Андрей Матвеев - Эротическaя Одиссея, или Необыкновенные похождения Каблукова Джона Ивановича, пережитые и описанные им самим
Обратный путь получался намного труднее. Каблуков постоянно замирал, прислушиваясь к любому шороху, голые ступни горели, спина и задница мерзли, в общем, никакого комфорта, одна тоска, и так вот до следующего угла, ни огонька, самая окраина города, где центр, где дом чертова Тримальхиона, хотя зачем он ему сейчас, не явится же он в гости, болтая голым членом? Тут Каблукову захотелось помочиться, да с такой силой, что он чуть не взвизгнул. Будучи довольно воспитанным человеком, Джон Иванович решил сделать пи–пи в сторонке, хотя бы у стены первого попавшегося дома, к примеру, вон того, с закрытыми воротами в большой и настороженно молчащий сад. Каблуков подошел к воротам и зажурчал. Тут же послышался лай собак и появился яркий свет факела. Откуда все это взялось — тайна сия велика есть, впрочем, как и похищение каблуковских туники и сандалий. Скорее всего, просто судьба. Кысмет, как говорят на Востоке. Индийцы же называют это кармой. То есть предопределением. А китайцы дао, путем. Против дао не попрешь, неоднократно говаривал Каблукову Фил Леонидович Зюзевякин, стаскивая трусики с очередной гогочущей кошани. Вот так и сейчас — против дао не попрешь, решил Каблуков, стоя спиной к воротам и обливаясь холодным потом, несмотря на всю теплоту этой роскошной ночи.
И было от чего обливаться. Два здоровенных, смолисто–черных кобеля, рыча и пуская пену, пытались допрыгнуть до Д. К. и оторвать ему сами понимаете, что. Пусть беспомощное, но все же родное. Свой собственный. Ладный такой, нежно любимый хуишко. Каблуков прикрыл его обеими руками, но это не помогло, если бы псы сорвались с цепи. То есть с цепей. Да, каждый пес был на коротком ременном поводке, и именно этот поводок Каблуков назвал про себя цепью. Держали же псов на поводках два здоровенных негра, абсолютно черных, как это им и положено. Были они голыми и мускулистыми, лишь узенькие набедренные повязки прикрывали негритянские чресла. А факел держала в руках женщина лет двадцати пяти — двадцати шести, закутанная в длинное покрывало (или просто длинный кусок материи), называлось оно, в общем–то, столой, но Д. К. этого, естественно, не знал.
— Клянусь Юпитером, — сказала дамочка, поднеся факел почти совсем к лицу Каблукова, — а он ничего, этот раб, откуда ты? — властно спросила она.
Каблуков молчал, как партизан на допросе.
Женщина махнула факелом, и пламя опалило Каблукову бороду.
— Ой, — завопил он и отдернул руки от паха. Женщина моментально опустила факел и с удовольствием принялась разглядывать беспомощно болтающийся каблуковский прибор.
— А ничего, — снова заключила она, окончив рассматривание, и вновь обратилась к Джону Ивановичу. — Так откуда ты, раб, хотя, может, ты и не раб?
— Не раб, — замотал Каблуков головой, — я человек свободный и более того — иностранец.
— А, — засмеялась дамочка, — ну, значит, раб, все иностранцы — рабы! — И эта милая подданная Римской Империи кивнула своим черным слугам, как бы говоря: — Взять его, чужеземца, взять с собой!
Каблуков не сопротивлялся, ибо как посопротивляешься, когда с двух сторон тебя облаивают свирепые и клыкастые псы. Он просто щели думал, что все, добегался, Джон Иванович, допрыгался, нет счастья в жизни, но хотя бы она, жизнь, была, а сейчас…
— Сюда, — властно сказала дамочка, и Каблукову пришлось поспешно повернуть в темную аллею, усаженную по обеим сторонам высокими, вкусно пахнущими и ничего ему не напоминающими деревьями.
В аллее было тихо, даже псы вдруг перестали рычать и шли спокойно, в конце появился большой дом с ярко освещенным входом, негры с псами исчезли, а Каблуков оказался в окружении трех молчаливых мужчин непонятной национальности, бородатых и патлатых, с короткими и, судя по всему, острыми мечами, болтающимся на широких кожаных поясах. Дамочка исчезла, бросив на ходу приказание обождать ее здесь, а вернувшись через несколько минут, велела вести чужеземца прямо в триклиний, к госпоже. И Каблукова повели.
Миновав несколько залов (или просто — больших комнат, но залов как–то изысканнее звучит). Каблуков оказался наконец в том помещении, которое дамочка обозвала непонятным словом «триклиний». Проще же говоря, в комнате с большим столом, вокруг которого буквой «П» расположены три ложа, верхнее, среднее и нижнее. Народу в триклинии не было, не считая возлежавшей на хозяйском (то есть первом по счету) месте нижней ложи женщины лет тридцати — тридцати пяти, в белой, украшенной золотым шитьем столе. Была она черноволоса и кареглаза, нос у нее был маленьким и изящным, рот большим, губы — пунцовыми, в ушах покачивались длинные массивные серьги из серебра, а воротник столы застегивался массивной серебряной пряжкой. При виде Каблукова и дамочки, матрона лениво потянулась и спросила: — Что это за чудо ты привела особой, Хрисида?
— Госпожа, — ответила матроне переставшая быть инкогнито Хрисида, — этот мужчина был пойман нами у моря. Пока он плавал, я велела рабам спрятать его одежду, а потом мы просто напустили на него собак. Мне показалось, госпожа, что вы не прочь развлечься сегодня ночью, так что мы и захватили этого человека с собой…
— Подойди, — приказала Каблукову Квартилла (так звали матрону, о чем Д. К. узнает чуть позже), и Джон Иванович послушно подошел к господскому ложу. Квартилла протянула свою белую холеную руку и сильно сжала каблуковский член в кулаке.
— А ничего, — тоном знатока изрекла она некоторое время спустя, — тут хватит и на тебя, Хрисида, и на меня, отошли слуг.
Упомянутые слуги моментально исчезли из триклиния, Хрисида же принялась зажигать светильники, до краев наполненные ароматно благоухающим маслом.
— Только чего он у тебя такой беспомощный? — со смешком спросила Каблуком Квартилла (к этому времени Д. К. уже знал, как ее зовут). — Такой белый и большой, а такой болтающийся!
— Госпожа, — сказал ДК. и вдруг рухнул на колени, — госпожа, именно из–за того, что он болтается, я и оказался в вашем достойном городе…
— Как это? — изумилась Квартилла, отпуская каблуковский хуй. — Ну–ка, расскажи! Хрисида, иди сюда!
В это время в залу вошли два раба, один из них нес большой запечатанный кувшин с вином, второй — поднос, уставленный сластями и фруктами. Хрисида сломала печать на кувшине, раб–виночерпий плеснул сперва на пол, а потом в подставленную Хрисидой чашу. Дамочка отхлебнула из чаши, посмаковала и сказала, поворачиваясь к госпоже:
— Настоящий фалерн!
Рабы исчезли, предварительно наполнив чаши доверху, Каблукову было предложено взгромоздиться на среднее место нижнего ложа, Хрисида же, скинув с себя столу и оставшись такой же голенькой, как и Каблуков, заняла нижнее место. Квартилла, тоже успев раздеться, возлежала (сие уже было сказано) на хозяйском месте нижнего ложа. — Ну, рассказывай! — вновь повелела она Каблукову.
Что же, Каблуков отхлебнул из чаши настоящего фалерна, зажевал его засахаренными финиками и начал рассказывать свою печальную историю. Квартилла слушала ее, посмеиваясь, иногда пробегая пальчиками левой руки по каблуковскому члену, беря его в ладонь и крепко сжимая, как бы пытаясь определить, правду ли он говорит, а Хрисида слушала, широко раскрыв свои зеленые (да, зеленоглазой и рыжеволосой была Хрисида, с матово–белой кожей и небольшими розовыми сосочками на маленькой, но упругой груди; грудь же Квартиллы была высокой и статной, а соски — двумя крупными коричневыми горошинами, еще недавно доведшими бы Джона Ивановича до полнейшего безумия) глаза и приоткрыв маленький рот, обнаживший два ряда белоснежных ровных зубов.
— Ну и дела, — напевно протянула Хрисида, когда через час с небольшим Каблуков добрался, наконец, до того самого момента, когда он решил поссать у каких–то ворот, услышал за спиной свирепое рычание собак и увидел ярко горящий факел в руках Хрисида (надо отметить, что рассказывал он подробно и честно, и даже про князя Фридриха поведал, и про сегодняшнюю попытку онанизма, то бишь мастурбации — термин этот, как известно, принадлежит именно римлянам), все, абсолютно все выложил Каблуков двум дамам, уютно возлежащим радом с ним на ложе, — неужели мы не сможем ему помочь, госпожа?
Квартилла засмеялась, а потом, подумав немного и еще отпив из чаши разведенного водой (так положено в приличных домах) фалерна, сказала:
— Отчего бы, надо попробовать.
Изумленный Каблуков понял, что гораздо больше всех этих таинственных, да попросту фантастических событий, о которых он поведал, милых дам взволновала история его полового бессилия. — А что, — с надеждой спросил Каблуков, — вы думаете, что–то получится?
Тут уже засмеялась Хрисида, а Квартилла, встав с ложа и даже не накинув столы, предложила Д. К. и служанке следовать за ней. Они вошли в небольшую дверь в торце залы и оказались в узком коридоре, из которого одна дверь вела, как позже узнал Каблуков, в спальню Квартиллы, а другая — во внутренний дворик с расположенной там баней.
