вы наконец?»
Жан-Пьер Даудал подошел к белой даме. Увидев его, она вытянула вперед руки, как бы отталкивая его. Вид у нее был рассерженный.
«Уходите отсюда, — сказала она, — здесь вам не место».
Поскольку он не двигался, она приблизилась к нему и пристально стала его разглядывать своими слишком черными глазами, резко выделявшимися на очень бледном лице. Вдруг она стала покорной.
«Я вижу, вы — из тех, кто имеет право знать. Знайте же, что, отправляясь в Крестовый поход, наш отец спрятал клад в этих стенах, никому не указав местонахождения. Он не вернулся из похода. Мои три брата и я искали повсюду. Никто из нас не захотел вступить в брак и покинуть замок, чтобы его часть не досталась другим. Братья остались тут ради золота, а я ради драгоценных украшений. Мы все перевернули сверху донизу и, ничего не найдя, принялись разрушать стены. Это отняло у нас всю нашу первую жизнь. Теперь, во второй, мы проводим ночи за разрушением того, что осталось от каменной кладки, надеясь отыскать тайник отца. Увы! Каждую ночь мы обнаруживаем, что те камни, которые мы обрушили предшествующей ночью в ров, вернулись на свое прежнее место. Не совсем все, но почти. Мы разрушаем всего лишь один ряд камней за каждые сто лет. Настанет время, когда от этого замка не останется ни одной частицы, если только мы раньше не отыщем клада. Может быть, вам известно, где он находится?»
