Татьяна Соломатина - Мой одесский язык
Меня отпустили, с улыбкой глядя вслед.
Вот теперь живу и мучаюсь – не то правда, что у них там всё отмечено, в базах данных, не то действительно у таможенников жёны – книголюбки. А больше всего мучаюсь из-за того, что человек может убить человека из-за ондатровой шапки. Ондатра ондатру вот из-за шапки никогда не убьёт.
На правах послесловия
Загоняй бэбехи тчк хапай Севу зпт катись немедленно тчк Эдя.
«Продавай всю домашнюю обстановку. Бери Севу, немедленно выезжай. Эдуард».
Телеграмма, отправленная в двадцатых годах прошлого века ещё тогда не классиком советской поэзии Эдуардом Багрицким из Москвы жене в Одессу. Сева – сын Всеволод, разумеется, Багрицкий.
Одесса – врождённое хроническое неизлечимое заболевание.
Какими бы длительными ни были ремиссии, обострение непременно наступит. Спровоцировать его может что угодно, даже такой, казалось бы, незначительный раздражитель, как участие в «Уроке одесского языка» в магазине «Москва», Тверская, 8. И всё – привет! Каскадная реакция запущена. Процесс расцветает стремительно, симптомы уходят медленно. И даже такая мощная терапия, как написанная книга, результативна лишь очередным временным облегчением. Никак не полным выздоровлением. Насколько долгой и стойкой ремиссией – прогнозам не поддаётся. Только закончишь рукопись, только нальёшь себе стакан за очередное окончание всегда непростого для тебя течения «одесского обострения»… До рта не успеешь донести – звонок. Первый час ночи! Суббота превращается в воскресенье! А тут звонок! От издателя.
– Я в Питере. У них нет камбалы. Я в Питере, в ресторане «Одесса-мама». Только открылся, и у них нет камбалы. Но я не потому. В Питере «Одесса-мама», понимаешь?
– Понимаю. «И нет камбалы…» И понимаю, что первый час ночи. С субботы на воскресенье. Тебе повезло, что я ещё не сплю. Потому что я только что закончила рукопись «Моего одесского языка». И налила себе за это выпить.
– Так и я о том же. У них нет камбалы, но у них нужно провести презентацию твоего «Моего одесского языка»!
– …
Чтоб ты, Одесса, уже была здорова!
Выпиваю. Понимаю, что ночь меня ждёт бессонная. Я буду читать и править, читать и править, читать и править. И полного выздоровления от «одесского синдрома» у тех, у кого в паспорте, в графе «место рождения» написано: «ГОР. ОДЕССА», не наступит никогда. Ну что ж, боишься дифференцирования личности? Интегрируй пространство!
БЕССОННИЦА[21]
Полночь узнаешь, идущую мимо…
Сосны за окнами – в чёрном оперенье,
Собаки за окнами – клочьями дыма.
Всё, что осталось!
Хватит! Довольно!
Кровь моя, что ли, не ходит в теле?
Уши мои, что ли, не слышат вольно?
Пальцы мои, что ли, окостенели?..
Видно и слышно: над прорвою медвежьей
Звёзды вырастают с кулак размером!
Буря от Волги, от низких побережий
Чёрные деревья гонит карьером…
Вот уже по стёклам двинуло дыханье
Ветра, и стужи, и каторжной погоды…
Вот закачались, загикали в тумане
Чёрные травы, как чёрные воды…
И по этим водам, по злому вою,
Крыльями крыльца раздвигая сосны.
Сруб начинает двигаться в прибое,
Круглом и долгом, как гром колёсный…
Словно корабельные пылают знаки,
Стёкла, налитые горячей жёлчью,
Следом, упираясь, тащатся собаки,
Лязгая цепями, скуля по-волчьи…
Лопнул частокол, разлетевшись пеной…
Двор позади… И на просеку разом
Сруб вылетает! Бревенчатые стены
Ночь озирают горячим глазом.
Прямо по болотам, гоняя уток,
Прямо по лесам, глухарей пугая,
Дом пролетает, разбивая круто
Камни и кочки и пни подгибая…
Это черноморская ночь в уборе
Вологодских звёзд – золотых баранок;
Это расступается Чёрное море
Чёрных сосен и чёрного тумана!..
Это летит по оврагам и скатам
Крыша с откинутой назад трубою,
Так что дым кнутом языкатым
Хлещет по стволам и по хвойному прибою.
Это, стремглав, наудачу, в прорубь,
Это, деревянные вздувая рёбра,
В гору вылетая, гремя под гору,
Дом пролетает тропой недоброй…
Хватит! Довольно! Стой!
На разгоне
Трудно удержаться! Ещё по краю
Низкого забора ветвей погоня,
Искры от напора ещё играют,
Ветер от разбега ещё не сгинул,
Звёзды ещё рвутся в порыве гонок…
Хватит! Довольно! Стой!
На перину
Падает откинутый толчком ребёнок…
Только за оконницей проходят росы,
Сосны кивают синим опереньем.
Вот они, сбитые из брёвен и тёса,
Дом мой и стол мой: моё вдохновенье!
Прочно установлена косая хвоя,
Врыт частокол, и собака стала.
– Милая! Где же мы?
– Дома, под Москвою;
Десять минут ходьбы от вокзала…
Выделено мною.
Примечания
1
Из книги Валерия Смирнова «Таки да большой полутолковый словарь одесского языка».
2
Из личных записных книжек Татьяны Соломатиной, нашедшей способ борьбы с тем, что она никогда не успевает вставить ни слова в застольные одесские беседы.
3
Из всё того же «Таки да большой полутолковый словарь одесского языка» Валерия Смирнова. Впрочем, выражение «на полном серьёзе» уже давно не нуждается в переводе и из одесского стало вполне себе общерусским.
4
Исторически улица носила название «Полицейская». Уж не знаю, почему улице Розочки (Розы Люксембург) не вернули историческое название, но факт остаётся фактом: в середине девяностых двадцатого улицу переименовали в улицу И. Бунина. Одесситы очень любят Бунина. Но не того, который Яков Бунин и в конце девятнадцатого века начальствовал в полицейском управлении (и, по свидетельствам современников, был форменным придурком), а именно первого русского лауреата Нобелевской премии по литературе, Ивана Алексеевича Бунина. Видимо, чтобы даже памяти о Я. Бунине не осталось, улицу стали называть улицей И. Бунина, как и было написано на табличках. А позже точку, извините, дождями смыло. Да и фонетика обязывает…
5
Ученик, подмастерье.
6
Работник «собаколовки».
7
Крупная неприятность.
8
И. Бунин, «Окаянные дни», «Одесса 1919».
9
Несмышлёныша.
10
Из «Одесской главы» «Евгения Онегина». А.С. Пушкин.
11
В данном контексте – «большая умница».
12
Полный аут и на любой вкус по потребности. Полное кю, короче. Спасайте меня, кто может!
13
«Одесская глава» «Евгения Онегина», А.С. Пушкин.
14
«Одесская глава» «Евгения Онегина», А.С. Пушкин.
15
Издавалась под названием «Вергилиева Энеида, на малоросский язык переложенная И. Котляревским». Первое полное издание – 1842 год, Харьков, посмертное.
16
«Действительно», Михаил Жванецкий.
17
Редактор наказала расшифровать. Но я сказала, что наши люди читают Ильфа и Петрова! И объяснять им, кто такая Хина Члек – страшная греховная гордыня. Я бы и про Пушкина никаких сносок не делала, и про Котляревского, если бы не редактор.
18
«Бродвей», Владимир Маяковский.
19
«Любопытный», А.С. Пушкин.
20
Тогда и написано.
21
Эдуард Георгиевич Дзюбин, известный русский поэт, родившийся, как водится, в еврейской семье, в 1895 году, в Одессе – не самый мой любимый рифмоплёт, но ряд его стихотворений, включая «Бессонницу», бесспорно один из самых ярких клинических примеров «одесского синдрома». В чём автор этой книги расписывается целиком и полностью.
