Жильбер Сесброн - Елисейские поля
— И она тоже?!
Не знаю, как вырвались у меня эти слова — глупые слова, но, услышав их, мои собеседники вздрогнули.
— Да, и она тоже, — подтвердил мой знакомый, глядя в сторону. — Это случилось в прошлом году, вскоре после той страшной засухи. Сад, которым он так дорожил, погиб, засох на корню, несмотря на все его усилия.
— И не осталось ни одного… цветка? — спросил я дрогнувшим голосом.
— Ни единого.
Венок
переводчик Е. Болашенко
Сквозь грязные оконные стекла (после смерти Денизы их ни разу не мыли) толстяк Фернан увидел госпожу Данже и госпожу Шалифур, жестикулируя, они спорили о чем-то у родника.
— Гляди-ка, плакальщицы!
Он проговорил это вслух, повернувшись лицом к кухне, — ведь Дениза прежде всегда бывала там, а он был слишком стар, чтобы менять свои привычки.
Плакальщицы воздевали руки к небу и сокрушенно качали головами. Фернан не выдержал, встал, привычным еще со школьных лет жестом обмотал шею платком, который от времени стал грязно-серым, как и его волосы, и направился к роднику, крикнув призраку Денизы: «Я скоро вернусь!»
— Ну, что новенького?
— Умер господин Гремблар. В четверг похороны.
— Виктор? И этот туда же! — сказал он словно с упреком. Печали он не испытывал, только чувство тревоги — его бастионы рушились. Всякий раз, когда вот так исчезал кто-нибудь из тех, кто был на групповых фотографиях, снятых либо в школе, когда им было по десять лет, либо в казарме сто девятого полка, когда им было по двадцать, он чувствовал себя неуверенно. А теперь вот и Виктор сыграл в ящик.
— Когда же это случилось?
— Вчера под вечер.
— Он что, болел в последнее время? — спросил Фернан без особой надежды на положительный ответ.
— Как бы не так! — безжалостно ответила одна из плакальщиц. — Я видела его еще третьего дня: он был здоровее нас с вами.
В его бастионе пробита новая брешь.
— И вы, как обычно, будете ходить по домам, собирать на венок?
— Вот уж нет! — сказала госпожа Шалифур, поджав губы. — Мы как раз обсуждали этот вопрос. Нет, на этот раз мы и пальцем не шевельнем.
— Но ведь обычно…
— Уж позвольте нам, господин Шово, сохранить наше женское достоинство!
— Всему есть предел, — заявила госпожа Данже.
— Но Виктор умер. Он имеет право, как и другие…
— А как он жил?
— Жил, как все.
— Да? Вы слепы, господин Шово, дружба вас ослепила.
— Я знаю, вы не любите охотников, но…
— Да, вот именно, он был охотником!
— Ну, согласен. Пожалуй, он любил поесть, слишком много пил.
— Все эти мужские забавы нас не интересуют, — сказала госпожа Шалифур с явным отвращением, — все эти сборы ветеранов, банкеты, кафе…
— И политика тоже, — добавила вторая дама.
— В чем же тогда дело?
Они замолчали надолго, и было слышно лишь безмятежное журчание родника.
— Господин Шово, — проговорила наконец одна из плакальщиц, отводя глаза. — Уж кому-кому, а вам мы не хотели бы давать объяснения. Идемте, госпожа Шалифур!
Фернан бесцеремонно схватил ее за руку:
— Ну уж нет, госпожа Данже, так дело не пойдет!
Он защищал не только Виктора, но и рыболовное общество, сто девятый пехотный полк, партию радикалов, всех «Веселых игроков в шары» — словом, всю сильную половину человечества.
Плакальщица резким движением вырвалась из его рук и догнала подругу.
— Ну и ладно, я сам займусь венком! — крикнул им вслед Фернан. И он начал ходить из дома в дом: — Вы ведь знали Виктора Тремблара?
Для приличия он надел свой черный костюм.
В это время дня большинство мужчин были на работе или сидели в кафе, двери открывали ему женщины: — И вы, господин Шово, лично взялись за это? Это очень… как бы это сказать? Очень похвально!
— Вот уж не понимаю почему! — Толстяк Фернан начал злиться. — Похвально.
Другая сказала: — Великодушно.
Третья: — Я не думала, что вы такой добрый христианин! Почти все как-то насмешливо улыбались, улыбка иногда сменялась ностальгическим выражением, молодившим лицо. «Виктор. Ах, Виктор», — шептали со вздохом женщины. А жена столяра даже прослезилась и дала крупную купюру.
«Ну и удивятся же эти две кумушки, когда увидят, сколько я собрал. Какой роскошный будет венок!» В охватившем его азарте Фернан почти забыл о покойном: он им покажет, чего он стоит!
В дверь Бредена, бывшего художника, ему пришлось стучать долго.
— Госпожа Бреден, откройте! Это я, Фернан… Гляди-ка, Арсен, ты дома?
— Да, старина, это… это я. — От него разило спиртным.
— Опять ты напился.
— Слушай, Фернан, попрошу не… Черт возьми, помоги мне сесть.
Бреден рухнул в свое старенькое кресло, бутылка стояла рядом.
— Я собираю деньги на венок Виктору.
— Какой еще венок! Пойди-ка лучше возьми себе чистый стакан.
Фернан отказался и стал терпеливо объяснять Бредену, что вчера вечером умер Тремблар, что обычно всех обходят плакальщицы, но эти две старые ведьмы…
— И за это дело взялся ты сам? — Арсен расхохотался, он хохотал до слез. Он весь побагровел, казалось, красное вино, что он выпил, бросилось ему в голову, даже вытаращенные глаза покраснели. — Ну ты даешь, Фернан, черт бы тебя побрал!
— Ты поступил бы точно так же, Арсен.
— Может быть, но я — другое дело. А вот ты…
— А что я, что я?
— Но, старина, он же вам всем наставлял рога, этот Виктор! И Беретро, и этому идиоту Ледюку, Эрнесту… Кому еще? Кабатчику, черт возьми! И тебе, как и всем.
— Если бы ты не был пьян как сапожник, я бы тебе влепил, Арсен. Ты не имеешь права оскорблять Денизу.
— Уж с твоей-то Денизой он точно переспал. Видно, ты не очень-то уделял ей внимание. Рыбалка, Фернан, это здорово, но, знаешь, твой дом в это время открыт для всякого. А Беретро, тот все ходил на свои собрания ветеранов. А этот идиот Ледюк со своими партийными делами… А бедняга Эрнест слишком любил играть в шары. За все надо платить старина, за все.
— А ты-то сам! — взревел Фернан, вдруг припомнив кое-какие подозрительные подробности. — Ты думаешь, с тобой все в порядке?
— Ну конечно! — серьезно ответил Арсен. — Я же редко выхожу из дому.
— Зато твоя Адель выходит. Вот так-то! — крикнул Фернан и выскочил на улицу, хлопнув дверью. Он задыхался, ему трудно было идти. Нет уж! Больше он не пойдет ни к кому. Виктор, ну и негодяй Виктор! Вот что: нужно рассказать об этой истории всем мужчинам в деревне, но только чтобы каждый не знал про себя самого… Нет, каков подлец!
О Денизе он думать не хотел, решил оставить эти мысли до вечера, отныне каждый вечер он будет думать об этом! Сейчас он думал только о себе, о Беретро, о Ледюке, Эрнесте, о сто девятом полку, обществе рыболовов, партии, словом, о чести всех мужчин. Правый карман оттягивали позвякивавшие при ходьбе монеты, будь они неладны. «Венок для Виктора, еще чего!»
Он внезапно принял решение и направился к дому кузнеца.
— Эй, Беретро, ты не занят? Пойдем-ка со мной. Зайдем за Ледюком. А потом за Эрнестом, а? Давненько мы все вместе не опрокидывали по стаканчику. Не надо забывать друзей — время идет, неизвестно, кто завтра будет жив, а кто перекинется. Ну пошли!
Они вошли в кафе, веселые, довольные собой, как новобранцы. «Хорошо ты придумал, Фернан! Надо бы видеться почаще, посидеть вот так, вместе».
Один Фернан хмурился. Он вынул из кармана горсть монет и бумажек.
— Эй, хозяин, открой нам счет — все это надо растрясти до четверга. И выпей с нами! Ты тоже заслужил!
Дарио
переводчик Г. Шумилова
— А вам, господин Дарио, как всегда — ломтик ливерного паштета? — спросила хозяйка колбасной лавки.
— Да, пожалуйста, — ответил он и вернулся к своим мыслям. «Может, лучше накладной нос, в котором будет загораться лампочка. Совсем крошечная лампочка… Соединяешь в кармане контакты… Да, но я могу сжечь свой собственный нос!»
— Как это — сжечь нос? — удивленно спросила лавочница.
— Простите, — смутился господин Дарио, — я, наверно, думал вслух. Я, видите ли… Просто я…
— С вас два франка семьдесят сантимов, — не дослушав, перебила она.
— Спасибо.
И он незаметно выскользнул из лавки, будто человек-невидимка.
Но когда он вошел в булочную, в голове уже снова вертелось: «А еще лучше — надувной нос! Это будет намного проще: надо надеть на нос воздушный шарик… Да, но куда деть трубку и грушу?..»
— Вам полбатона, господин Дарио?
— Да, пожалуйста.
«Вот только будут ли они смеяться? Зрители теперь пошли пресыщенные или мрачные… А чаще всего то и другое вместе: потому и мрачные, что пресытились… Телевидение доставляет им на дом, и притом бесплатно, лучшие цирковые номера со всего света — где нам с ним тягаться! Только малыши еще умеют смеяться. Да и их портят всей этой рекламой. Сейчас достаточно работать под тех типов, что рекламируют сыр или стиральные машины, говорить, как они, — и успех обеспечен! Только это не по мне…»
