Матвей Ганапольский - Улыбайлики. Жизнеутверждающая книга прожженого циника
Ему немедленно подали огромные ножницы, и он стал двигаться ко мне, широко и недружелюбно ими размахивая.
Я понял, что мне конец, причем я сам в этом виноват!
Любовь к джинсам и «Кока-коле», к фильмам со Шварценеггером и Брюсом Уиллисом, переоценка «Бигмака» и недооценка отечественного борща со сметаной привели к моему закономерному моральному падению и недооценке врага.
Я в последний раз вспомнил символы Родины: Царь-пушку, которая никогда не стреляла, Царь-колокол, который никогда не звонил, двуглавого орла, головы которого смотрят в разные стороны, и конечно же родной гимн, переделанный в тридцать восьмой раз.
И тут со мной произошла метаморфоза, которая происходит со всеми героями эпоса, когда им грозит неминуемая смерть, – я стал широко и презрительно улыбаться, демонстрируя этим врагам цивилизации превосходство и мужество гражданина России.
Видимо, точно так, в свое время, улыбался Минотавр, когда Тезей готовился нанести ему смертельный удар кулаком.
Да что Минотавр!
Я чувствовал себя одновременно Зоей Космодемьянской, Александром Матросовым, летчиком Гастелло, молодогвардейцами, причем всеми сразу, и даже Павликом Морозовым, правда, до того, как он предал своего отца.
В моей улыбке читалось презрение к врагам с их сочными стейками, холодным пивом и горами жареной картошки.
Моя улыбка свидетельствовала – презираю их, хотя от голода и вкусного запаха захлебываюсь слюной.
– А может, они хотят именно этого, – вдруг ужаснулся я. – Они задумали провокацию, они хотят, чтобы я захлебнулся, но потом объявят, что «русский либерал покончил жизнь самоубийством, не выдержав ужасов кровавого режима в собственной стране».
Безусловно, это был бы эффектный заголовок, хотя меня больше бы устроил другой: «Известный журналист подавился куском стейка, узнав, что ему, на его радиостанции, опять не повысили зарплату».
Тем временем моя жизнь, несомненно, вступала в завершающую фазу: детина приблизился ко мне и, выкрикивая какие-то проклятия, схватил меня за галстук.
Я что-то пискнул, на что зал ответил новой волной восторженного рева.
Убийца раскрыл ужасные ножницы и стал приближать их к моему горлу.
Я закрыл глаза и стал читать про себя, в качестве прощальной молитвы, основные положения «Хартии журналистов».
Ножницы щелкнули!..
Я ожидал услышать стук моей падающей головы, однако его не последовало.
Раскрыв глаза, я увидел следующую картину: мой убийца шел по залу, победно держа в руках мой галстук, который он отрезал почти по узел. Навстречу ему уже шел менеджер, неся большой молоток и гвоздь.
Я подумал, что гвоздь будут вбивать в меня, но им воспользовались для того, чтобы прибить мой галстук к стене.
И тут я осознал, что пестрые обои на стенах – это собственно не обои, а сотни, если не тысячи, галстуков, отрезанных у горла каких-то других несчастных, которые, как и я, ничего не подозревая, купились на дешевую шутку так называемого «свободного мира», где ради наживы могут растоптать честь и достоинство маленького человека.
Мои протестные размышления были прерваны приятелем, который, смеясь, подошел ко мне и спросил, понравилось ли мне шоу.
Криво усмехнувшись, я сказал, что на его примере вижу, как погоня за «желтым дьяволом» может изменить человека.
Однако приятель объяснил мне, что в этом стейк-хаусе отрезать галстуки новичкам – это такая многолетняя традиция. Он рассказал, что тут побывали разные популярные личности, были даже пару президентов, правда, ножницы к их горлу не приставляли, так как они галстуки отрезали сами.
– Кстати, – подмигнул приятель, – новичкам, за муки и испуг, стейк полагается бесплатно. Более того, все уже на столе…
Последние слова несколько примирили меня с действительностью, и через пару минут я уже хрустел вырезкой, убеждая себя, что отвечать на вызов нужно, как советуют отечественные политики, асимметрично.
И я знаю, как ответить!
Я дождусь, когда мой приятель приедет в Россию, и устрою ему небольшое шуточное шоу с представителями одной знакомой организованной преступной группировки.
Думаю, что после пятнадцатиминутного висения вниз головой с моста над широкой и полноводной русской рекой, с последующим выкладыванием этого видео в Youtube, он поймет, что шутки с гражданами великой России не остаются без последствий.
Эта история меня многому научила – в частности, тому, что ресторан может быть другом человека и пребывание в нем может быть легким и приятным.
Более того, когда я позже жил в Америке, то главное, чему я поражался в тамошних ресторанах – это их непафосность.
Конечно в Манхэттене есть рестораны, где существует суровый дресс-код, но в основном даже в дорогом ресторане нет того лживого пафоса, что твое присутствие тут – это членство в каком-то элитном клубе, а поданный салат из креветок – это членская карточка в высшее общество.
И возможно, что булочка в тесте, которую я съедаю на ходу, это мой неосознанный протест против лживого пафоса ресторанов.
Но есть то, что в ресторанном процессе меня раздражает больше всего.
Это процесс выбора вина.
Ребята, недавно торговавшие мелким оптом на Черкизовском рынке, старательно суют бутылку себе под нос, выдавая себя за ресторанных критиков с Елисейских полей.
Хотя, иногда наблюдать за процессом выбора вина мне доставляет истинное наслаждение.
Ведь главный вопрос тут – кто выбирает это вино, не так ли?
У меня есть знакомый. Он начальник, но, впрочем, очень хороший парень.
Почти каждую неделю, в субботу, он собирает своих друзей в ресторане на вечеринки, и я там довольно часто бываю.
На эту вечеринку все приходят с большой охотой, потому что он всех кормит. К тому же он выбирает весьма недурные рестораны.
И все, что требуется взамен, – это поддержать беседу и, подняв бокал, сказать, какой он хороший.
А поскольку лицемерие и журналистская профессия неразделимы, во всяком случае, так заявляют те, кто журналистов ненавидит, то лесть в его адрес льется легко и без усилий.
Однако не следует думать, что все собираются лишь поесть. Дело в том, что наш приятель на деле осуществляет призыв древних – «Хлеба и зрелищ!».
Но если в качестве хлеба выступает нежная телячья вырезка или куриные крылышки в терпком, чуть сладковатом соусе, то, что касается зрелищ, в этом качестве выступает лично он.
Каждый раз, как только мы усядемся за стол, наступает то самое восхитительное шоу, которое мы ждем с затаенным дыханием и которое называется «Хочу то, не знаю что!».
Первая часть шоу спокойна и размеренна.
Наш друг держит в руках винную карту и долго изучает ее, хотя мы в этом ресторане в двадцатый раз.
После чего он просит вызвать сомелье и спрашивает, есть ли сегодня в ассортименте чилийские вина.
Сомелье, с плохо скрываемым раздражением, отвечает, что чилийских вин нет.
Раздражение сомелье понятно, ибо наш друг задает этот вопрос постоянно, хотя еще во время первого визита в этот же ресторан этот же сомелье долго объяснял, что вина из Нового Света им не поставляются.
– Жаль, – с легким высокомерием говорит наш друг. – А французские вина есть?
– Французские есть! – багровеет сомелье, ибо нашему другу это также хорошо известно.
– Тогда принесите… – Тут наш друг делает значимую паузу, как бы подчеркивая, что выбор будет нелегок, что он до последней секунды сомневается, какое именно вино будет соответствовать сегодняшнему настроению и погоде.
Однако мы знаем, что будет выбрано именно то вино, которое он заказывает всегда, ибо оно ему понравилось еще четыре года назад, во время очередной поездки в его любимый Париж.
– Пожалуйста, вот это… – палец друга, наконец, повелительно опускается на давно ожидаемую строчку в меню.
– Какой прекрасный выбор! – злобно говорит сомелье и неожиданно с ехидной улыбкой добавляет. – А вот и ваш заказ!
Он дает команду официанту, который давно стоит рядом и держит бутылку именно этого вина. Он держал ее в руке с момента, когда увидел нашего друга, ибо знал, что именно он закажет, а два раза ходить туда-сюда дураков нет.
Однако на этом шоу не заканчивается, ибо начинается вторая его часть, которая по своей уморительности значительно превосходит первую.
Звучит громкий хлопок пробки, журчит струя вина, наливаемого в бокал, и наш друг начинает исследование – годится ли к употреблению именно эта бутылка.
Вначале он долго наклоняет бокал, наблюдая, как рубиновые струи стекают по тончайшему стеклу.
Потом начинает вращать вино, чтобы пары напитка, согреваемые его руками, наполнили бокал.
При этих операциях он все время бросает на сомелье подозрительные взгляды, как будто тот именно сегодня сбежал из тюрьмы, где просидел четыре года за постоянный и злостный обман посетителей.
– Ну что ж, цвет неплох, – говорит наш друг, – а теперь попробуем!..
