Франсуа Нурисье - Бар эскадрильи
В 1960-м году одна из сестер госпожи Гойе, то есть тетушка по материнской линии Сабины Форнеро (у которой девушка, будучи студенткой, часто находила себе пристанище), передала в дар своей племяннице дом, которым она владела в Лувесьене. Жос и Сабина увидели тогда, какую выгоду они могут извлечь из «Лувесьена». Квартира, которую они только что купили на улице Сены, потому что окна ее выходили в сад, где царил эфеб Фелисьена де Р., была очаровательной, но тесной. Однажды в воскресенье, когда они обедали в «Королевской решетке» у Лазарефф, менее чем в километре от «тети Люс», Сабине пришла идея пригласить на следующее воскресенье нескольких завсегдатаев «Королевской решетки» и самих хозяев себе на полдник. В назначенный день часов в пять вечера десять машин караваном проделает путь от дома к дому и выгрузили на лужайке Форнеро парижский груз. Один художник, две бывших манекенщицы, взаимозаменяемые журналисты, театральные постановщики, актеры, которых позабавило само предложение, обнаружили сервированный на террасе чай, булочки, варенье. Особенно понравилось варенье, а так как «Пьер и Элен» тоже пришли и порешили, что надо бы повторить, то все с энтузиазмом принялись за булочки. В следующее воскресенье гостей набралось уже порядка сорока, из которых полдюжины были авторами Издательства.
В разгар сезона быстро вошло в привычку устраивать по воскресеньям под вечер заезды в Лувесьен, либо возвращаясь из загорода по западной автодороге («пораньше, до пробок»), либо после позднего обеда в «Липпе» или, разумеется, у Лазарефф. Эта традиция весенних и осенних полдников продлится около двадцати лет, переживет развод Жоса и его повторный брак после того, как Сабина ему перепродаст дом «тетушки Люс», переживет скандал, устроенный старой госпожой Гойе, и избавит Жоса от многих ужинов и тяжкого бремени. Некоторые из самых удачных операций ЖФФ будут проведены именно там, на поляне, под собачий лай и гам играющих детей, которых стало модно привозить в Лувесьен. В течение двадцати лет в начале апреля все будут спрашивать у Сабины, а потом у Клод, после тактичной паузы, но все тем же тоном: «Когда ты открываешь Лувесьен?»
Никто не мог предвидеть, что первые трудности ЖФФ возникнут из-за продуманного и прекрасно исполненного проекта, который был призван увенчать здание, столь быстро возведенное и укрепленное.
Летом 1962-го года, в ту пору, когда заканчивалась война в Алжире и когда, судя по всему, страсти должны были вот-вот успокоиться, Жос Форнеро решил, что наступил момент приступить к реализации идеи, которая уже два года его соблазняла и пугала одновременно: идея создать еженедельник. Он считал, что везде слишком много места отдается политике и недостаточно — книгам. Он чувствовал себя достаточно сильным и окруженным достаточным количеством друзей, чтобы преуспеть там, где издатели так часто ломали зубы. В июне 1962-го года, когда еще слышалось эхо алжирской драмы, он спросил у Максима Шабея, самого дипломатичного и терпимого из его авторов, не привлекает ли его эта авантюра. Шабей за лето посеял смуту в умах нескольких друзей, подготовил макет, залечил раны, чего-то кому-то наобещал, и первый номер «Наших идей» появился 15-го сентября. Так открылась новая глава в истории ЖФФ. Самая опасная?
Здесь не место детально разбирать злоключения прессы. Это не входит в рамки нашего исследования. Они интересуют нас ровно в той мере, в какой неудача поставила под угрозу существование ЖФФ и привела за несколько месяцев к тому, что Жос Форнеро потерял контроль над предприятием, которым он руководил, обладая полной независимостью. Независимостью, которая лишь слегка ущемлялась осторожностью одного склонного к игре банкира, не любившего «видеть Жоса ставящим слишком часто на красное и остающимся там слишком долго»…
За двадцать лет тридцать семь номеров «Наших идей», вышедших с сентября 1962-го года по май 1963-го, устарели. Бумага приобрела противную желтизну, цвет разочарований и прошлого. Верстка кажется одновременно архаичной и безразличной к канонам времени. Но содержание, тоже безразличное к моде, эклектичное со своего рода свирепым упрямством, ощутимым еще и сегодня, не устарело в той мере, в какой оно не соотносилось с той эпохой. Догадываешься, хотя не видно ни одной передовицы, чтобы та могла объяснить цели газеты (узнаешь стиль Форнеро, несколько высокомерный в своем упорстве), в чем заключалась мечта Шабея, Бретонна, Гандюмаса, Гевенеша, вдохновителей предприятия: доказать через тексты, что идеология, политика, эстетический терроризм были бы непрошеными гостями на рандеву, назначенном новой газетой. В общем, «Наши идеи» было плохим названием. Надо было сказать «Наши вкусы», но это значило бы плохо знать французов.
Химера не выдержала испытания. Еще и из-за того, что проект был амбициозен, «слишком тяжел», как сказали банкиры, призванные на помощь другом Жоса Форнеро и быстро исчезнувшие. Издатель заупрямился. Он вложил в авантюру резервы Издательства, которому он даже продал за символическую цену в один франк свою квартиру на улице Сены. Он уберег от авантюры только дом в Лувесьене, и при этом нашлись друзья, упрекнувшие в этом Сабину.
Когда 15-го мая 1963-го года Жос Форнеро решил прервать публикацию «Наших идей», он счел делом чести не оставить неоплаченным ни одного франка долга, полностью выдать своим работникам зарплаты и компенсации. Но Издательство было обескровлено, а сам он, считавшийся человеком богатым, должен был в течение некоторого времени урезать свою собственную зарплату, о чем, за исключением г-на Фике, не подозревал никто из его сотрудников. Чтобы не получилось так, что авторы стали бы дезертировать с улицы Жакоб, издатель согласился на компромисс, условия которого он уже практически не мог обсуждать. Увеличение капитала внесло свежую кровь в ЖФФ, но Жос Форнеро уступил две трети своих акций. В июле 1963-го года акции распределились следующим образом: «Евробук», будучи уже распространителем Издательства, получил сорок процентов его капитала; «Сирано» — пятнадцать, и Дюбуа-Верье, арденский нотариус, близкий друг семьи Гойе, — еще пятнадцать. Жосу Форнеро остались тридцатъ процентов от созданного им дела и заверение в том, что он останется президентом и генеральным директором до тех пор, пока большинство в шестьдесят процентов будет продолжать оказывать ему доверие. Это была жестокая оговорка. Отныне его свобода зависела только от его успехов и от ловкости, с которой он должен был мешать своим акционерам объединиться, чтобы убрать его или навязать ему свою волю. В частности, на протяжении многих лет приходилось особенно внимательно наблюдать за теми пятнадцатью процентами, которые держал Дюбуа-Верье. Поскольку Бастьен Дюбуа-Верье, большой друг и крестный Сабины Форнеро-Гойе, был не бессмертен, судьба ЖФФ покоилась на равновесии эмоций, привязанностей, терпимости и хорошего управления, что постоянно держало издателя в состоянии тревожного ожидания. В любом случае, каждое из его решений о публикации той или иной книги отныне взвешивалось с учетом, этой «поднадзорной свободы», о которой литераторы, понемногу забывшие эпизод с «Нашими идеями» и последующим кризисом, даже не подозревали. Если с 1953-го по 1963-й год Форнеро был удачливым игроком, то начиная с осени 1963-го года он стал просто управляющим. Его элегантность и ловкость заключались в его умении заставить об этом забыть. Во всяком случае для того, чтобы говорить о его дальнейшей профессиональной деятельности, мы должны были напомнить, какая юридическая и финансовая ситуация стала определять его поведение, начиная с 1963-го года. (продолжение следует)
ФОЛЁЗ
Форнеро, мне сказали, что вы не хотите позволять, чтобы вас смешивали с грязью. Новость хорошая. Мне говорили о вашей смелости, о всплесках здравого смысла и чуть ли не о злых словах — у вас, такого галантного! Правда ли это? Не подслушали ли вы меня?
Я сейчас расскажу вам о происхождении этой неутомимой приязни, которую я испытываю к вам, которая заставляет меня мечтать вновь увидеть вас самим собой, молодым издателем пятидесятых годов, чьи книги я покупал иногда на набережных за десять франков, книги прежних лет, так называемые «распродажные», то есть, уцененные.
Мне было меньше двадцати лет, когда я подошел к вам в первый раз. Вы были в центре маленькой группы и вы говорили. Меня поразил смех, который у вас иногда вырывался. «Черт, — сказал я себе, — неужели мы имеем дело с хищником?»
Вы рассказывали какую-то историйку. Вы, конечно же, ее уже забыли — я вам ее напомню. Накануне вы вывозили старого Арнольфа обедать с мыслью представить ему уж не знаю кого. Думаю, какую-то даму, которой вы надеялись оказать таким образом честь. Вспоминаете? В то время Арнольф и Филент были содиректорами «Нового Журнала». Два кота с бархатными лапками, устроившиеся с одной и с другой стороны от кабинета Дювошеля, который занимался в министерстве издательскими делами. Они сообщались между собой — не покидая своих высот — только посредством хитроумных записок и порочных заметок, которые они подсовывали друг другу, не поднимая глаз, как лентяи-школьники передают от парты к парте свои шуточки и секреты. Всё это, дорогой мой, по слухам, так как я горжусь, что никогда мои подошвы не оставляли своих следов на тех паркетах. Я об этом знаю меньше, чем вы, разделившие столько трапез с этими великими людьми.
